— Минуточку, мистер Килвуд. Послушайте…

Тенедос грубо отпихнул меня в сторону.

— Уходите отсюда, слышите!

Я отлетел прямо в объятия одного из полицейских.

— Прошу вас, мсье, не надо устраивать здесь скандал, — сказал он мне тихо. — Этого пьяного необходимо как можно скорее выставить отсюда.

Тенедос и Торвелл уже подхватили Килвуда под мышки.

— Вперед, Джон, пошли!

— Вы пьяны!

— Ну и что? Я говорю правду! Все началось с этого алжирца из Ла Бокка…

Эти двое тянули и дергали Килвуда, так что он в конце концов потерял равновесие. Слезы ручьями текли по его лицу и капали на ковер.

Тенедос и Торвелл быстро потащили Килвуда через зал, мимо возмущенных игроков и окаменевших крупье.

Видят ли телекамеры эту картину, будет ли это заснято на пленку? — подумал я. И смогу ли я заполучить эту пленку?

Теперь полицейские, взявшись за руки, образовали вокруг Килвуда кольцо.

А крупье за столами уже оправились от испуга. Вновь зазвучали их призывы:

— Медам и месье, делайте ваши ставки!

А кучка людей с Килвудом в центре уже скрылась из зала. Коротышка-итальянец, строящий локомотивы и помешанный на картах, промчался мимо меня и что-то мне крикнул.

— Что он сказал? — спросила Анжела.

— Что ему теперь надо поставить на двадцать три.

— Почему?

— Потому что в зале пролились слезы. Когда текут слезы, надо ставить на двадцать три. — Теперь пришел мой черед задавать вопросы. И я спросил Анжелу:

— Что означает эта сцена? Что значат слова: «Мы все — убийцы?»

— Люди так странно устроены, — ответила она.

На некотором удалении от нас я заметил Трабо — он беседовал с полицейским.

— Может быть, Килвуда в самом деле гнетет какая-то большая вина. И это выражается таким вот уродливым способом. Мой мясник в Ля Калифорни — очень набожный человек. Знаете, что он делает? Замахиваясь топором над головой животного, которого он собирается забить, он поет псалмы! Один раз я видела эту картину. Он отрубил ягненку голову и при этом пел: «Благословен будь, агнец Божий…» Чего только не бывает на свете.

— А что такое Ла Бокка?

— Это квартал в Каннах. Возле Старой Гавани, Чуть западнее.

— Там живут алжирцы?

— Да, это квартал дешевых муниципальных домов. Там живут мелкие почтовые служащие, пенсионеры, алжирцы.

— Килвуд сказал, что все началось с этого алжирца из Ла Бокка.

Итальянец вдруг завопил не своим голосом и пустился в пляс, то есть совсем уже не владел собой. Он поставил на двадцать три, потому что так полагается, если пролились слезы. И на его столе выигрыш выпал на двадцать три.

Мы поехали домой.

Было два часа ночи. Анжела, как всегда, сидела за рулем.

К ее дому вела извилистая узкая улочка. Ее пересекали трамвайные рельсы. Шлагбаум был опущен. Анжела посигналила. После этого в крошечной сторожке рядом с проезжей частью поднялся заспанный человек и покрутил колесо. Шлагбаум поднялся.

— Эти шлагбаумы ночью всегда опущены. Приходится сигналить, — сказала Анжела. — Зато не случается никаких катастроф, даже если сторож заснет.

Когда мы поднялись выше по склону, я увидел виллы, утопающие в зарослях пальм и кипарисов, освещенные прожекторами. С неба на них лился еще и свет луны. Пакет с 235 000 франков я держал на коленях. Анжела поставила машину в гараж и заперла его. Здесь, наверху, воздух был прохладен, и я удивился, что вообще не чувствую усталости.

Мы вместе поднялись на лифте на пятый этаж. В кабине наши тела опять соприкоснулись. Мы неотрывно смотрели друг другу в глаза. Стоя перед дверью квартиры, Анжела долго искала ключи в сумочке. Когда она наконец открыла дверь, я не решился последовать за ней. Анжела взяла мою голову в ладони и поцеловала в щеку. Тогда я схватил ее, прижал к себе и впился поцелуем в ее губы. Я почувствовал каждую линию ее тела под платьем, и она, наверное, почувствовала охватившее меня возбуждение. Поначалу ее губы были плотно сжаты, потом они внезапно приоткрылись и стали мягкими и зовущими. Мой язык проскользнул между ее зубами. Она тихонько застонала. Потом вдруг резко оттолкнула меня.

— Не надо, Роберт, — сказала она. — Милый Роберт, не надо. Пожалуйста. Я не хочу, чтобы…

— Вы не хотите, чтобы это произошло слишком рано?

В ответ она только молча взглянула на меня.

— Ну, ладно, — сказал я. — Завтра утром у меня много дел. Я возьму такси до Порта-Канто. Встретимся на яхте у Трабо.

— А вы ее найдете?

— Как она называется?

— «Шалимар».

— Значит, найду.

— А плавки у вас есть?

— Нет.

— Я вам куплю. Купальные простыни, масло для загара и прочее я захвачу с собой. И панамку для вас тоже. Из-за солнца. На море оно палит нещадно.

— Не знаю, — замялся я, — захочется ли мне раздеться до плавок. Вы тут все такие загорелые. А я… Я совсем белокожий…

— И это вас смущает? Все мы когда-то были белокожими. Не делайте из себя посмешища.

— А что — я и вправду смешон?

— Отнюдь.

— Всякий, кто по уши влюблен, кажется смешным.

— Но не вы, — быстро возразила Анжела. — Не вы. Вы, наоборот, слишком даже серьезны. Несколько лет назад здесь в Каннах жил один композитор. Весьма известный во Франции музыкант. У него тоже постоянно бывали сомнения и опасения. Поэтому он постоянно повторял, что перед ним дилемма. Из-за любой ерунды у него возникала дилемма. Знаете, как его прозвали?

— Как же? — спросил я, вдыхая свежий аромат ее кожи.

— «Дилемма-Джо», — сказала она.

— А почему он уехал отсюда?

— Он встретил женщину, свою великую любовь. Она излечила его от этих вечных сомнений. И он уехал с ней куда-то далеко, в какую-то заморскую страну, не знаю точно, в какую. Говорят, он вполне счастлив.

— Спокойной ночи, Анжела, — сказал я.

Она еще раз нежно поцеловала меня в губы.

— Спокойной ночи, «Дилемма-Джо», — сказала она. — Я вызову вам такси. И не позволяйте себя обирать. До «Мажестик» шофер может взять с вас двенадцать франков, не больше. А если он станет выискивать сумму стоимости проезда по таблице, сразу же протестуйте.

— Понял, мадам, — вытянул я руки по швам.

— Итак, завтра на «Шалимаре», — сказала Анжела. И дверь за ней захлопнулась. Я спустился на лифте, помахивая пакетом с деньгами. «Дилемма-Джо»! Смешно. И даже очень. Да только я и в самом деле стоял перед дилеммой. К примеру, я был женат. И не совсем здоров. Правда, Анжела ничего этого не знает, надо отдать ей справедливость. И не должна узнать, стиснув зубы, подумал я. Нет, не должна и никогда не узнает. Никогда? Да разве это возможно? «Дилемма-Джо». Очень смешно, в самом деле.

Подъехало такси. Перед трамвайными рельсами опять пришлось стоять, так как шлагбаум опять был опущен и надо было ждать, когда его поднимут. Таксист, угадавший во мне иностранца, подъехав к «Мажестик», в самом деле вытащил какую-то таблицу и начал водить по ней пальцем, а я грубым голосом сообщил ему, что с меня двенадцать франков и дал ему тринадцать. После этого он буркнул что-то насчет «грязных иностранцев» и укатил.

Я принял душ, лег нагишом на кровать и представил себе Анжелу в таком же виде. Потом подумал о своей жене. Ее я тоже представил себе обнаженной, и это так подействовало мне на нервы, что я вскочил и стал искать сигареты. Весь день я не курил. А тут выкурил три сигареты кряду. Потом принялся, как идиот, разглядывать пальцы на левой ноге. Надев халат, вышел на балкон и стал глядеть на ночной бульвар Круазет, на море и думать о нашем с Анжелой будущем. В моей душе поднялось и с каждой минутой усиливалось непонятное беспокойство. Около половины четвертого я набрал номер Анжелы. Занято. Я повторил это много раз, и всякий раз ее номер оказывался занят. Потом я сдался. Мной овладела ревность. С кем это она говорила по телефону в такой поздний час? Я выкурил еще одну сигарету. Тут зазвонил телефон.

— Говорит Лукас!

— Роберт! — Это была Анжела. Она тяжело дышала. — С кем это ты говорил так долго?