Дверь открылась.

— Мсье Лукас? — спросила молодая женщина, открывшая дверь. Она была одного роста со мной, ярко-рыжие волосы и огромные карие глаза, опушенные длинными шелковистыми ресницами, а на узком овале лица выделялись удивительно красиво изогнутые губы. На ней были только шорты и легкая зеленая блузка, полы которой были узлом стянуты на животе, и никакой обуви. У нее была удивительно стройная фигура и длинные ноги. И вся она была шоколадная от загара. Женщина улыбнулась, обнажив жемчужный ряд зубов. Но даже когда она улыбалась, из ее глаз не уходила грусть. Этот-то налет грусти в ее взоре и заставил забиться мое сердце, когда я впервые увидел Анжелу.

— Я не отниму у вас много времени, — сказал я, входя в небольшую прихожую. — У меня к вам всего несколько вопросов.

— Спрашивайте хоть целый час, мсье Лукас. Ведь я сказала вам, что человек, портрет которого я пишу, придет в десять. О Боже, да вы совершенно взмокли! Сейчас же снимите пиджак! И галстук! Здесь нельзя ходить в такой одежде, не то хватит тепловой удар!

— Все, что я взял с собой, не годится для здешних мест, — сказал я, снимая пиджак и развязывая галстук.

Она повесила то и другое на плечики.

— Туфли тоже снимите, — сказала Анжела Дельпьер. Тон ее был спокойный, очень деловой и категоричный.

Я помедлил.

— Ну, что же вы!

Я скинул туфли.

— Мы с вами пройдем на террасу. Здесь, наверху, всегда веет слабый ветерок, — сказала Анжела.

Мы миновали ее мастерскую, дверь которой была открыта. Я заметил несколько картин и мольбертов. Потом вслед за Анжелой я прошел через гостиную, очень просторную и обставленную современной мебелью в светлых тонах. По одной стене от пола до потолка тянулись стеллажи с книгами. На противоположной стене я увидел полку, на которой красовалось не меньше пятидесяти фигурок слонов из самых разных материалов и самых разных размеров — от крошечных до огромных; и у всех хобот был задран вверх. Я на миг остановился перед этой полкой. Больше всех мне понравился маленький слоник из черного дерева. Он был толстенький и очень забавный. Мне сразу вспомнилась моя коллекция слоников в Дюссельдорфе, но лишь мельком, потому что Анжела шла очень быстро, а мне каждый шаг причинял боль. В гостиной стоял большой телевизор. Мы с ней прошли еще через зимний сад с множеством цветущих растений в горшках, и здесь я заметил еще один телевизор. Анжела перехватила мой взгляд.

— У меня есть и третий. Стоит в кухне. Я телефанат. Особенно по части информационных программ. Я хочу знать все новости. Поэтому слушаю и дневные, и вечерние, и ночные передачи, и «24 часа», первые новости и последние. Попросту все. По первому каналу и по второму. И даже телестанцию Монте-Карло. Если во время передачи известий мне приходится перейти в другую комнату, я могу и там продолжать слушать. — Она засмеялась. — А в мастерской стоит еще и четвертый. Совсем помешалась, да?

— Есть немного, — замялся я. — Возможно.

Мы вышли на террасу, и я просто задохнулся от восторга. Эта терраса, с двух сторон огибавшая очень большую квартиру, сама была лишь на треть меньше по площади. Никогда в жизни я не видел такой огромной. И никогда не видел, чтобы на террасе было море заботливо ухоженных цветов. Она была к тому же еще и обставлена как гостиная. Тут стояли шезлонги, столы и плетеные кресла, а в тени большого тента — угловой диванчик с журнальным столиком и кресло-качалка. Пол на террасе был покрыт белыми и голубыми кафельными плитками. Квартира занимала верхний этаж здания, так что никто не мог видеть убранство террасы. Тем не менее, на одном ее торце была выстроена беседка из деревянных перекрещивающихся планок, выкрашенных в белый цвет. Планки эти были едва видны, так как по ним вились плющ, жасмин и бугенвилии — колючие вьющиеся растения с маленькими и легкими овальными листочками и цветами всех оттенков красного, фиолетового и оранжевого. У основания беседки стояли длинные ящики с землей, в которых и коренились все эти растения. Кроме них на полу красовались еще и большие пузатые керамические вазы, в которых росли белые и фиолетовые петуньи и множество красных, белых и голубых гераней. В керамических вазах сбоку имелись отверстия наподобие небольших кармашков. В них буйно цвели крошечные розочки всех оттенков. Анжела опять перехватила мой взгляд.

— Эти маленькие розочки называются «Сюрприз», — заметила она. — Знаете, я и на цветах помешана.

— Я тоже, — обронил я и обвел взглядом большие вазы с красными и оранжевыми гладиолусами, стоявшие на столах, белые и желтые маргаритки, пышными букетами заполнявшие глиняные сосуды, карликовые сосны и другие декоративные деревца, росшие в деревянных бочонках. Эта терраса была похожа на цветочный базар. На одном из столиков я заметил секаторы, бутылочки и аэрозоли с фитонцидами и прочими химикалиями, а также лейки и даже шланг для полива. К планочкам беседки, между цветущим жасмином и бугенвилиями, были прикреплены ярко раскрашенные керамические птички — дикая уточка, голубь, разные бабочки.

— Эту керамику я купила в Валлори, — сказала Анжела. Эта женщина очень пристально наблюдала за мной. Вероятно, это было связано с ее профессией. — Это здесь, неподалеку. Там изготавливают глиняные изделия в старинной провансальской традиции. А примерно с 1950 года и в манере Пикассо, Пиньона и Приннера. Валлори бесспорно стал самым знаменитым в мире центром художественной керамики.

Она держалась так непринужденно и естественно, что я и думать забыл о своих болях и с наслаждением вдыхал свежий воздух, принесенный ветерком, действительно веющим на этой высоте. Анжела погладила рукой одну из голубок.

— Эту мне подарил Пикассо, — сказала она. — Конечно, я была очень рада и гордилась таким подарком. Что дать вам выпить? Какого-нибудь сока? Апельсинового? Или лучше тоник? Может быть, лимонного без сахара?

— Да, лимонного без сахара, — сказал я.

— Минуточку! — Она вбежала босиком обратно в квартиру.

Я подошел к тому краю террасы, который был обращен к морю. Много я видел в жизни красивых городов и ландшафтов, но такой красоты — никогда. Далеко внизу подо мной раскинулся сам город Канны с его величественными жилыми комплексами, улицами, старыми домами и церквушками. Вид на море отсюда был практически ничем не ограничен. Слева виднелся Антибский мыс, справа — горы Эстерель. То есть мне видна была вся огромная бухта, на берегу которой раскинулся город. Я видел пальмовые рощи и цветники между «резиденциями», видел Старую Гавань и слева от нее еще одну — видимо, Новую. Там стояло на якоре множество яхт, попадались среди них и очень большие. В ослепительных лучах солнца все здания города казались ярко-белыми, а море — темно-синим; кроме вчерашних судов на якоре стоял еще и американский эсминец. Я видел парусные лодки, яхты и моторные катера, оставлявшие за собой белый пенистый след. Небо было того же цвета, что море; и море, и небо уходили куда-то далеко-далеко, в бесконечность. Мимо, на некотором удалении, снижаясь, пролетел самолет. Рокота мотора слышно не было. Самолет держал курс на Ниццу. Он был очень большой.

— Та гавань, что слева, называется Порт-Канто, — сказал за моей спиной голос Анжелы. — Все яхты встают там на якорь. Чуть левее — «Палм-Бич».

Я обернулся. Анжела протянула мне запотевший бокал.

— Вот вам ваш лимонный без сахара. Со льдом и кусочком лимона. Все правильно?

— Просто великолепно.

Сама она пила грейпфрутовый сок.

— Необыкновенной красоты вид открывается отсюда, — сказал я.

— Да, — кивнула она. — Я его очень люблю. Днем и ночью, при хорошей и при плохой погоде. Любую свободную минуту я провожу здесь, на воздухе.

— Это заметно по вашему цвету лица.

Она рассмеялась.

— Если бы мне не нужно было работать, я бы проводила тут весь день. Только тут, на воздухе. — Она стояла очень близко от меня, и я впервые вдохнул свежий аромат ее кожи. Анжела не пользовалась духами. — Присядьте под тентом. А то голова у вас не прикрыта. Это слишком опасно. — Она надела белую льняную шапочку и села на стул, стоявший на самом солнцепеке. — Для меня это уже не представляет опасности. Тем не менее, я всегда надеваю что-нибудь на голову. Сегодня будет очень жаркий день. О чем вы хотели меня спросить, мсье Лукас?