— Куда?

— В Мужен. Это недалеко отсюда. Комиссар Руссель просит вас прийти немедленно.

— Да, понял, — сказал я, начиная одеваться. Я не успел ни помыться, ни побриться, но мне было все равно. Джесси сидела на постели, выставив напоказ свои груди, и не понимала ни слова.

— Вас вот уже несколько часов разыскивает целый наряд полицейских, — сказал тот, что помоложе, пока я завязывал галстук. — Ведь вы у нас под наблюдением, и вы это знаете.

— Да.

— Наш человек потерял вас из виду сегодня ночью в этом квартале. Мы уже были у мадам Дельпьер, но она сказала, что не знает, где вы. Тогда мы обошли все здешние отели и ночлежки. Их тут видимо-невидимо, мсье.

— А что случилось-то? — спросил я.

— Понятия не имею, — сказал тот, которого звали Роже. — Мы приехали прямо из комиссариата. У нас машина. Мы отвезем вас в Мужен. — Когда он упомянул Анжелу, у меня из глаз вдруг сами собой полились слезы.

— Что с вами?

— Соринка в глаз попала, — ответил я и вытер глаза платком, но слезы текли и текли ручьями. — Прощай, Джесси.

— Прощай, Адольф — сказала Джесси и послала мне воздушный поцелуй.

Мы спустились по лестнице, очень узкой и извилистой, и сели в черный «пежо» — Роже за руль; — солнце ослепило меня и больно резануло по глазам, и на душе у меня было муторно.

Лишь когда мы подъехали к бульвару Круазет, Роже спросил:

— Шлюшка назвала вас Адольфом?

— Да.

— А почему?

— Потому что я так ей представился.

— Ах, вот оно что, — сказал Роже. — А я-то подумал, что вы с ней поссорились.

Лицо Джона Килвуда было похоже на надутый до отказа воздушный шар, фиолетовый язык свешивался изо рта, глаза вылезли из орбит. Шея его была перехвачена нейлоновым шнуром. Конец шнура был привязан к крюку в потолке ванной комнаты. Джон Килвуд висел на этом шнуре. На нем не было ничего, кроме пижамных штанов, испачканных калом.

Это было снято общим планом.

Был еще с десяток других фото, все в цвете, все на глянцевой бумаге, в том числе и лицо очень крупным планом. Я посмотрел их все, и мне стало плохо. Комиссар Руссель протягивал мне эти фото одно за другим. Мы стояли на втором этаже дома Джона Килвуда в Мужене, а день опять выдался очень жаркий. В доме было полно людей, они входили, выходили или стояли вокруг нас с Русселем, а Джона Килвуда, человека, признавшегося в том, что он лично убил Герберта Хельмана, больше не существовало.

— Он сам повесился? — спросил я.

— Наверняка не сам, — ответил Руссель. — Мы еще почти ничего не знаем, но одно несомненно: это не самоубийство. Джона Килвуда убили.

Городок Мужен очень невелик и насчитывает всего три тысячи жителей; расположен он на холме, с которого открывается широкий вид на местность между Грасом и морем. Мы въехали в городок через ворота с остатками древних укреплений и проехали мимо каменного бюста некоего мужчины, и Роже пояснил мне, что это памятник местному уроженцу команданте Лами́ из Вори́, погибшего на рубеже веков во время экспедиции в Сахару. Вилла Джона Килвуда «Открытое небо» казалась скорее маленькой и стояла в узеньком переулке за красивой старинной церковкой, на площади перед которой росли платаны и несколько пальм. Дом был трехэтажный, с очень узким фасадом и очень высокими окнами, завешенными темно-красными шелковыми портьерами. Весь дом был выдержан в красных тонах.

Кроме Русселя, Лакросса, Кеслера и офицеров полиции из отдела убийств и службы опознания Центрального комиссариата и уголовной полиции там было еще трое мужчин. Руссель познакомил меня с ними. Первого звали Морис Фарбр, он прибыл из Парижа, из министерства внутренних дел. По-видимому, он был большой шишкой, хотя почти не высказывался и лишь молча следил за ходом расследования. Второго, с черной густой шевелюрой, — присланного сюда министерством финансов — звали Мишель Рикар. Он тоже почти все время помалкивал. Третий приехал из американского консульства в Ницце, ведь Килвуд был американским гражданином. Этого звали Фрэнсис Риджуэй. Помимо всех перечисленных присутствовал здесь и коротышка доктор Вернон, полицейский медик, которого я уже знал. Трупа Джона Килвуда в доме уже не было. Его перевезли в металлической ванне в институт судебно-медицинской экспертизы. Сыщики из службы опознания расхаживали по дому, посыпая графитовой пудрой края столешниц, рюмки и бутылки — искали отпечатки пальцев и многое другое. Все еще щелкали фотоаппараты.

Никто из присутствующих ни словом не обмолвился о моем виде, у них были другие заботы. Разговаривали все по-французски, американец из консульства США говорил с большим трудом и плохо понимал. Один из полицейских ходил с горячим кофейником и наливал черный кофе всем желающим. Я выпил три чашки подряд, после чего почувствовал себя немного бодрее.

Лакросс сказал мне вместо приветствия, что они разыскивали меня с пяти утра. Дело в том, что именно в пять утра они с Русселем вошли в дом Килвуда, чтобы его наконец разбудить: они опасались, что Килвуд мог выпить слишком много снотворного — слишком много для насквозь проспиртованного организма. Они-то и обнаружили его повесившимся на крюке в ванной.

Я спросил:

— А раньше вы заходили в дом?

— Часто, — ответил Лакросс. — Иногда я, иногда комиссар.

— Я тоже заходил, — добавил Кеслер.

— И что видели?

— Килвуд спал. Его экономка ушла в восемь. Сегодня утром она пришла на работу, мы ее допросили и отпустили.

— Вчера мы весь день по очереди заходили в дом, опасаясь за его жизнь — с тех пор, как получили текст признания, — сказал Руссель. — Напротив расположен отель «Де Франс». Мы устроили там нечто вроде штаба. Мы ждали прибытия этих господ из Парижа. Американское консульство мы известили еще раньше. Мистер Риджуэй приехал что-то около десяти вечера.

— Я тоже несколько раз заходил в дом и видел спящего Килвуда, — сказал Риджуэй на своем плохом французском.

— Как я уже говорил, мы все то и дело наведывались в дом, — заметил Лакросс.

— А почему вы не разбудили и не арестовали Килвуда?

— А за что его было арестовывать? Никаких оснований для ареста. Только для вызова в полицию. Этот вызов нам и привезли эти два господина из Парижа.

Фарбр из министерства внутренних дел сказал:

— У нас ушло довольно много времени на согласование позиций относительно происшедшего. И нам пришлось вступить в переговоры с американским посольством.

Рикар из министерства финансов добавил:

— Из-за этого мы опоздали на все рейсы. И в Ниццу прилетели на военном самолете. А оттуда добирались сюда на машине. Сожалею, но быстрее не получилось. Это дело такого крупного масштаба…

— Я знаю, — вставил я.

— Я уже говорил с мсье Рикаром, — сказал Кеслер. Они оба относились друг к другу с уважением — как коллега к коллеге.

Рикар сказал:

— Удрать Килвуд не мог, дом был оцеплен жандармами. Теоретически возможно пробраться в дом со стороны сада — взобравшись по стене, заросшей плющом. Но практически мало вероятно. Более вероятно, что кто-то все это время скрытно от нас находился в доме, совершил убийство, после чего исчез. Как именно, пока не понимаю.

— Я тоже, — сказал Лакросс. — Нам бы следовало в конце концов попытаться разбудить Килвуда — ведь прибывшие из Парижа господа ждали вместе с нами уже какое-то время.

— Впрочем, в дом я попал только тогда, когда Килвуд был уже убит, — сказал Фарбр. Кожа у него была желтая — видимо, что-то с печенью.

— Я тоже, — поспешил добавить Рикар из министерства финансов. — И был там вместе с коллегой. — Он бросил взгляд в сторону Кеслера.

— Почему вы полагаете, что это было убийство, а не самоубийство? — спросил я Русселя, который, разговаривая со мной, одновременно показывал мне фото, уже проявленные и увеличенные.

— Но так утверждает доктор. — Мы все посмотрели на коротышку-доктора, не дотягивавшего ростом даже до Лакросса.

Доктор Вернон воздел свои детские ручонки: