Войны не было. Только что война была, прокатилась по нему лязгающей гусеницей и обернулась мирным грузовиком, дрессированно заворачивающим за угол, лишь бидоны с молоком лязгнули.

Что же я стою как дурак с бутылкой оранжада в руках? Меня же за километр видать с этой бутылкой, надо ее прикрыть покровом привычности.

Итак, купить новый сак — это первое.

Меня ждет Эжен — два. Он заждался и волнуется.

Не мешало бы побриться после вонючей ночи, проведенной под охраной закона, — три.

Нет ли за мной хвоста? — четыре. И на этом все сначала: нет ли за мной хвоста — это первое и самое главное.

Он пошел под виадук, прорываясь сквозь камень к центру города в надежде затеряться там в толчее. Говорливый парикмахер в обмен на его щетину выложил ворох новостей местного и всемирного значения. В городе участились облавы, предсказывают новые. Англоамериканцы высадились в Италии и взяли Салерно, а немцы оккупировали Италию, как вы думаете, что это значит?

Это значит, что он должен торопиться. В магазине он выбрал сак, пестрый и безвкусный до рвоты. Внимание — безвкусица, как жена Цезаря, выше подозрений.

Теперь оранжад прикрыт достойными одеждами и не мозолит глаза. А в дополнение к нему дне бутылки мартини и одна кальвадоса — специальный набор для ротозеев.

По рельсам скудной своей судьбы катил трамвай. Размахивая отяжелевшим саком, он вскочил на ходу, проехал два поворота.

Хвоста не было. Это означало, что вчера он попал в заурядную облаву, которая чешет под гребенку, потому и сумел отделаться семью бутылками горячительных напитков.

Сак привычно оттягивал руку. Позади четыре границы, сотни километров, посты, проверки. Впереди — завершающая встреча, за вторым углом, и я стану победителем в моей войне.

Война вышла из подворотни. Полувзвод солдат сделал левое плечо вперед, затопал по булыжной мостовой. Солдаты косились на пестрый сак, словно чуя в нем поживу и беду.

Тыловые крысы, даже ходить толком не умеют, вот отправлю вас на Восточный фронт, там вы научитесь маршировать. Впрочем, нам в разные стороны.

Бутылку по волнам швыряло. Хочу прибиться к тихой гавани, сойти на мирный берег, посидеть в шезлонге, выпрямив ноги.

Вот и гавань моя — рю Шампань, взбегающая на каменный пригорок к скверику. Один угол зафрахтован фотографией «Меркурий», другой — булочной. Хлеба или зрелищ — что предпочесть?

По вечерам «Меркурий» мрачно чернеет, отражаясь в потухших витринах. Днем он скромен и респектабелен. Истинная мода не нуждается в шумихе. Тот, кто хочет увековечить себя в назидание потомству, знает, куда ему следовать.

День обещал быть жарким, возможно, с грозой. Сгустки зноя скапливались на подоконниках и дверных ручках, в скачущих зайчиках на рельсах и стеклах. Редкие прохожие спешили пересечь границу света и тени. За спиной педантично вызванивал трамвай, у перекрестка застряли машины.

Мирная жизнь под мирный звонок трамвая — а ведь она готова в любую минуту взорваться.

Витрина «Меркурия» отдана на откуп звездам кабаре. Выстроились по-солдатски и давай задирать ноги, это они умеют, бравые солдаты любви, неоднократно обстрелянные, бывавшие под бомбежками и в окружении, ходившие в штыковую и в тыл врага.

На втором этаже прилеплен фальшивый балкон, там подняты жалюзи и сдвинуты розовые занавески, правая ближе к левой и узкая прорезь, смещенная от центра. Балкон в порядке.

А вот и первая звезда рейха, Марика Рокк в белоснежном вечернем платье, которое как пух, готовый облететь. Улыбка звезды, жест звезды — тут все подлинное, без дураков, на такую звезду смотреть сплошное наслаждение. Нет ли еще? Эта, пуховая, висит в левом верхнем углу, глаз обегает по периметру витрины в поиске и угадывании очередного туалета, но там, увы, пусто. Закон симметрии нарушен. Вместо звезды сияет смутное пятно картона.

А жаль. Спешить за четыре границы и не увидеть звезды — конечно, жаль. И не просто жаль — отчаянно жаль. Скорей отсюда, вверх по рю Шампань, к сиротливому скверику, пробившемуся сквозь камень.

Сак оттягивал руку все сильнее. На скамейке скверика можно собрать вдруг рассыпавшиеся мысли.

Черт подери, этого никак не должно было быть. Внимание, не волноваться, закон спокойствия гласит: 21, 22, 23, 24, 25… до тех пор, пока не успокоишься.

37, 38, 39, 40… — черт подери, этак можно считать до полной безнадежности. И сквер не помогает, мне необходимо замкнутое пространство, чтобы сдавить им голову и выжать хотя бы подобие мысли.

За углом пристроился бар «Аполлон», на первый случай годится.

Ослепительный парад-алле, в котором, сверкая, дрожа, переливаясь, взблескивая, отражается вся вселенная, наша и две соседние. Бокалы, рюмки, фужеры, стопки, фиалы, стаканы стройными, уходящими за пределы видимости рядами шествуют сквозь туман неясности к берегу прозрения. Они жаждут наполниться, как наша жизнь, до краев, перелиться в другие емкости, одухотворенные и бездонные.

— Мсье!

— Мартини. Двойной!

Черт возьми, почему там висела только одна Марика Рокк? Гордая и одинокая. Такие роскошные кокотки не имеют права быть одинокими. Где же вторая Марика?

— Добрый день, мсье. Не могли бы вы исполнить небольшой заказ. Взгляните, это очень старая фотография, семейная реликвия: моя бабушка Жюли, она живет в Лувене, я хотел бы увеличить ее портрет.

— Все зависит от сроков. Я только вчера получил крупный заказ из Намюра, и если вы не очень спешите…

— Сегодня вечером я должен выехать в Ронс, вернусь лишь в понедельник… А моей бабушке спешить некуда.

— Понедельник? Очень может быть, если к тому времени приедет из Спа мой помощник. Сколько портретов вам сделать? Три? Прекрасно. Понедельник, три портрета. В таком случае мы договорились.

Ах, мсье Эжен, твоими бы устами да мед пить. Что я скажу и что в ответ услышу? Ответ не сошелся с самого начала, там висит лишь одна Марика Рокк.

Встретимся в Лувене в понедельник ровно в три часа. Недаром я с детства любил географию.

А второй Марики нет…

Неужто это провал и я больше не услышу рассуждений Эжена о достоинствах и недостатках той или иной фотографической бумаги? А может, случайность? Ведь жалюзи и розовые занавески на балконе в полном порядке.

Знаки спутаны. Тут без мартини не разберешься. Вперед к берегу прозрения.

§ 12а — если пароль или знаки опознания (словесные или зрительные) нарушены, связной обязан как можно быстрее покинуть место явки и не возвращаться к нему до получения новых сведений…

§ 27е — риск считается оправданным только в том случае, когда все другие использованные средства не принесли желаемых результатов.

Плавучие мины параграфов преграждают путь в тихую гавань.

— Бармен.

— Мсье.

— Повторите, пожалуйста. На тех же условиях.

— Минута, мсье.

— Можно один вопрос?

— Об этом у бармена спрашивать не полагается.

— Тогда я спрошу. Только честно: вам нравится Марика Рокк?

— По-моему, она сука порядочная. При полном отсутствии вкуса.

— Представьте себе, я тоже так думаю. А ведь когда-то увлекался ею. Даже покупал ее фотографии. И вешал их на стенку, две штуки. Все в прошлом.

— У вас неприятности?

— Отнюдь. С чего вы решили? Все идет согласно инструкции. Знаете, что сказал однажды Эммануил Ласкер: «На шахматной доске нет места лицемерию». А как ваша работа?

— Сами видите. Бокалов много, но они пустые. В городе облава за облавой, эти боши совсем потеряли стыд.

— Наверное, кого-то ищут. Важную птицу потеряли. Я коммивояжер Поль Дешан. Могу снабдить вас партией грога.

— Все равно его будет некому пить.

— Очень хороший грог. Крепко и недорого. При недостатке клиентов могу продать в кредит. Мои бутылки не принадлежат к партиям, они не воюют между собой, ибо они сильнее всех пушек и пулеметов, они одинаково валят с ног и наци, и маки, и доблестных солдат вермахта, и не менее доблестных янки. Моя бутылка палит в обе стороны. И я ее вам уступаю в кредит.