— Этой крем-пудрой ты просто делаешь цвет лица совсем-совсем однотонным, верно?

— Да, — с готовностью отозвалась она. — У меня есть крем-пудра нескольких оттенков, и я применяю их смотря по тому, насколько уже успела загореть, понимаешь?

Я кивнул, она увидела это в зеркале.

А я подумал: нет, сегодня я ей наверняка не смогу сказать, что мне придется отнять ногу, но когда-нибудь все же придется. Как она тогда будет держаться? Что, если она начнет меня утешать и вообще всячески мне помогать? Что мне тогда делать? Благодарить за каждое сказанное мне слово? Цепляться за нее? Разве это не эгоизм чистой воды, разве я имею право требовать от нее такой жертвы? Или же мне следует исчезнуть из ее жизни, — именно потому, что я так ее люблю, — исчезнуть деликатно, без звука и следа, когда придет мой срок? Мысли и чувства мои метались из стороны в сторону. И тут же я вновь был полон надежд и думал, что если я не оставляю Анжелу одну, то это вовсе не эгоизм и что я наоборот могу и должен оставаться с ней…

Черным карандашом Анжела подвела брови. Она была полностью поглощена своим делом: ведь она хотела «стать еще красивее». Она делала это для меня. Если она это делала для меня, наверняка станет делать и другое. Она наверняка станет делать для меня все. Ухаживать за мной после операции. Помогать мне, пока я не научусь как следует ходить на протезе. И в противоположность моим ночным мыслям теперь я думал: «Старик, величайшее счастье, какое только могло выпасть тебе на долю, это встреча с Анжелой. С ней ты вынесешь все, в том числе и ампутацию. Но будешь ли ты после этого настоящим мужчиной? Будет ли с этим все в порядке? Настоящим мужчиной, какой нужен женщине?»

Анжела взяла бутылочку, обмакнула в нее кисточку и осторожно нарисовала вокруг глаз бирюзовые тени. Бирюза к черному платью, подумал я. К другим платьям у нее наверняка тени другого цвета. И еще я подумал: «О, да, с Анжелой я останусь настоящим мужчиной и при одной ноге. Благодаря ей». «Счастливчик ты», — сказал я сам себе.

Другой кисточкой Анжела провела черную линию над верхними ресницами. Потом обвела черным уголки глаз. Я сидел и смотрел на нее, и мне казалось, что в жизни я не видел ничего интереснее, и чувствовал, как тепло разливается волной по всему телу. Я думал: «Она поможет мне и найти работу здесь». Боже мой, как все просто. А прошлой ночью все казалось невозможным. Какой же ты все-таки идиот, сказал я сам себе, ты — вечный «Дилемма-Джо». Опять мне вспомнилось это выражение. А я и впрямь был им. Да ведь если у меня будет хороший протез, то работа для меня обязательно найдется! Я говорил на нескольких языках. Так что наверняка сумею куда-то пристроиться. К примеру, я могу работать у адвоката или нотариуса. У Анжелы в Каннах столько знакомых! И она, конечно, найдет для меня работу! Тем самым решится проблема денег. У меня будет их вполне достаточно для нас двоих, а также и для Карин. И самое замечательное во всем этом: когда у меня отнимут ногу, я смогу навсегда остаться в Каннах, мне не придется отсюда уезжать. А ведь именно это было нашей главной проблемой, хоть мы никогда об этом не говорили. Идиот, вот ты кто, подвел я итог своим мыслям.

Ресницы у Анжелы были длинные, черные и шелковистые. Теперь она мазала их тушью. Я могу навсегда остаться в Каннах! У Анжелы! Целая лавина проблем, которые, как мне казалось, грозили навалиться на меня, исчезли в мгновение ока. Идиот, как ты мог сомневаться в Анжеле? Какое счастье, что она все видит в розовом свете, — и это при том, что сам ты — малодушный пессимист и «Дилемма-Джо». Мне вспомнилось, что́ она сказала как-то в одном из наших ночных разговоров по телефону, когда мы коснулись моих опасений по поводу нашего будущего. Она сказала тогда: «Я всю жизнь жила под девизом: будь что будет!»

«Будь что будет!»

Это самая правильная жизненная позиция. Только один я ни за что не нашел бы в себе ни силы, ни мужества, чтобы ее осуществить. Другое дело — с ней.

Анжела намазала губы оранжевой помадой. Она точно и тщательно повторила очертания губ, потом осторожно стерла лишнюю помаду салфеткой. И я подумал, что не было и моей жизни зрелища более трогательного, чем эта наклоненная вперед нагая женщина, эта хрупкая фигурка, эта узкая головка с копной огненно-рыжих волос.

Накрасив губы, Анжела поднялась и опрыскала себя какими-то духами, вынутыми из большой коробки, в которой находился целый набор разных бутылочек и флакончиков с духами.

— А знаешь, с тех пор, как я поселилась в Каннах, я еще ни разу не покупала себе духи! Ни разу! Во время всех этих приемов и балов все дамы получают духи в подарок от каких-нибудь фирм, мужчинам дарят что-то другое. Зачем же мне их покупать? Я не успеваю израсходовать те пробные флакончики, которые получила в подарок, сам видишь. Хороший у них запах? — Она протянула мне ладонь.

— Великолепный, — отозвался я и, наклонившись вперед, поцеловал ее грудки.

— О, — сказала она. — Может, нам лучше никуда не ходить?

— Ну как же, ведь мы хотели сегодня отметить наш день.

— Тогда не делай того, что ты только что сделал. Ты же знаешь, что я сразу возбуждаюсь. И, пожалуйста, не гладь меня по шее и верхней части спины. Я же тебе говорила, что эти места у меня особенно чувствительны к ласке. Помоги мне надеть платье.

В платье был вшит бюстгальтер. Я подержал платье так, чтобы Анжела могла в него шагнуть, потом мы вместе подтянули его кверху, и я застегнул молнию сзади. На кровати лежали бриллиантовые сережки, которые я подарил Анжеле, а также обручальное кольцо, еще одно кольцо с белым бриллиантом в платиновой оправе, принадлежавшее Анжеле, и узенький браслет с бриллиантами. Все эти драгоценности она надела на себя. Потом опять присела на низенький стульчик и намазала ногти лаком того же цвета, что и помада.

— Это я всегда делаю под конец, — сказала она. — Лак сохнет мгновенно. А ты возьми, пожалуйста, документы на машину, хорошо? — Отремонтированный «мерседес» был доставлен под вечер и теперь стоял внизу, перед домом. Было уже около семи часов. Анжела медленно поворачивалась передо мной в черном шелковом платье до колен с множеством рюшей и воланов и высоким воротом, отороченным рюшами, похожим на чашечку цветка.

— Достаточно ли я красива для тебя?

Я только молча кивнул. Я был не в силах что-то сказать.

— Будь добр, закрой дверь на террасу, — попросила Анжела. Я закрыл дверь и подумал: «Да, старик, в ней твое спасение, она будет тебе помогать и тебя любить всегда». Но вдруг встал, как вкопанный, потому что меня пронзила мысль, от которой я не смог отмахнуться: «А если ты ошибаешься? А если все пойдет так, как ты представил себе прошлой ночью?»

Мы поехали в «Мажестик», я сидел, как всегда, рядом с Анжелой, она вела машину, а я не сводил с нее глаз, и мое сердце сжималось при виде такой красоты. Мы подъехали к бульвару Круазет. Солнце слепило глаза. Оно стояло прямо над вершинами Эстерель. Мне вспомнилось то стихотворение, которое Анжела читала мне в нашу первую ночь. Как оно начиналось? «Свободен от ярости жизненных сил, от страха и надежды иллюзорной…» Свободен от страха и надежды. Слава тому, кто от них свободен, подумал я. Я-то не был свободен, наоборот, я был полон и страха, и надежды, и ярости жизненных сил. И будущее, которое только что, когда я наблюдал, как Анжела делает макияж, казалось мне таким светлым, теперь представилось мрачным и непредсказуемым. Меня охватила грусть.

— О чем ты думаешь, любимый мой?

— О тебе, Анжела.

— Ты счастлив?

— О да, очень.

Потом Анжела, поговорив с механиком гаража Сержем перед моим отелем, направилась к «нашему» столику и заказала бутылку шампанского, а я пошел в холл и выяснил, что мне никто ничего не просил передать. Это было хорошо. Я поднялся в свой номер, быстро надел смокинг и вынул кое-что из среднего ящика письменного стола. Спустившись в холл, я вышел на террасу, которая, как всегда в это время суток, была заполнена веселыми людьми, и сел за столик рядом с Анжелой. «Наш» официант откупорил бутылку шампанского, и Анжела предложила ему выпить бокал с нами.