— Мне будет трудно заявить мадам Дельпьер, что серьги уже проданы, — сказал Кемар.

— Я купил их, чтобы ей подарить, — сказал я и подумал — слишком поздно! — что этими словами, вероятно, компрометирую ее.

— Разумеется, я сразу это понял, мсье Лукас. Простите мне мою неловкую шутку, — сказал Кемар.

— Своим подарком вы доставите мадам Дельпьер огромную радость, — сказала его жена.

— Очень бы этого хотелось.

— Благодарим вас за покупку, мсье, — сказал мне на прощанье Кемар, вместе с женой провожая меня до дверей лавки.

— Благодарите здешнее казино, — отшутился я.

На улице все пережитое показалось мне абсолютно нереальным. Напротив «Феликса» я увидел юного художника, почти мальчика, который развешивал свои картины между пальмами. Это был тот самый молодой человек, которому постоянно не везло. Я подошел к нему и дал ему пятьсот франков. Он решил, что я не в своем уме и отказался взять деньги, поскольку я отказался, в свою очередь, купить одну из его картин.

— Да уж возьмите, чего там, — уговаривал я. — Вы сегодня завтракали?

Он смущенно помотал головой.

— Тогда отправляйтесь побыстрее завтракать. Есть необходимо. Хотя бы несколько дней поешьте как следует. На пустой желудок не дождешься везенья.

— Благодарю вас, мсье, — пробормотал юноша. — Такого со мной еще никогда не случалось.

— Со мной тоже, — многозначительно поддакнул я.

Взглянув на море, я заметил, что американские эсминцы за ночь снялись с якоря и ушли.

Хосе Саргантана заговорил со мной по-немецки — стишками, выученными еще в школе: — «Но если злобный носорог в тебя нацелит острый рог — преодолей свою боязнь, скорей на дерево залазь». Что знал — то и помню. Это Вильгельм Буш. Всегда мне очень нравился.

— И теперь вы хотите скорей на дерево залезть, — сказал я.

— Да, — согласился тот, опять переходя на французский, — хочу. Терпеть не могу бояться.

Было девять часов сорок пять минут, я находился в огромном кабинете аргентинского магната по производству мясных консервов в его квартире в резиденции «Бельвю» на улице Генерала де Голля в квартале ле Перьер. Это был один из самых красивых, дорогих и изысканных кварталов города. Резиденция «Бельвю» была окружена громадным парком, полным пальм, кипарисов и пиний, и имела несколько больших бассейнов для плавания. Эта резиденция была, пожалуй, самой крупной в городе. Простоватый на вид мужичок, всегда напоминавший мне гаучо и, казалось, еще вчера пасший огромные стада коров на просторных равнинах своей родины, уже давно работал, когда я к нему явился. Дверь мне открыл слуга, который препоручил меня секретарю, а тот попросил немного обождать в гостиной. Саргантана тут же появился из соседней комнаты. В открытую дверь я увидел зал, в котором за письменными столами сидело пятеро девушек — они строчили на машинках, говорили по телефону или обслуживали телеграфные аппараты.

— А у вас тут целая контора, — изумился я.

— Две. За этой комнатой — еще одна. С семью секретаршами. У меня везде конторы. Я должен повсюду иметь возможность работать и находиться на связи. Пойдемте, я покажу вам наше здешнее пристанище. Не все, супруга еще спит. Ей требуется продолжительный сон. — Человек с потемневшим от солнца лицом и пронзительными глазами-пуговками, которые он то и дело щурил, повел меня по квартире. По словам Саргантана, шагавшего босиком, в штанах и рубашке навыпуск, это были три квартиры, расположенные на двух этажах. Он купил все три и перестроил в одну.

— В каждой квартире было девять комнат. И стоила каждая сто семьдесят тысяч долларов. Я предпочитаю считать в долларах. И заплатил в долларах. (Легко себе представить, подумалось мне). Это была минимальная сумма, которую мне пришлось здесь выложить. Поскольку квартира теперь двухэтажная, я был вынужден строить внутренние лестницы и собственный лифт прямо в квартиру, а также сломать стены и встроить колонны и другие опоры, чтобы получились парадные залы требуемой площади. — Он провел меня через несколько таких залов. Библиотека и залы для приемов, где можно было устраивать торжественные обеды и ужины, были в десять-пятнадцать раз больше обычных комнат такого назначения в обычных квартирах. То, что у состоятельных горожан считалось бы пригодным для гостиной, у Саргантана служило гардеробной со стенными шкафами и зеркалами. — Все полы облицованы каррарским мрамором, — гордо заявил хозяин дома, — как и стены в ванных комнатах и сами ванны. — Он показал мне одну из таких комнат. Нормальные краны и арматура были заменены золотыми. В остальном все было обставлено с несомненным вкусом — старинная мебель и драгоценные ковры ручной работы.

А окна были во всю стену — трех метров в высоту и до пятнадцати в длину. Само собой, повсюду стояли кондиционеры. Все помещения для приемов и работы размещались в двух нижних квартирах, а личные апартаменты — на втором этаже, где еще спала крепким сном Мария Саргантана. Все окна квартиры выходили на море.

— Сколько же всего комнат в вашей квартире? — спросил я.

— Двадцать две, — ответил он гордо, как ребенок, показывающий кому-то особенно красивую игрушку. — Знаете ли, мне нужно много места. В Буэнос-Айресе наша вилла насчитывает тридцать две комнаты. А теперь пойдемте-ка в мой кабинет.

Его кабинет располагался позади двух комнат с секретаршами и был полностью выдержан в темно-зеленых тонах. С темно-зеленым прекрасно гармонировала темно-коричневая старинная мебель. Огромный письменный стол был пуст. На нем возвышался один-единственный телефонный аппарат, правда, многофункциональный. Когда я вошел, с кресла, стоявшего перед письменным столом, поднялся посетитель. Он был высокого роста, волосы его были светлые и жидкие, а на лбу слева виднелся шрам. Это был «ищейка» Отто Кеслер.

— Какой приятный сюрприз! — воскликнул я.

— Я тоже весьма рад. — Кеслер был начисто лишен чувства юмора. — Я бы вам позвонил и спросил, удалось ли вам узнать что-нибудь новое. Тогда мы бы условились о встрече.

— Будьте добры отставить здесь разговоры на тему ваших расследований, — резко оборвал нас хозяин дома. Он уселся за письменный стол под картиной Моне, знакомой мне по художественным альбомам. — Я попросил господина Кеслера тоже пожаловать ко мне нынче утром, поскольку уже имел с ним дело. То, что я собираюсь вам сообщить, представляет интерес для вас обоих.

— Сегодня я приглашен на яхту мсье Трабо, — сообщил я Кеслеру. — Но у Лакросса я уже побывал. Так что он знает все, что мне удалось установить.

— Тогда я потом к нему заеду, — сказал Кеслер. Вид у него был какой-то отсутствующий, рассеянный. — Большую часть сведений о фирме «Куд» в Шварцвальде и о махинациях с английским фунтом мистера Килвуда и господина Хельмана, короче, все, что я доложил в Дюссельдорфе, я получил от сеньора Саргантана. Разумеется, все эти сведения я скрупулезно перепроверил — у меня нет оснований не доверять вам, сеньор Саргантана, но я просто обязан был это сделать.

— Само собой. Да ведь я и дал вам только общие наметки, — сказал аргентинец.

— Кстати, вчера вечером Килвуд опять нализался как свинья.

— Да, в казино… — начал я, и Кеслер кивнул.

— Я уже слышал об этом. Один из полицейских со мной в дружеских отношениях. Отвратительная была сцена. Кто доставил Килвуда домой?

— Фабиани и Тенедос, — ответил аргентинец. — Но если вы полагаете, что Килвуд устроил сцену лишь вечером, то вы заблуждаетесь. Он явился сюда, когда мы с Марией еще только собирались к Трабо, и уже был пьян в стельку. Мол, ему срочно надо поговорить со мной. Мол, знает меня лучше, чем остальных. И не может больше носить это в душе.

— Что «это»? — перебил я.

— Свою вину, страшную вину, тяжким грузом висящую на нем.

— Вину в чем?

— В смерти Хельмана, — сказал Хосе Саргантана. После чего процитировал тот стишок о носороге.

— И теперь вы хотите скорей на дерево залезть, — сказал я.