Яхта описала крутую петлю, похожую на круг, и направилась к пляжу в Ницце. Прямо у моих ног я заметил какой-то четырехугольный ящик. Трабо объяснил мне, что это «спасательный остров». Если бросить ящик в воду, он превращается в надувную лодку на двенадцать человек. В лодке имеются запас пищи и питьевой воды, а также ракетницы, передатчик сигналов бедствия и люминесцентная краска. Свечение воды облегчает авиации поиск лодки в море. Слева у входа в капитанскую каюту висел белый спасательный круг. На нем голубыми буквами было написано: «Шалимар». Полы на яхте тоже были белые. С кормы лестница вела на крышу капитанской каюты. Там можно было загорать нагишом.

Потом пляж приблизился настолько, что я увидел не только множество яхт на воде, но и людей на берегу. Увидел я и оба отвратительных гигантских улья — таких я еще нигде не видел: чудовищно уродливые небоскребы, широкие внизу и сужающиеся кверху, серые, мрачные, в которых, тем не менее, жили многие тысячи людей. Я не мог сосчитать ни этажи, ни, тем более, окна. Все это было похоже на двойную вавилонскую башню.

— Как вам это нравится? — спросил меня Трабо.

Я сказал правду.

Паскаль рассмеялась.

— Чему вы смеетесь?

— Тому, что Клод вложил много денег в эти громадины, — сказала она.

— Я тоже нахожу их ужасными, — сказал Трабо. — Надо будет попытаться продать свою долю с выгодой. А это трудно. На всем побережье начался строительный бум. Если собираетесь вложить куда-нибудь деньги, займитесь строительством здесь. Нет лучшего места для инвестиций…

— Да я… — начал я и услышал смех Анжелы.

— Извините, — сказал Трабо. — Вечно я о делах да о делах.

— Что вы, что вы; Роберт у нас большой богач, — заявила Анжела. — Вы же знаете, какую кучу денег он выиграл вчера в казино.

А ты не знаешь, что я сделал с этими деньгами и что лежит сейчас в моей сумке в каюте, подумал я.

И вдруг Трабо произнес:

— Кстати, я должен еще кое в чем повиниться перед вами, мсье Лукас. Вчера вечером я не сказал вам правды. Я вам просто-напросто солгал.

— Вы мне солгали? Когда же?

— Когда я сказал, что и у меня есть причина убить Хельмана, поскольку я имел с ним темные валютные делишки.

— А на самом деле их не было?

— Никогда, — твердо ответил Трабо. — Да и быть не могло. Кредиты я постоянно брал в банке Хельмана. Да и сейчас на мне кое-что висит. Но и только.

— Не понимаю, — замялся я. — Зачем вам было возводить на себя напраслину?

— Это была проверка, — ответил Трабо. — Видите ли, мы с Хельманом были очень дружны. И его смерть я принял близко к сердцу. И мне очень хочется выяснить, на чьей совести это преступление. Поэтому я обвинял себя при гостях. Хотелось посмотреть, не станет ли кто возражать, как они вообще будут реагировать. Никто не возразил. И реагировали они весьма странно, вам не кажется?

— Да, — подтвердил я, — очень странно. В особенности исполнительный директор банка Зееберг. Он-то во всяком случае знал правду, знал, что вы возводите на себя напраслину — и тоже не возразил ни единым словом. Это, мне кажется, самое странное.

— Зееберг очень умен. Вероятно, он просто не хотел при всех сказать, что я лгу. Или же он тоже удивился и решил присмотреться ко мне, надеясь выяснить, что я имел в виду. В общем, у него могло быть много всяких причин. Но не забывайте — когда случилось несчастье, Зееберг находился еще в Чили. Следовательно, он никак не мог устранить своего шефа. Как бы там ни было, вы должны знать, что я в самом деле, не занимался темными махинациями на пару с Хельманом — никогда. Я, болван, зарабатываю деньги честным и тяжким трудом.

— Вы, конечно, помните, что я вам вчера рассказала о нас обоих? — спросила Паскаль.

— Да.

— Ну, вот и ладно. И называйте друг друга Клод и Роберт, а мы все станем обращаться друг к другу на «ты»! — заявила Паскаль. — Кто против, поднимите руку.

Никто руки не поднял.

— Привет, Роберт, — сказал Клод Трабо. Голову он прикрыл выцветшей капитанской фуражкой.

— Привет, Клод, — отозвался я.

— Так-то лучше. Есть хотите? — спросила Паскаль.

— Еще как, — живо откликнулся я.

— Тогда мамочка отправляется стряпать, — сказала она. — Анжела хотела показать тебе острова Лерен, во всяком случае Сен-Онора, а может, и Сен-Маргерит. Сен-Онора намного красивее и интереснее.

— И меньше, — вставил ее супруг.

— Мы станем там на якорь и пообедаем, — сказала Паскаль. — У меня есть фаршированные перчики, я еще утром приготовила. Нужно будет только разогреть. Вставай же, Нафтали, сын Израиля! — Она ласково почесала пса пальцами ног. Потом по-девичьи легко слетела вниз по лестнице капитанской каюты.

— Пойду с тобой, погляжу, как ты стряпаешь, — сказал Клод.

— И правильно сделаешь, — бросила Паскаль через плечо. — Надо же молодой парочке хоть немного побыть вдвоем. Мы пошлем вам еще два джин-тоника на аперитив, о’кей?

— О’кей, Паскаль, — сказал я.

Анжела опустилась на скамью рядом со мной.

Я обнял ее одной рукой. Яхта опять взяла курс в открытое море.

— Ну, разве они оба не прелесть? — спросила Анжела.

— Прелесть.

— И ты счастлив, Роберт?

— Ужасно счастлив, — ответил я и прижал ее к себе.

— Это замечательно, — сказала Анжела. — Просто чудесно. Мне так хочется, чтобы ты наконец почувствовал себя счастливым.

— Ты с легкостью можешь этого добиться, — сказал я и почувствовал соленую морскую воду на губах. — Да ты уже и добилась.

— Я добьюсь еще большего, — улыбнулась она.

Встречным курсом двигалась большая яхта, и волны, поднятые ей, ударили в борт «Шалимар»; она начала подпрыгивать и качаться, а я крепко сжал Анжелу в объятиях.

Итак, я держал в руках трос, а Пьер — его конец, и когда он подогнал шлюпку достаточно близко к причалу, он выпрыгнул и подтащил шлюпку, а потом помог Анжеле и мне выйти на берег. Он сказал, что побудет здесь вместе со шлюпкой еще какое-то время, немного поплавает, так что мы можем не особенно торопиться.

В отдалении стояла на якоре «Шалимар». На крыше капитанской каюты лежала нагишом невидимая отсюда Паскаль, а в большой каюте внизу — Клод. У них был послеобеденный сон. Было очень жарко, но здесь веял ветерок, и жара не так чувствовалась.

На Анжеле был светло-зеленый брючный костюм и туфли того же цвета. Она взяла меня за руку, и мы пошли от причала прямо к огромным полуразрушенным воротам. Этот остров Сен-Онора был не больше полутора километров в длину и, наверное, полкилометра в ширину. Здесь было великое множество алепских сосен и эвкалиптов, роз, мимоз, маргариток и гладиолусов.

— Я люблю приезжать сюда. И всегда взбираюсь на башню крепости, — сказала Анжела. — Я написала здесь уже уйму картин. Ты знаешь, что в течение столетий Канны принадлежали этому острову, а не наоборот? В сущности, Канны выстроены людьми, приплывшими с этого острова полторы тысячи лет назад.

Мы вошли в ворота, на которых было высечено: «Аббатство», и двинулись по длинной эвкалиптовой аллее.

— Острова называются Лерен потому, что на том, что побольше, когда-то находился храм, посвященный Леро.

— Кто это — Леро? — спросил я.

— Греческий бог, вроде Геркулеса, — сказала Анжела. — Мне кажется, что-то около четырехсотого года нашей эры святым Онора здесь был основан монастырь — ты его уже видишь. — Мы еще некоторое время шли, держась за руки, и говорили по-немецки. Когда мы были одни, мы всегда говорили по-немецки, при людях — по-французски.

Левая нога начала побаливать, но я не обращал внимания. Я ни на что не обращал внимания, когда Анжела держала меня за руку, шла рядом и я слышал ее голос.

Мы дошли до конца аллеи и оказались перед монастырем. Я заметил, что часть его была реставрирована весьма неудачно, только обходная галерея вокруг монастырского двора сохранилась в своей первозданной красоте. В запущенном парке я увидел остатки разных памятников и одну римскую полуколонну. Два монаха в белых рясах — один маленький и толстый, другой высокий и тощий — играли в бадминтон. Они со смехом носились по двору, отбивая волан. Толстяк обливался потом и тяжело дышал. Заметив Анжелу, они тотчас подошли к нам и вежливо поздоровались. Анжела пожала им руки и представила меня, я тоже пожал им руки; монахи были очень рады Анжеле.