— Лейтенант Сархошев явился по вашему приказанию! — торжественно доложил он.

Тигран указал рукой на табурет. Сархошев сделал вид, что не заметил жеста, и продолжал стоять навытяжку.

— Садитесь! — приказал Аршакян.

Сархошев молча опустился на табурет.

Аршакян прямо взглянул ему в глаза, которые в сравнении с большой головой и выступавшим подбородком были несоразмерно малы. Сархошев выдержал его взгляд, не отвернув головы: «Хочешь испытать — изволь!»

Не легко доказать вину подобному человеку, Аршакян почувствовал это сразу и решил прямо приступить к делу.

— Плохо себя ведете, лейтенант! — сказал он сурово, продолжая смотреть на Сархошева.

— Что вы имеете в виду, товарищ батальонный комиссар? — с напускным недоумением справился Сархошев.

— Я вас вызвал не на судебное следствие… но если будете так продолжать, то можете когда-нибудь оказаться и перед трибуналом! Сейчас я вызвал вас, чтоб предупредить. С какого года вы в партии?

— С тысяча девятьсот тридцать девятого года, — ответил Сархошев, приняв покорный вид.

— Где были приняты?

— В студии кинохроники.

— Уже три года как в партии? Срок немалый.

— Но в чем я провинился, товарищ батальонный комиссар? — с явным интересом спросил Сархошев.

Вопреки принятому решению, Аршакян постепенно поддавался раздражению.

— Недостойно себя ведете, очень недостойно. Не только коммунисту, но и каждому советскому человеку не подобают такие поступки!

— Но что я совершил такого, товарищ батальонный комиссар? Может быть, это Минас Меликян на меня наговорил?

— Никто не наговаривал. Я и сам вижу. Ведете себя точно освободитель, считаете, что жители Вовчи обязаны прислуживать вам. Это нахальство, вы понимаете? В такое время сердце ваше должно было бы обливаться кровью. А вы занимаетесь недостойными вещами!

— Какими недостойными вещами, товарищ батальонный комиссар? — прикидываясь еще более смиренным, спросил Сархошев. — И почему вы думаете, что мое сердце не болит? Но я не малодушен, знаю, что мы победим, я не пессимист.

— А, знаете, что победим? Вы оптимист? — подхватил Аршакян, все более раздражаясь. — Подобный оптимизм отвратителен, фальшив! Знаете ли вы Миколу Бурденко и Арсена Тонояна из батальона капитана Малышева? Не знаете? Вот они имеют право говорить «мы победим», потому что заняты делом победы, им некогда волочиться за женщинами!..

Аршакян не глядел больше на Сархошева и не заметил, что при последних словах на лице того появилась злорадная улыбка.

— Жене своей пишете?

Сархошев ответил утвердительно.

— А вы написали о сегодняшних ваших геройствах?

— Какие геройства? Что я сделал? Насмешки я не заслужил.

— При чем тут насмешка? Я хвалю вашу сноровку. Другие питаются гороховым супом, а вы себя гусями ублажаете. Это сноровка! Если б только хозяюшка не запротестовала…

Застигнутый врасплох, Сархошев смутился, но быстро овладел собой.

— И в мыслях у меня не было, товарищ батальонный комиссар! — сказал он оживившись. — Так в этом, значит, моя вина? Позвольте заявить, товарищ батальонный комиссар, что это клевета. Можете позвать хозяина, Матвея Власовича Мазина. Да он сам меня зазвал, угостил! Быть может, ошибка моя в том, что я не отказался; но и я его не раз угощал.

— А почему это меня никто не угощает? — спросил Аршакян.

— Не знаю, не могу знать, — ответил Сархошев и немного погодя прибавил: — И вас угощают. Не уважает вас разве семья Бабенко, товарищ батальонный комиссар? И это естественно, в этом нет ничего дурного.

Аршакян гневно взглянул на Сархошева. На этот раз командир транспортной роты не сумел выдержать взгляда и опустил голову.

— Как я вижу, вы не чувствуете никаких угрызений совести. Ступайте! Если все подтвердится, вы ответите перед парткомиссией.

Перед уходом Сархошев фамильярным тоном заявил, было, что если он допустил ошибку, то дает слово батальонному комиссару исправиться; но Аршакян не стал больше слушать. И все же он недостаточно знал этого человека, которому так искренне желал помочь. Замеченные им в Сархошеве черты и слухи о нем Тигран приписывал проявлению его неустойчивого характера, а ведь можно перевоспитать даже самого нехорошего человека.

В политотдел был вызван Матвей Власович Мазин; именно на него и ссылался Сархошев. Мазин подтвердил, что сам зарезал гуся и они съели его вместе с Сархошевым, а лейтенант поставил по этому случаю полбутылки водки; он заявил, что Сархошев вообще порядочный человек и он не имеет на лейтенанта жалоб, а, наоборот, очень доволен им. После этого, казалось, парткомиссии нечего было обсуждать.

Но вот выступил Аршакян. Он дал резко отрицательную характеристику Сархошеву и предложил утвердить решение партбюро полка о вынесении ему строгого выговора и одновременно возбудить вопрос об отстранении его от командования ротой.

— Нельзя доверять судьбу людей целой роты Сархошеву! Он непригоден к этой работе и недостоин ее.

Членам парткомиссии предложение это показалось чрезмерно суровым. Начальник политотдела, молчавший с самого начала заседания, с недоумением взглянул на Аршакяна.

Все это не ускользнуло от внимания Сархошева. Прикидываясь возмущенным и разгневанным, он запротестовал против предложения Аршакяна.

— Я заявляю, что батальонный комиссар Аршакян имеет со мной личные счеты. Заявляю со всей ответственностью! И очень жаль, что он хочет свести эти счеты, говоря о партийной морали. Разница между нами лишь в том, что мои поступки заметны, он же действует тонко. Просто-напросто дело тут в ревности. Я докажу! И во всяком случае я не возил с собой женщин во время отступления…

Быть может, никогда еще Тигран не был так возмущен, потому что никогда не был так оклеветан. Должно быть, это и послужило причиной того, что он потерял выдержку.

— Вы гнусный человек! — крикнул он, вскочив с места. — Посмотрим еще, как вы пролезли в ряды партии с такой грязной душонкой!

Поведение Тиграна произвело на всех нехорошее впечатление.

— Потише, пожалуйста! — остановил его начальник политотдела. — И сядьте.

Сархошев обрадовался вспышке Аршакяна.

— Я протестую против этого оскорбления… Я протестую, товарищ начальник политотдела!

— Не очень спешите с протестом! — осадил его Федосов. — Прежде чем протестовать, надо еще оправдаться.

В эту минуту вошел в комнату подполковник Дементьев.

— A-а, в самый раз пожаловали! — обратился к нему начальник политотдела. — Расскажите-ка нам о Сархошеве — какой он командир и какой коммунист?

Дементьев начал с того, что им уже наложено взыскание на лейтенанта Сархошева.

— Несколько дней назад мне стало известно, что в транспортной роте не все ладно. Проверка подтвердила правильность сообщений. Еще более поразительные подробности узнали мы от начальника снабжения полка Минаса Меликяна.

И подполковник рассказал о некоторых поступках Сархошева.

— Перед приходом сюда я уже отдал приказ снять его с должности командира транспортной роты и направить на передовую линию командиром взвода. Пусть будет поближе к опасности, может научится тогда кое-чему. А цацкаться с ним не стоит, есть в этом человеке что-то отталкивающее.

Парткомисоия утвердила решение партбюро полка о вынесении строгого выговора лейтенанту Сархошеву.

— Не ожидал от вас подобной бестактности, совсем не ожидал! — заметил после заседания начальник политотдела, обращаясь к Аршакяну. — Вы заметили, как ловко он использовал вашу вспышку? Так не годится. Руководящий партийный работник должен владеть собой, уметь сдерживать даже справедливое возмущение.

Целый день не утихало волнение Тиграна. Он сознавал справедливость слов Петра Савельевича, поняв, что под дружеским тоном скрывается недовольство начальника. По сути Аршакян заслужил замечание начподива.

Но совесть его была спокойна. Если б он даже отвесил Сархошеву пощечину и предстал потом перед партийным судом, он опять-таки не испытывал бы чувства раскаяния.