— Продолжайте, Эллиот. На чем вы остановились?

Эллиот пожал плечами.

— Так вот, как бы велика ни была эта сумма, они утверждают, что на такие деньги жить не могут.

— Но ведь они живут с О'Хари! Он что, берет с них квартплату?

Эллиот покачал головой.

— Завещание сэра Патрика предусмотрело для них бесплатные жилье и питание, — сказал он. — Но лишь до их женитьбы или замужества и только до тех пор, пока они живут в замке, — адвокат скрестил пальцы. — Три месяца назад они решили, что самостоятельная жизнь в Ирландии им не по карману. И хотя они оба не любят американцев, они все-таки решили переехать сюда и вновь поселиться в замке.

— И что, у Хантера нет никаких возможностей оспорить этот пункт завещания?

— Как раз это мы сейчас и изучаем.

Так постепенно начала приобретать очертания истинная картина будущей работы Виктории в замке.

— А что с его операцией? Не станет ли она помехой, если в какой-то момент он захочет избавиться от них?

— Оставьте это решать ему самому. Возможно даже, он вовсе откажется от операции. Он уже задержался с ней слишком надолго, и врачи готовы просто похитить его и доставить в больницу, пока он не стал хроником. Они далеко не в восторге от того, что ему разрешено провести послеоперационный период дома.

Во время беседы за обедом Хантер лишь мельком упомянул об операции. Он сказал лишь, что его сбросила лошадь и придавила ему левое колено. Может быть, это была та самая лошадь, которая вызвала днем столько тревог? Хантер на эту тему не распространялся. В разговоре с Викторией он преуменьшил значение травмы. «Вполне вероятно, что я получил более значительные повреждения, играя в колледже в футбол», — заметил он.

«Спартанец», — подумала она тогда. Этот мужчина мог бы с девятидюймовой открытой раной в груди, не хныча, руководить делами компании. Это сделало его в глазах Виктории еще более мужественным, а, следовательно, и более желанным.

— Когда вы были там, вы познакомились со слугами?

— Только с тремя, — ответила Виктория. — Четвертый — шофер Чен.

— Я имел в виду ирландцев.

— Он определенно к ним не относится. У меня возник вопрос, какова судьба личного штата Хантера. Ведь у него, богатого человека, в доме должно было быть полно домашней прислуги еще до того, как он унаследовал челядь Патрика.

— Это не совсем так. Она ему была не нужна: он же все время путешествовал по свету.

— Ну а сейчас они там?

— Насколько я понимаю, после того как замок перебросили в Штаты, остались лишь Чен и пара человек, поддерживающих порядок на территории.

— Как это произошло?

Эллиот нахмурил брови.

— Каждый волен думать все, что хочет. Сам я предполагаю, что никто из них не захотел работать в здании, которое старше их. Надо учитывать это, а также то, что слуги-ирландцы связаны между собой территориальным фактором. Так что налицо все причины для вспышки внутриусадебной войны.

— И на переднем фланге миссис Мэджин в качестве главнокомандующего, — ухмыльнулась Виктория.

— Прихожу к выводу, что она вам не понравилась.

— А я пришла к выводу, что это не только мое мнение, — в тон ему ответила Виктория, пояснив, почему она решила, что миссис Мэджин пользуется далеко не всеобщей любовью.

— Но в своем деле она, должно быть, дока. В противном случае О'Хари не держал бы ее.

— А что можно сказать о Нилли? — спросила Виктория. — Создается впечатление, что он вообще ничем не обременен.

— «Нилли» — шутливое имя. Его полное имя — Эдвард Ниленд. Камердинер сэра Патрика.

— Но не было ли разумней просто перевести его на пенсию в Ирландии? Ему уже, по меньшей мере, девятый десяток, и сильный ветер может сбить его с ног.

— Некоторые люди, Виктория, обладают достоинствами, о которых другие и не догадываются.

— Что это значит?

— Это значит то, что он слишком долго живет в замке и знает всех и вся. Для человека в положении О'Хари это ценное приобретение. — Эллиот посмотрел на часы. — Могу ли я еще быть полезен вам, прежде чем уеду в суд?

Виктория колебалась. Она хотела еще кое-что спросить у него… Впрочем, этот вопрос и так разъяснится вскоре после того, как Виктория начнет работать… Но, тем не менее, она хотела бы узнать об этом заранее. «Конечно же, — подумала она, — Эллиот, работающий с миллионером довольно долго, осведомлен обо всем».

— Кое-что действительно возбуждает мое любопытство.

— Например?

— О'Хари около сорока. Не так ли?

— Вы попали в точку, — ответил Эллиот. — Он, может быть, еще молод, чтобы быть настолько богатым, но достаточно умен, чтобы со своим богатством управляться. В этом суть вашего вопроса?

Виктория покачала головой, внезапно почувствовав, что она оказалась в тупике и не знает, как продолжать. «Быть может, это не та проблема, которая меня занимает, — думала она. — Скорее всего, речь идет о другом ответе, который я хотела бы услышать».

— Помните, я вам сказала, что Хантер должен был на время оставить меня, чтобы поймать вырвавшуюся на волю лошадь?

Эллиот кивнул.

— Ну и что из этого?

— После того как мне дали чай, я вернулась в библиотеку Хантера, где собиралась его подождать: неудобно одной бродить по чужому дому.

— Вы поступили совершенно правильно, — заверил ее Эллиот.

— Когда я была в библиотеке, я случайно заметила…

На столе Эллиота зазвонил телефон. Переговорив, он извинился перед Викторией.

— Через двенадцать минут в кабинете судьи состоится предварительное совещание. Не забудьте до моего возвращения, о чем вы хотели меня спросить.

— Это не срочно, — сказала Виктория, отогнав от себя одолевшие ее мысли.

Через неделю она уже будет работать в замке. И если в сценарии окажется жена О'Хари, скрыть ее будет очень трудно.

— Почему же, милая, ты не можешь на праздники приехать домой? — в третий раз на протяжении разговора спросила ее Мэрсайн. — Ты что, на этот раз уехала навсегда?

Даже находясь так далеко от матери, Виктория могла отчетливо представить себе, что та в этот момент делает. Лениво развалясь на покрытом розовым атласом ложе, окруженная множеством пуховых подушек, Мэрсайн Кэмерон половину своего внимания уделяла беседе с дочерью, а половину — размышлениям о том, с каким рьяным усердием последний номер голливудской газетенки обмусоливает вопрос кто с кем спит.

Виктория была готова биться об заклад, что одновременно ее мать делает свое знаменитое «лицо».

Если Мэрсайн и гордилась чем-то, так это способностью вызывать к себе симпатию, выставляя вперед нижнюю, очень аппетитную губку и опустив веки: так она выглядела невинной и беспомощной. Метод этот безошибочно действовал как в личной жизни, так и перед объективами кинокамер. Трюк был отработан настолько хорошо, что даже видевшие его сотни тысяч раз люди верили в ее искренность.

Что, конечно, не распространялось на Викторию.

— Твоя гримаска меня не убедит, мама. И не отрицай, что ты строишь ее сейчас. Я тебя знаю. Помни это.

В голосе Мэрсайн прозвучало удивление:

— А я знаю, как ты еще маленькой девочкой любила праздники.

— Я и сейчас их люблю.

— Да, но это совсем не то, что было в прошлом! Где ты живешь сейчас?

— В Вашингтоне, мама, — напомнила ей Виктория. — По тому же адресу, что и в прошлый наш разговор.

Мэрсайн вздохнула.

— О да… Я стараюсь не думать об этом ужасном городе.

— А что плохого ты находишь в Вашингтоне? — Прежде чем Мэрсайн произнесла хотя бы слово, Виктория уже знала, что ей предстоит услышать.

— Это просто старые воспоминания. Мне после столь долгого времени даже не хочется думать об этом. Столько воды в реке утекло…

— Я рада, что ты уже переплыла ее, — сказала Виктория. — Ну, а задание, которое мне предстоит…

— Он даже цветы не прислал, — прервала ее Мэрсайн. — Ты не считаешь, что президент — особенно этот — должен быть достаточно крупной личностью, чтобы прислать цветы, коль возникает для этого повод?