— К сожалению, спаржа вчера кончилась.

— Вы меня не понимаете, я приехал из Спа. Там живет моя бабушка Жюли.

— Я вас понимаю, мсье, вы приехали от вашей бабушки. Хороший город, я там бывал.

— Увы, вы правы, Спа прекрасный город. В таком случае я готов приступить к вашему прекрасному обеду. Подайте мне пироги и пышки.

Буду поглощать эрзацпышки, зато шишки окажутся настоящими. У них все эрзац: эрзацбульон, эрзацхлеб, эрзацваленки, эрзацбифштекс. И заработают они на этом эрзацпобеду.

Неужто не доживу? И как же это так? Победа — но без меня? Зачем она тогда, если она — без меня?

Но пока я есть. И занят тем, что делаю победу, ищу иголку в стогу сена. Сказать вам, герр следователь, какой адрес у этой иголки? Простейший, как игра в города, — второй столик от угла, состоящего из двух слов.

Закусил, закурил — получите.

Как приятно пройтись по бульвару Гренадеров, размышляя о славном прошлом. Но разве можно скрыться от собственного будущего? Я обязан встретить его с распахнутой грудью. Первый разряд по легкой атлетике. Что стоит такому парню вскочить на ходу в трамвай, тренировался еще на Басманной, 37-й номер. Ничего хитрого, вскакиваешь в последний вагон, чтобы котелок не успел.

Смотрите, какой хладнокровный котелок. И бровью не повел. Но зонтиком знак подал — у них ведь тоже свои знаки. Знак против знака — чей знак вернее?

Вот как, у меня не один летописец, а целых два: пеший и конный. Я и не подозревал, что я такая важная птица: у меня круглосуточный хвост с подсменой.

Почетный эскорт марки «опель-капитан» мышиного цвета. Мои летописцы работают с удобствами, а я должен трястись на старом трамвае. Я требую, чтобы наша война шла на равных, в противном случае она окажется несправедливой.

«Три дуба» — пожалуй, это то, что нужно. Сошествие с трамвая будет легальным. Летописцы уткнулись в приготовленные газеты. Крупные мастера.

Второй столик от левого угла. Учтите, надо выбирать такое время, когда в заведении мало народа.

— Мсье?

— Было бы неплохо промочить горло.

— Что прикажете?

— Я только что с вокзала. Приехал из Динана от бабушки Жюли и потому предпочел бы что-нибудь сухое.

— Божоле?

— В самом деле — божоле! Это прекрасно, ведь есть такой город. Скажите, вы никогда не бывали в Еризее?

— К сожалению, не приходилось, я вообще равнодушен к деревне.

— Очень жаль, а в деревне в наше время легче прокормиться.

Бутылка божоле. Гора Божоле, краснокрыший городок под той горой. Лавина скользит с гор почти неслышно, потому что она хорошо смазана снегом. Пусть буду я погребен под этой лавиной, но бутылку обязан спасти во что бы то ни стало, во имя победы, которая придет без меня.

Полцарства за бутылку!

Интересно, сколько в Брюсселе заведений с названием из двух слов? «Каприз Евы», «День и ночь», «Едипов комплекс», «Мулен Руж», «Святой Мартини» — сразу и не вспомнишь. И я должен обойти их все, один за другим, и в каждом делать заказ под наблюдением котелков. Сколько дней и ночей потребуется на это?

Не пора ли нам расстаться, котелок? Оревуар, как говорят в Брюсселе. Морис, дешевая распродажа, всего три дня. Всеевропейская толкучка с участием казарм, получивших увольнительную, и кордебалета, вышедшего на сверхурочную работу.

Бонжур, мадемуазель, подберите мне недорогой костюм. Нет, только не серый, мне надоел этот цвет, видите, я сам в сером. Я давно мечтал сменить цвет, пожалуй, вот этот, коричневый, отнесите в кабину, я примерю. Заодно рубашку и шляпу. Прошу вас, только не котелок, ни в коем случае, котелками я сыт по горло, велюр, да, да, велюр, это прекрасно. Перед вами другой человек, мадемуазель, не правда ли?

Меняю шкуру, ищи меня, котелок. Скорей за угол.

Но и он, видать, не промах. Обреченно плетется по бульвару. Котелок поменял, чтобы я его не приметил.

Что делать? Куда деваться? Раствориться в сумраке зрительного зала под томный голос Марики? Юркнуть в проходной двор, пробежать по крышам? Спуститься в колодец или по водосточной трубе? Перекрасить волосы, вставить новую челюсть, переодеться в женское платье, вскочить на ходу в самолет, нырнуть на дно морское? Дешевые штучки из штатного набора. С таким котелком они не пройдут. Крепкий мне достался хвост, никак не обрубить.

Спокойно, я не должен метаться, испытывая судьбу. В моем возрасте и положении это несолидно. Через два-три часа начнет смеркаться. Но ведь они могут взять меня в любую минуту, от меня это не зависит.

Я немного устал, меня утомил жаркий жадный город, где никто не желает знать бабушку Жюли.

Улица Роже жила явно неполноценной жизнью. Даже редкие прохожие казались ненатуральными. Старики подремывали на скамейках, собаки — у их ног. Жара стекала с крутых крыш по водостокам, невидимо расползаясь по тротуару и заливая ноги истомой по самую щиколотку. В замедленном темпе влачились трамваи, потом и вовсе слиплись с рельсами, в горловине улицы случилась пробка.

Из костела святой Терезы доносились протяжные звуки органа. Тереза молится, спеша скорей побрататься с богом, а там хоть трава не расти.

Куда деваться? Просить защиты у господа бога? Если молитва доходит до неба со скоростью звука, то это долгая история.

В сторону вокзала Норд резво промчался бежевый «ситроен», обгоняя небольшой военный фургон, вымазанный пятнистой краской. За рулем «ситроена» сидела женщина в шляпке с поднятой вуалью.

Высокий мужчина в коричневом костюме и велюровой шляпе бросился наперерез собиравшемуся тормозить трамваю. Перебежал улицу и требовательно поднял руку, задерживая пятнистый грузовик. Фургон со скрежетом затормозил, мужчина вскочил в кабину, и грузовичок, набирая ход, припустился вслед за «ситроеном».

Мышиного оттенка «опель-капитан» замер на четырех низких лапах, наблюдая за этими перемещениями с противоположной стороны улицы. Но вот и он, оценив ситуацию, прыжком рванулся вперед. Однако ему предстояло сделать разворот, выбрав интервал между двумя трамваями. Мышиный «опель-капитан» никак не мог найти места, потом, сопровождаемый криком кондуктора, все-таки проскочил в щель между застоявшимися вагонами.

И вовремя, ибо пятнистый фургон уже разворачивался в сторону улицы Шазал и две другие машины были готовы прикрыть его своими случайными телами.

Начиналась погоня, непредвиденная вначале, но тем не менее неизбежная, больше того, продуктивная — и не единственно с литературной стороны.

Город, однако, остался глух к развернувшимся событиям. Продолжали дремать на солнцепеке благообразные старики, кондуктор доругивался, обернувшись вслед «опель-капитану», трамваи двигались вперед неритмичными толчками, словно сердце города давало сбой.

Пятнистый фургон мчался по площади святого Патрика, и полицейский, завидев воинский номер, услужливо вытягивал жезл.

Незапланированная погоня постепенно входила в график.

— Добрый день. Утром я вас не видел.

— Сегодня я работаю с двух часов. А вы, похоже, еще не обедали?

— Увлекся. Пожалуйста, сделайте мне ксерокопии.

— Какое дело? Листы?

— Вот это. Папка 15 зет-а, листы третий, четвертый и далее, я отметил белыми закладками и указал номера.

— Сколько экземпляров?

— Я думаю, три. Да, три экземпляра мне определенно хватит.

— Хм, протоколы допросов, донесения, приказы — порядочно листов. Это влетит вам в копеечку.

— Что делать! Ведь ваш архив построен не с той целью, чтобы наживаться на прошлом.

— Мы сидим на дотациях, и нам их все время режут. Завтра утром вы можете получить копии. Надеюсь, работа прошла успешно?

— Пока и сам не знаю: то ли я нашел?

— Искали родственников?

— Вряд ли.

— К нам часто обращаются с запросами, особенно вдовы. Они готовы плакать над этими бумажками.

— Вы их не одобряете?

— По мне куда приятнее читать Сименона, там хоть есть загадка. И вообще: я в этой бойне не участвовал ни в качестве мясника, ни в качестве барана. Когда Гитлер покончил с собой, мне было семь лет. Я к этим делам непричастен. Но я вам скажу: у них был порядок, они свое дело знали. Возьмите хоть эти папки, которые вас заинтересовали. Лист к листу, каждая случайная записка пронумерована и подшита. Зафиксировано каждое слово, в нем даже интонация чувствуется. Так пусть бы и лежали себе на полках…