А печататься можно было главным образом через Харитонова, ибо он занимал кресло первого заместителя главного редактора того самого специализированного журнала, в котором только и мог печататься Сухарев, тем более что влияние профессора Харитонова простиралось далеко за рамки данного журнала. Он состоял всюду, где можно состоять, ведал всем, чем можно ведать. Харитонов был не единственно ученым, но и организатором науки, и трудно сказать, в какой области его талант был выше. Он знал всю Москву, и вся Москва знала его.

Эти мысли мгновенно прокрутились в голове Ивана Даниловича, и он почувствовал, как там, внутри, пружинка соскочила. Тело сделалось невесомым. Освобожденный от сдерживающей пружинки подбородок готов был взвиться на дыбы.

Сухарев, что называется, взбодрился. Недавнего унижения как не бывало. Он уже знал: в лоб Харитонова не пробьешь, надо идти в обход. И он сделал это не без некоторого стратегического ехидства.

— Решили вкладывать капитал? — дерзко спросил Сухарев. — Изучу ваш опыт. Если пойдет солидный процент, готов последовать примеру. Кстати, где нынче вернисаж?

Но и Харитонов вмиг учуял, что Сухарев взбодрился на другом конце провода и уже нависает опасность с флангов.

— Вам-то из ваших модерн-заграниц да наши-то вернисажи а ля Русь да интересны ли? — запустил он старославянской вязью, но тут же смилостивился, видимо, с дальним прицелом. — В четыре часа дня в Доме работников искусств на Пушечной. Я оставлю на ваше имя билетик. А может, два?..

— В столице не обзавелся, — отвечал Сухарев со смехом, доставляя себе тайную радость тем, что в состоянии сказать об этом открыто. — Двадцать пять лет назад делал робкую попытку. С той поры обжегся на столичных штучках. Приду один. Там и поговорим с вами.

— Зачем же откладывать? — невинно подхватил Харитонов, будто это и не он только что тянул резину. — Я вполне понимаю ваше нетерпение, Иван Данилович. Так вот, статья, можно сказать, в наборе, со статьей хлопот не будет, рука у вас уверенная, так, две-три незначительные поправки. Глубокая статья. Ваше перо производит сильное впечатление. Читателей было изрядно, чуть ли не в голос читали, как в девятнадцатом веке.

Сухарев насторожился, однако же умело.

— Избу-читальню устроили? — как бы вяло спросил он. — Хорошо, что предупредили меня. В следующий раз буду посылать вам труды сразу в магнитофонной записи.

Харитонов пилюлю принимать не пожелал, у него своих имелось в изобилии.

— Так мы на звук поправки вытаскивали. Со звуком-то виднее, Иван свет Данилович.

— Уж вы-то найдете, — уязвленно ответил Сухарев. — С вашим-то опытом. Надеюсь, я их получу хотя бы в устном виде? — Как всякий автор, Сухарев в полной мере обладал тремя определяющими качествами: непогрешимостью, самолюбием, нетерпимостью к критике.

— Вашего реноме они не заденут, — продолжал Харитонов, подслащивая очередную пилюлю. — Сущие пустяки. Вы и на поправках умеете капитал зарабатывать. Левак вы, доложу я вам. Все на пацифизм напираете.

Сухарев был задет в самое чувствительное место и потому тотчас допустил некоторый промах.

— Это что — указание? — прямолинейно спросил он, чего никак нельзя было допускать в разговоре с таким ярым собеседником, как Харитонов.

— Ни в коем случае, упаси господи, — сладкопевно растягивал Харитонов. — Просто дружеский совет вам и огромная просьба, хорошо, что я не забыл, вы мне напомнили своим вопросом.

Сухарев тотчас узнал этот стиль: просьба высказывалась как бы невзначай, а в ней-то и состояла вся соль разговора. Больше того, получалось так, будто Сухарев сам и есть инициатор данной просьбы: ведь он сам и напомнил о ней. У Харитонова не было ни одного случайного слова, все обдумано, взвешено, выверено. И слова послушно следуют за ведущей мыслью. Даже это вроде бы вскользь, в запятых, брошенное про статью: «Можно сказать, в наборе» — оно тоже не случайно и свой сокровенный смысл имеет. Нет, тут надо ухо востро… Все вступление к разговору свидетельствовало, что просьба будет не из простых, а может быть, даже не из приятных.

Поэтому Сухарев быстро-быстро отступил на заранее подготовленные позиции, каковые у порядочного человека всегда под рукой.

— Ваши многогранные обязанности, Аркадий Львович… Я буквально не понимаю и потому завидую мелко и черно: как это вы не устаете и поспеваете просить за других? Мне остается лишь порадоваться за себя, что ваш взгляд оказался обращенным на меня и если я окажусь достойным и тем самым приму участие… словом, к вашим услугам и не сочтите это за пацифизм…

— Не прибедняйтесь, дорогой Иван Данилович, не прибедняйтесь. Я вас досконально изучил за время нашей совместной… У вас ведь никогда не поймешь, на чью мельницу вы воду льете. Однако, исходя из вашего критического и ораторского дара, я и хотел обратиться с нижайшей к вам просьбой, благо вы сами…

Такими волнами протекал этот разговор, один из тех усложненных научных диалогов, где каждое слово помимо своего собственного имеет еще и вспомогательное значение. Случается даже, в таком разговоре подтекста бывает больше, нежели самого текста, а едва уловимые намеки оказываются красноречивей громоподобных заявлений — вот до каких психологических высот поднялись мы вместе с нашей усложнившейся цивилизацией.

Если перевести весь этот узорчатый, раскрашенный подтекст на язык первичных понятий, картина вырисовывалась примерно такая. Харитонов просил Ивана Даниловича быть оппонентом на защите диссертации, которую собирался защищать некто Сергей Сергеевич — далее СС. Вроде бы честь оказана. Но Сухарев враз проник в глубину харитоновского замысла, хотя еще не мог постичь всех его взаимосвязей. СС был издавна известен в околонаучных кругах скандалезными историями. Он пер в науку, как ракетоносец, но не с помощью самой науки. Однажды его едва не уличили на тонком и отдаленном плагиате, который можно было подать как перевод с иностранного. В другой раз его соавтором оказалась личность еще более сомнительная, но имевшая руку. А однажды он не постеснялся напечатать рецензию на своего научного редактора.

И теперь — быть оппонентом на такой защите. Однако вместо того чтобы с решительным гневом отказаться, Сухарев пустился в еще более углубленный подтекст. А какова тема? Может, это не в моем русле? Нет, тема была вполне близко от Сухарева. А когда намечается защита? Ведь у меня скоро отпуск, причем академический. И тут не находилось увертки. Наконец я упавшим голосом признаюсь: а известно ли Аркадию Львовичу, что я уже однажды выступал против СС, причем печатно? Но Харитонов не так-то прост, тут же подхватил: так это когда было, кто старое помянет…

Все же докопались до глубинных слоев. Мелькает имя Петра Петровича, он же научный руководитель СС. А сестра ПП замужем за Василием Васильевичем — теперь все ясно как дважды два. ВВ — ПП — СС — на трех китах и земля держится. ВВ есть главный редактор того самого журнала, в котором должна появиться статья Ивана Даниловича, отправленная, можно сказать, в набор. Кстати, у ВВ как раз имелись некоторые сомнения и он даже предложил печатать статью со сноской: в порядке обсуждения. Но это же еще выгоднее, привлечет больше внимания. С другой стороны, ПП тоже читал статью — и тоже «за», но против «порядка обсуждения»…

Вот какую они цепочку выстроили, пока я по архивам рыскал. Но упаси господи, это же слишком прямолинейно, ведь в лоб ни о чем таком не говорится, мы же люди цивилизованные, и вообще я прямо с корабля на бал, может, это лишь мерещится с наскоку, пообвыкну средь родных камней, подышу родным воздухом, потрусь о родные стены — оно и перестанет мерещиться.

Ах, если б можно было не печататься.

— Нисколько, нисколько, я не настаиваю, вам надо подумать, я понимаю, взвесить, обмыслить, так, значит, жду на вернисаже, до встречи.

Когда рассеялся словесный туман и поостыла вспотевшая рука, судорожно державшая трубку, Сухарев понял, что сидит у Харитонова на крючке. Иван Данилович и не заметил ничуть, как этот стальной с вороненым отливом крючок вонзился в нижнюю губу. Вошел туда без боли, даже со сладостным наговором, но сидит там столь крепко, что теперь его можно выдрать лишь с мясом собственной совести.