Левая стопа начала побаливать, не очень сильно.

Телефон зазвонил.

— Канны на проводе, господин Лукас. Говорите.

— Анжела!

— Роберт! Наконец-то. Я жду уже несколько часов.

— Я не мог позвонить раньше.

— Я готова была бы ждать еще столько же. Хоть всю ночь. Я сижу в кресле-качалке на террасе. Здесь так тепло, Роберт! Если бы ты мог сейчас оказаться тут. Ночь великолепна. И я так скучаю по тебе.

— А я! — Стопа показалась мне свинцовой. И в ту же секунду я почувствовал сладкий аромат роз. — Спасибо за цветы, Анжела. И за слова в записке.

— Это я благодарю тебя. За розы. И за слова.

— Ты сейчас видишь огни города, да?

— Да, далеко внизу. И огоньки на судах и вдоль шоссе у хребта Эстерель.

— А мне видны огни аэропорта. И я воображаю, будто это те самые огни. Тогда мне кажется, будто я рядом с тобой.

— Милые мои огоньки, — сказала Анжела. — Как у нас с тобой много всего, правда? У меня есть ты, у тебя я. Наше счастье. И эти огоньки, которые будут нас объединять каждую ночь, когда мы говорим друг с другом по телефону, пока ты не приедешь ко мне.

— Да, Анжела.

— Когда ты приедешь?

— Еще не знаю. На этот раз придется задержаться подольше.

Молчание.

— Анжела!

— Да…

— Ты меня не поняла?

— Поняла.

— Почему же не ответила?

— Не могла. Я… я заплакала. Правда, Роберт, я так хотела держаться мужественно, когда ты скажешь, что придется подольше там задержаться. Я ведь знала, что ты так скажешь.

— Откуда?

— О тебе я многие вещи просто знаю, и все. Я хотела быть мужественной и говорить весело, чтобы развеять твою тоску. Но не получается.

В эту минуту прямо к моему окну направился самолет с мигающими габаритными огнями и в последнюю секунду круто взмыл в ночное небо.

— Здесь как раз взлетает самолет.

— Здесь тоже. Именно в эту минуту. Он летит пока еще очень близко и низко. Пускай это будет для нас добрым знаком. Для нас и нашей любви. Для нашего будущего. Давай поверим, что Бог нас простил и станет нас защищать.

— Мы должны в это верить.

— Роберт…

— Да?

— Предупреждаю: теперь ты от меня не отвяжешься. Никогда. Пока я дышу, я буду любить тебя. Только тебя. Что сказал адвокат? Расскажи.

— Все будет очень трудно, Анжела.

— Я знала, что будет нелегко. Но все же: как обстоит дело?

Я пересказал ей все, что сообщил мне Фонтана. И заключил свой рассказ словами: «Ты не представляла себе, что это будет так сложно, да?»

— Я думала, будет во сто крат хуже. Что тут вообще такого уж страшного, Роберт? Твой друг сказал, что никто не может нам запретить любить друг друга и жить вместе. Разве это не самое главное? Разве это вообще не все, чего мы хотим?

— Но если я буду работать, я не смогу всегда жить в Каннах, Анжела. Об этом мы оба не подумали.

— Я-то подумала, — сказала она. — И поеду с тобой туда, куда тебя пошлют.

— Но ведь ты говорила, что никогда не покинешь Канны.

— Тогда в моей жизни еще не было тебя. А теперь Канны мне безразличны. Совсем. Я могу работать повсюду. В любом большом городе, где есть богатые люди. В Дюссельдорфе ведь их тоже хватает, верно?

— Да.

— Значит, пусть будет Дюссельдорф. Твоей жены я не боюсь. То есть того, что она тоже живет в Дюссельдорфе.

— Но покамест ты останешься в Каннах. А я приеду к тебе. Я подумаю, нельзя ли как-то припугнуть Карин.

— Нельзя.

— Что «нельзя»?

— Не говори так! Твой адвокат наверняка прав, но ты не можешь, не имеешь права так поступить: причинять ей неприятности, не давать денег и так далее. Я не хочу, чтобы ты делал все, что тебе советует твой адвокат. Многое придется, я понимаю, но не все. Например, телефон, счет в банке. И еще кое-что. Но ты не можешь оставить свою жену без средств к существованию.

О, Анжела, подумал я. С тех пор, как Фонтана потребовал этого, я все время твердил себе, что я не могу, не имею права так поступить. И вот теперь то же самое сказала Анжела, имевшая все основания разделить мнение Фонтана.

— Ты должен платить за квартиру и за страховку и давать ей столько денег — их можно переводить на ее счет в банке, — чтобы она жила безбедно. Обещай мне, что ты так и сделаешь. Сколько ты зарабатываешь, Роберт?

Я сказал.

— Тогда дай ей еще полторы тысячи.

— Полторы тысячи? С платой за квартиру и страховкой это составит три тысячи! Это слишком много! Тогда она никогда не согласится на развод, — заявил я, а сам мысленно благодарил Анжелу, благодарил от всего сердца, потому что и сам думал именно о такой сумме.

— Она быстрее согласится на развод, когда убедится, что ты не подлец и не бросаешь ее на произвол судьбы. А тебе вполне хватит оставшегося.

— Но для нас двоих!.. — начал было я.

— У меня есть деньги. Я работаю. Зарабатываю. Так бывает во многих семьях. Если все сложить, у нас всегда будет достаточно денег. Более чем достаточно. Полторы тысячи — Роберт, обещай, что ты будешь давать ей эту сумму, ну пожалуйста!

— Да, — только и сказал я, а сам подумал, что никогда не скажу об этом Фонтана и что он, тем не менее, обязательно про это узнает и станет меня ругать, что я, пожалуй, и впрямь этими полутора тысячами навлекаю на себя беду, но что я в то же самое время никогда бы не успокоился, если бы не решился на это.

— Благодарю тебя. Все будет хорошо. Я совершенно в этом уверена и полна оптимизма. Приезжай. Приезжай ко мне. Знаю, ты должен работать. Но как только сможешь — приезжай. Я так тебя жду. У меня сейчас тоже много работы, это помогает — днем. Но не ночью.

— Да, — горячо согласился я. — Но не ночью.

— Но и это время пройдет, мы будем всегда вместе и, вспоминая это время, будем говорить: «А помнишь, когда мы еще жили врозь и все время звонили друг другу по телефону?» Представь себе, что бы мы делали, если бы не было телефонов. Мы с тобой ведь счастливчики, правда?

— Да, мы с тобой — счастливчики, Анжела, — с готовностью соглашался я.

— Ты позвонишь мне завтра вечером в любое время?

— Конечно.

— Я буду ждать. Я буду ждать всегда. Сколько бы ни понадобилось. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи. — Я слышал, как она положила трубку, и положил свою. Потом просто сидел, не двигаясь, вдыхал аромат роз и смотрел на огни аэропорта за окном. Лунный свет заливал все вокруг, очень яркий и бесплотный. И мне померещилось, будто все предметы, деревья, кусты, самолеты, ангары, башня управления — вообще все не имело тени.

— Вот твой список, — сказал Густав Бранденбург и пододвинул мне два листка бумаги через свой неряшливый стол. — Принесли с нарочным нынче рано утром. Милые люди в отеле «Франкфуртер Хоф».

Я просмотрел листки. В тот день в отеле собрались шестьдесят три банкира. Один из них, Хельман, теперь на том свете. Имена и адреса остальных шестидесяти двух были написаны на листках. Сплошь общеизвестные имена, носители которых жили в Мюнхене, Гамбурге, Бремене, Берлине, Франкфурте, Ганновере, Штутгарте, Цюрихе, Базеле, Берне, Лондоне, Вене, Париже, Риме и Осло.

— Начнем с немцев, — сказал Густав, крякнув. — В ближайшее время придется тебе немного подвигаться, дорогой. А что толку? Может, и никакого. Если тебе повезет, первый же банкир, к которому ты явишься, расскажет тебе все, что нам нужно. А если не повезет, то последний.

— Или никто из них, — вставил я.

— Да, — согласился Густав. — Или никто. Что с твоей женой?

— Не знаю.

— Подал на развод?

— Да.

— Молодец. Тогда давай за работу. — Он велел секретарше соединять его по телефону со всеми немецкими банками поочередно. Дело двигалось очень быстро. Было чуть больше десяти утра, и люди, с которыми он хотел говорить, были уже на своем рабочем месте. У Густава была такая привычка разговаривать — нечто от манеры священника и прокурора. Это всегда производило нужное впечатление. Все банкиры, которые ему требовались, тут же брали трубку. И ни один не отказался меня принять после того, как Густав объяснял, о чем пойдет речь. И все банкиры как один были образцом вежливости. Были готовы принять меня в любое время. А Густав еще до моего прихода набросал некий маршрут. Он начинался на севере Германии, в Гамбурге, и направлялся на юг. Затем выходил за пределы страны. Я подумал, что теперь долго не увижу Анжелу, огорчился и помрачнел. На мое счастье, почти во всех случаях в одном и том же городе жило несколько банкиров — в одном только Гамбурге, к примеру, целых три.