— Она просто ничего не сказала о том, что хочет.

— Конечно она не хочет! И никогда не захочет! И ни за что не уступит тебя просто так другой женщине, после того, как ты, идиот, еще и рассказал ей, как сильно ты ту любишь. И будет только рада, если ты подохнешь от этой любви. Я сказал «подохнешь». А ты должен постараться, чтобы она подохла от твоей любви — или же сдалась и уступила. — И все это было сказано — как я уже упоминал — с тем же непроницаемым лицом и тем же спокойным, благозвучным голосом. — Сколько лет Карин?

— Тридцать восемь.

— Найми частного детектива. Обойдется недешево, но дело того стоит. Может, он застукает твою женушку на измене. Тогда у нас было бы кое-что в руках.

— Карин не станет мне изменять. В особенности теперь.

— А если все же?

— Нет, она этого не сделает. Не тот характер.

— К характеру это не имеет никакого отношения. Только к ситуации, в которой оказывается женщина. Ты говоришь, она не слишком умна. Так что вперед.

— Я не возлагаю никаких надежд на детектива, — прошептал я. Ах, Анжела, Анжела! Каким простым я себе все это представлял, и каким трудным, чуть ли не невозможным оно теперь оказалось!

По улице за окном с треском проскочил мотоцикл. За ним ринулось целое стадо тяжелых машин.

— Рокер, — заметил Фонтана.

— Что?

— Да нет, ничего. Хорошо, не надо детектива. Я тебе лишь советую, что тебе делать. А будешь ты следовать моим советам или нет — это твое дело. Просто я искренне хочу тебе помочь. Я твой друг.

— Потому я к тебе и пришел.

— Ты еще подумай насчет детектива. И еще: твоя жена — здоровая женщина. И достаточно молода. Ей надо работать. Самой зарабатывать себе на жизнь. Ты закрыл ей доступ к счету?

— Да.

— А вчера — дал ей еще денег?

— Да.

— Сколько?

Я замялся.

— Ну, сколько же?

— Две тысячи восемьсот.

— Болван! — мягко сказал он. — Пошли ей завтра утром еще и букет алых роз! Думаешь, после этого быстро получишь развод?

— Да, тут я дал маху. Знаешь, меня так мучила совесть, и я…

— С этой минуты я тебе запрещаю испытывать даже слабый намек на угрызения совести.

— Тебе легко запретить. А я не могу избавиться от чувства вины. Оно меня преследует.

— Этого нельзя себе позволить! Иначе никогда не избавишься. Вспомни, в каком аду ты прожил последние годы. Как она себя вела. Как стала тебе отвратительна. Вспоминай все плохое, что она тебе сделала. И не давай ей больше ни гроша.

— Вот уж этого я и впрямь не могу! — испуганно промямлил я. — Как же она будет жить? Как платить за квартиру?

— Сколько вы платили в месяц?

— Примерно семьсот марок.

— Хорошо, плати за квартиру. Но ей не давай ни гроша. У нее есть свой счет в банке. Это деньги, которые она сэкономила из сумм, которые ты давал ей на хозяйство. Так что с голоду она не помрет. Пусть идет работать.

— Но она ничего не умеет…

— Есть много таких видов работы, для которых не требуется специальной подготовки. — Он мягко добавил: таким манером мы, может быть, — может быть! — добьемся, что она по-настоящему взбеленится и сама подаст на развод. Когда до нее дойдет, что абсолютно никакой надежды на возврат к прежней жизни не осталось. Я хочу сказать: пока суд да дело, ты можешь жить со своей Анжелой в свободном браке, этого вам никто не запретит. Но при разводе тебя наверняка признают виновным. Это Анжеле безразлично — или все же?..

— Конечно, безразлично.

— Хорошо. Итак, жене больше не дашь денег. Только будешь платить за квартиру, ладно уж. И страховки. На случай болезни и смерти. — Он ткнул в мою сторону чубуком трубки. — Телефон зарегистрирован на твое имя?

— Да.

— Немедленно откажись. Я составлю тебе список дел, которых необходимо исполнить. Сколько тебе платит твоя «Глобаль»?

— Семь с половиной тысяч. Чистыми.

— При разводе могут присудить, чтобы ты отдавал жене примерно треть своего жалованья, а также выделил ей треть совместно нажитого имущества и денег на счете в банке. Ну как — переживешь?

У меня останутся две трети жалованья, имущества и будущей пенсии. Ничего, перебьюсь. На худой конец, даже совсем неплохо, подумал я, а Фонтана спросил:

— Анжела ведь тоже зарабатывает, не так ли?

— Но не могу же я жить на ее деньги! Наоборот, я должен обеспечить ее всем необходимым!

— А сможешь ли? Жизнь в Каннах дорогая.

— Значит, переедем куда-то еще. Мне все равно невозможно будет жить там — «Глобаль»-то в Дюссельдорфе! — Все это я сказал, а потом подумал: «Где же нам жить с Анжелой, сказавшей как-то, что не хочет жить нигде, кроме Канн?»

И опять Фонтана сказал вслух то, о чем я подумал:

— Но ведь Анжела хочет жить только в Каннах. Там ее окружают денежные воротилы, портреты которых она может писать. Мне очень неловко, Роберт, но и об этом мне придется говорить с тобой. Самая великая любовь чахнет, если на каждом шагу испытывает нужду в деньгах.

— Я… Я…

— Ну-ну, говори же.

— Я нездоров, Пауль… — И я рассказал ему все. — Но ты никому не скажешь об этом ни слова, — заключил я свой рассказ.

— Знает ли об этом Анжела?

— Нет. Она думает, у меня немного побаливает нога. Если дела пойдут хуже, мне придется уйти на пенсию и жить на пенсионные деньги.

— Из которых одну треть отдавать Карин. То есть останется еще меньше.

— Правильно. Зато я мог бы постоянно жить в Каннах. А там для меня наверняка найдется работа! Я говорю по-французски. И с легкостью найду работу. — У меня вдруг как-то полегчало на душе, просто камень с души свалился. Ну, конечно, Claudicatio intermittens скрутит меня в бараний рог, и они выставят меня на пенсию! — Однако мне совсем не улыбается мучить и бесить Карин, — сказал я энергично. — Это было бы подло с моей стороны. И я подам на развод.

— А я по-прежнему против того, чтобы ты подавал. Какое у тебя основание? У тебя же его нет.

— Ну, не знаю. Я приезжаю из командировок домой и попадаю в ад. Моя жена ведет себя враждебно и агрессивно. У нас с ней нет супружеских отношений. Разве это не основания? Разве на этом нельзя построить прошение?

Он сердито пожал плечами.

— Этого слишком мало. Пусть она взвоет! Пусть она…

— Нет! — обрезал его я. — Я настаиваю, чтобы ты составил и подал прошение о разводе! При любых условиях! Я отказываюсь еще больше унижать и обижать Карин. Я хочу расстаться с ней — но как можно более порядочно.

— Пожалуйста. Только зафиксируем документально, что ты вынуждаешь меня подать на развод вопреки моему совету. Ты поставишь под этим свою подпись. Я твой друг. Но кроме того я еще и адвокат и должен заботиться о своей репутации.

— С радостью подпишу.

— И еще одну бумагу — мои полномочия. — Он подвинул ко мне заполненный формуляр. Я подписал. — Итак, я подаю прошение о разводе. Это безумие, уверяю тебя. Но ты меня не слушаешься.

— Да, не слушаюсь! Только в этом пункте. Прости, Пауль. Сколько времени потребуется на то, чтобы мы узнали первые результаты?

— Несколько недель. Суд известит Карин. Та, разумеется, наймет адвоката. Адвокат даст ей свои рекомендации. После этого он свяжется со мной.

— Хорошо, — сказал я. — Пусть все так и будет. — У меня вдруг возникло такое чувство, будто все уже решилось в мою пользу.

— Ты не слушаешься моих советов, — сокрушенно покачал головой Фонтана. — Это худо.

Доносившаяся издалека музыка внезапно стала слышнее. То была медленная, грустная мелодия.

В ноль часов тридцать минут я вошел в свой номер в «Интерконтинентале». На столе в вазе стояли красные розы сорта «Соня». Я сосчитал: их было тринадцать. К вазе был прислонен конверт. Я надорвал его, изнутри выпала записка. Корявым почерком какой-то продавщицы цветочной лавки было написано:

С запиской в руке я подошел к большому окну, раздвинул занавеси и стал смотреть на аэропорт Лохаузен, на его вращающиеся по кругу белые огоньки и другие, неподвижные — зеленые, красные и голубые. Я присел к телефону так, чтобы розы оказались у самого лица, но чтобы при этом видеть и аэропорт. Записку, выпавшую из конверта, я держал в руке, когда попросил девушку на коммутаторе гостиницы соединить меня с Каннами. А сам в который раз перечитывал корявые буквы послания: