Он подавленно промолчал, явственно увидев старшего лейтенанта Коркина, распластанного на грязной шинели, ах, черт возьми, не ко времени его приложило…

— Отчего же вы молчите? — тут же встревожилась она, и эта перемена мгновенно отразилась на ее лице. — Похудел, верно, он так писал. Когда вы виделись в последний раз?

— Это было на окраине Визендорфа, никчемная такая деревушка… — он обрадовался подсказке и произнес заготовленную в поезде фразу. — Мы ее все-таки взяли к утру. Кругом все горело, мосты они взорвали… А после майор Петров вызвал меня и говорит: поезжай за машинкой, наградные не на чем заполнять…

Ее лицо покрылось пятнами:

— А Володя? Как же Володя? Отчего он даже записочки не написал?

— Он раньше меня из блиндажа выскочил, майор приказал. А фрицевские пулеметы били из сараев. Знаете, такие каменные сараи из валунов, их и прямой наводкой не прошибешь. И фрицы в этих сараях с крупнокалиберными сидели. Наши залегли, пулеметы бьют… А полковник кроет по телефону… — Он тарабанил все смелее, радуясь тому, что замысленные фразы вдруг всплыли в памяти и пошли легко и естественно и что этот переход к правде сам собой совершился.

От этого облегчения он потерял бдительность и не видел, как переменилась Маргарита Александровна, тотчас понявшая, что скрывается за бесхитростным содержанием этого рассказа.

— Бьют пулеметы?.. Его ранило? — выкрикнула она, удерживая руками живот. — Скажите мне скорей, что его ранило. Вот отчего уже три дня нет письма. Скажите же, что его ранило, но он жив, — требовала она, напряженно глядя в его глаза. — Лишь бы не опасно… — И тут же пошла на уступку: — Лишь бы живой, пусть даже без ног, без рук, лишь бы не смерть.

Вот как она его любила, Сухарева даже ознобом прошибло от такой любви.

— О письмах вы зря беспокоитесь, Маргарита Александровна, — тупо продолжал он, сбившись с обдуманных фраз. — У нас раз было, почту знаете как шарахнуло…

— Так, значит, его не ранило? — вскрикнула Маргарита Александровна, приподнимаясь вперед животом и прикрывая глаза рукой словно бы от яркого света. — Так вот вы с чем ко мне приехали?

— Успокойтесь, Маргарита Александровна, — как заведенный твердил Сухарев, окончательно сбившись. — Ничего не случилось, честно говорю, честное офицерское, я же ничего такого еще не сказал, все в порядке будет, это пройдет. — И правды не сказал, но и от лжи не отрекся. «Так будет по-умному», — успел подумать он и увидел, как она качнулась. — Зачем вы прежде времени, Маргарита Александровна? Это пройдет, — повторил он упрямо, радуясь найденной формуле. — Да если вы желаете, я…

— Что такое вы говорите? — почти беззвучно сказала она, опустив руки, и в глазах ее впервые явилась отчужденность. — Как вы можете так говорить? — она еще смотрела на него, пытаясь обрести спасенье, но его внезапно заупрямившееся лицо, равно как и последние слова, сказали ей все.

И тогда она качнулась во второй раз, припав к дивану, и завыла. Он что-то бормотал, пытаясь повернуть вспять, но она уже не слышала, да разве повернешь обратно пулю? Сухарев выбегал зачем-то на кухню, пытался прорваться к соседям, он плохо помнил, что было, пока не прибежала Нина. Маргариту Александровну унесли на носилках. Он вытащил из полевой сумки пачку ее писем к Коркину, добавил к ним похоронку. Подумал, достал из мешка банку свиной тушенки и придавил ею письма.

— Консервы лучше в больницу, — деловито заметила Нина.

— У меня еще есть, — механически ответил он. — Я продаттестат не использовал.

Нина заперла дверь ключом. Они спустились вниз. Санитарная машина как раз готовилась отъехать. Сухарев заглянул в оконце и успел увидеть лицо Маргариты Александровны, искаженное и униженное страданием, но столь же прекрасное даже и в таком искажении.

Он долго смотрел вслед, пока машина не затерялась на перекрестке. День клонился к вечеру. Трамвай катился к мосту, который горбом проступал в конце улицы. Отказавшись от приглашения и осознав вздох Нины, Сухарев заторопился.

— Как к ней пройти? — продолжал он. — Ново-Басманная улица, дом номер десять.

— Это недалеко. Перед мостом налево. Надо войти во двор. Но как вы туда пойдете? — Нина снова тайно глянула на него и сказала: — Хотите, я с вами пойду?

— Ничего не поделаешь, одному придется, — отрезал Сухарев. — Служба у нас такая. На войне похлеще бывало. — Он усмехнулся и переменил тему: — Черт возьми, первый раз в Москве, и на тебе, такая неприятность.

Ему долго не открывали. Он повторно пять раз нажал выщербленную податливую кнопку, но даже звонка не слышалось за тяжелой дверью. Сухарев снова сверился по широкому листу картона, прибитому к двери, и обнаружил то, чего не заметил сначала: не Коркина там была указана, а «Коркин — 5 зв.». Он звонил к тому, кто уже не мог отозваться.

Замок негромко щелкнул. В дверной щели Сухарев увидел сначала черное пространство коридора и уж затем разглядел стриженую голову, поднятую на него. Он потрепал мальчишку по щеке:

— Коркина Вера Федоровна дома, не скажешь?

— Налево по коридору, — ответил мальчик, глядя на него снизу любопытствующими глазами.

— Как тебя величают?

— Вова.

— Вперед в разведку, рядовой Владимир! — скомандовал Сухарев.

Коридор был черен и бесконечен, казалось, он достигал самого края жизни, и Сухарев, следуя за лазутчиком, то и дело натыкался на эту черноту: углы кованых сундуков с висячими замками от соседей, переборки лестниц, висевших на стенах, валики заброшенных диванов, рамы, лишенные картин. Один раз мимоходом мелькнул просвет, судя по запаху ведущий на кухню, и снова они пробирались на край жизни.

— Тут, — сказал Вова, останавливаясь перед широкой дверью.

Сухарев постучал, дверь не отозвалась.

— Она дома, — продолжал Вова. — Я видел, как она пришла с работы. А вы с какого фронта? В каких родах войск?

— Тс-с! Военная тайна. — Сухарев толкнул дверь и очутился в просторной комнате, освещенной настольной лампой под зеленым колпаком. Высокая прямая женщина стояла в чулках на стуле, поправляя бумажную штору у окна. Заслышав шаги, она неторопливо оглянулась и кивнула ему как знакомому.

— Здравия желаю, мамаша, — доложился он, прищелкнул каблуками. — Капитан Сухарев с Первого Украинского фронта.

Вера Федоровна спокойно улыбнулась ему со стула, будто давно поджидала Сухарева и знала, что он придет к ней.

— Вы Володин друг? — спросила она почти утвердительно.

— Так точно, мамаша, прибыл от вашего Володи с попутной командировкой. — Теперь он ученый и знает, как обходиться в таких ситуациях.

Она еще раз проверила взглядом и рукой светомаскировку, спустилась на пол, сунула ноги в затоптанные туфли и лишь тогда двинулась на Сухарева, не сводя с него пристального немигающего взгляда.

— Его убили, я знаю, — произнесла она тихо и отступчиво.

— Вы получили письмо? — с облегчением удивился Сухарев.

Вера Федоровна покачала головой:

— Письма долго идут. А сердце матери знает все. Сегодня седьмой день, как его убило, послезавтра девятины придут. Это было после обеда, я только со смены вернулась. Пуля попала в сердце, — она дотронулась рукой до груди.

— Никак нет, прямо в шею… — возразил Сухарев, радуясь тому, что на этот раз все обошлось по-тихому, без всяких там слез и воев, и напрасно он дрейфил.

— Это хорошее место, — ответила Вера Федоровна, продолжая смотреть на него тем же немигающим взглядом. — Значит, это мне в сердце ударило, а ему в шею. И умер сразу? — спросила она с надеждой.

— Ни одной секунды, мамаша. Даже раны вроде не было, белый такой лежал, — звонко отвечал Сухарев, он уже однажды пережил эту смерть, а переживать вторичной печалью еще не научился.

— Где это было? — она глядела на него проницательно, однако же без осуждения. — Садитесь и расскажите мне все подробности, ведь затем и приехали.

Сухарев присел, поджав ноги, и глянул на сапоги: не наследил ли?