Сейчас Глеб не медлил. Он бросился к Алине, смеясь и размахивая руками. Кто его знает, по каким законам существуют нави, но он верил, что жена заметит мужа, узнает. Он вопил какую-то чушь: «Любимая! Это я! Я нашел тебя!» – а туман-не-туман мелко дрожал, словно хихикая над ним. Глеб мчался к жене, а Навь не замечала его усилий: скамейка под вязом все так же висела в пустоте на расстоянии десяти шагов, зыбкая фигура все так же склоняла голову над книгой. Глеб взвыл.
– Развлекаешься? – спросил появившийся из ниоткуда Вран.
– Я хочу мою Алину! – закричал Глеб. – Я хочу знать, как вывести ее отсюда!
– Отличное желание: «знать». Ведать. Видеть истину. Ты загадал стать ведуном, но что это такое? Знание не подчиняется мечтам, оно либо есть, либо нет. Оно может разочаровать, ранить или убить. Его нельзя выбросить на помойку. Ты просишь знание, но готов ли ты?
– Да! Да-да-да!
– Что ж, это твое желание, ведун, – сказал ворон и ударил массивным клювом в лоб.
…Глеб очнулся лежащим на траве. Над головой участливо шелестели березы, в вышине плыли облака, заглядывая в разрывы между кронами. Рассвет щедро плеснул в небо розовым, поблекшая луна уползала за горизонт. Голова раскалывалась. Глеб тронул лоб, нащупал глубокую ссадину. Словно дыра для третьего глаза. На пальцах осталась кровь.
– Очухался? – спросил Серый. – Сходи, попей водички.
Глеб не шелохнулся. Хотелось лежать и разглядывать облака. Еще хотелось свернуть шеи всем троим, но, как он теперь понимал, это было нереально: с вестниками богов так не поступают. В лучшем случае им можно плюнуть в морды. Или высказать все, что он о них думает.
– Вы обманщики. Жулики, устроившие дешевый лохотрон. Оказывается, я никогда не был женат и никогда не знакомился с Алиной. Мы не жили вместе, она не знакомила меня со своими родителями. Свадьбы не было. Со мной никогда не случилась эта история. Эта память – лишь ваши забавы. Вы придумали мне жизнь, заставили поверить в нее, а после отобрали. Смерть, кладбище… зачем? Неужто вас настолько забавляет чужое горе?
– Что поделать, если боль – единственный способ обнажить душу, – Серый улегся рядом, – а только человек с обнаженной душой способен на поступки. Знаешь, люди все больше напоминают хомяков – тащат в норы барахло и меряются размером щеки. У кого больше влезло – тот и победитель. А между прочим, у хомяков плохое зрение. Груды накопленных богатств заслоняют мир, не дают разглядеть хоть что-то за пределами норы. Мы же хотели поговорить с тобой о совсем ином.
– Неужели?
– Конечно. О множестве миров. О том, как мало ты понимаешь в самом себе. И что разум – не венец творения, а инструмент, который можно использовать, а можно забросить на грязную полку и забыть.
– Ради этого ты откусил мне ноги, а ворон чуть не пробил череп?
– Караул! Карячил кариес Карлушу! – гаркнул Вран.
– Методы, конечно, жестковаты, – Серый усмехнулся, – зато каков эффект, а? Разве ты не чувствуешь себя новым человеком, ведающим?
– Я чувствую, что вы крутите мною, но не понимаю для чего.
– Болтаете? – Рыжая встала над Глебом, уперев руки в бока. – Моя очередь загадывать, а они тут лясы точат!
«А она настоящая?» – подумал Глеб. Он украдкой сложил пальцы в руну истинного зрения и надавил на уголок левого глаза – девушка не исчезла.
– Так-так, балуешься новыми уменьями? – Рыжая хихикнула. – Хотел разогнать морок или увидеть меня голой? Молодец, начинаешь соображать. Но раз ты такой умный, то добудь мне свой галстук. Это мое желание.
– Да, но я ведь…
– Ничего не знаю! – Рыжая тряхнула кудрями. – Когда мы договаривались, он был при тебе. Так что повторяй: «Я, Глеб Старостин, доброй волей и именем рода клянусь исполнить желание Лисы Рыжей, зверя пресветлой Мары…»
Глеб оглянулся на Серого, но тот лишь развел руками: «Женщины!»
Вран демонстративно отвернулся. Став человеком, он вернул себе и презрительный вид, и молчаливость.
Глеб помнил, куда ушел зверь. К кусту прилип бурый волосок. Глеб взял его, обнюхал, положил на язык. «Не медведь, а медведица, – пришло вдруг понимание, – молодая и очень необычная». Он шагнул на звериную тропу и сразу попал в заросли шиповника. Колючки впились в тело, разукрасили его извилистыми царапинами. Глеб шипел сквозь зубы, раздвигая ветви руками. Но хуже всего, что исчез обзор, тропа петляла свихнувшейся змеей, и уже через полсотни шагов Глеб потерял направление. Со всех сторон стоял шиповник, над головой сотни ветвей сомкнулись шатром, закрывшим и небо, и деревья. Глебу казалось, что он заблудился в колючем лабиринте, который и к лесу-то отношения не имеет, а уж куда выведет – неизвестно. И словно в воду глядел. Вырвавшись из цепких кустов, Глеб замер на краю гигантской проплешины.
Деревья здесь не росли, трава оказалась присыпана серым пеплом. Ветер поднимал мириады пылинок, собирал в плотные маревые облака и гонял над землей. Странно, но за границы этой поляны пепел не летел, кружил-разгонялся, но замирал в полуметре от деревьев и заворачивал обратно. Дымом и гарью не пахло, а значит, пожарище было старым.
Слева, сквозь пепельную пургу, угадывался обрыв – в той стороне не было ни леса, ни земли, только далеко-далеко, почти на горизонте, вставал город. Глеб узнал силуэты домов – он жил среди этих коробок – но сейчас город казался пришельцем, коварным и уродливым завоевателем. Вернуться к нему, раствориться посреди проспектов и суетливых толп? Глеб хмыкнул. Возможно, он так и сделает.
Справа стояла изба-пятистенок. Крыльцо, некогда высокое, почернело и, просев, почти ушло в землю. Крыша над ним развалилась, остатки трухлявых досок висели над дверью. На стенах лежал толстый ковер пепла, такого густого, что нельзя было разглядеть ни бревен, ни окон. Сама изба походила на обросшую мхом скалу. Позади виднелся расчищенный круг, шагов на пять в диаметре, с десятком обугленных столбов по границе.
Глеб шагнул на поляну, и тотчас исчезли звуки и запахи. Его окружила мертвая пустота с вальсирующим в ней пеплом. Ноги утонули по щиколотки, нестерпимый зуд пошел по коже, будто в нее впился комариный рой. Оскальзываясь на серой массе, Глеб заспешил к избе. Добрался до крыльца и почти упал, плечом пихнул тяжелую дверь.
Внутри было темно. Воняло шерстью и кровью.
Глеб выставил руки, шагнул раз-другой и уперся ладонями в кирпичную кладку. Узнал на ощупь печь, на шестке нащупал коробок спичек, чиркнул. Отыскал свечу, запалил и пошел вдоль стены. Изба оказалась почти пуста – лавка, стол и колченогий табурет под ним. В красном углу вместо икон висели сушеные травы.
Раздался стон. От неожиданности Глеб чуть не выронил свечу, но вовремя спохватился и шагнул на звук. Отдернул выплывшую из мрака занавеску и встал перед широкой кроватью.
На ней, под ворохом одеял и шкур, металась в беспамятстве девушка.
Лица Глеб не разглядел, поскольку внимание его целиком заняли ее ноги. Вернее, левая нога – вывернутая, она лежала поверх одеял, а тонкую ее лодыжку перерубал ржавый медвежий капкан. Железные зубья разорвали мясо до кости, из-под них сочилась густая кровь, пачкая кровать. Цепь, за которую капкан привязывали к камням или деревьям, была оборвана, неизвестная сила выкрутила крайнее звено штопором.
Глеб отставил свечу и ухватился за челюсти капкана. Хотел развести их аккуратно, чтобы не потревожить рану, но не сумел. Тогда обмотал ладони тряпками, вдохнул поглубже и рванул. Огромные дуги разошлись со скрипом, девушка вскрикнула, так и не придя в сознание.
От железяки тянуло смертью. Глеб отбросил ее в угол, вытер руки. После нагнулся над девушкой. Темно-русые волосы скрывали лицо, он отвел длинные пряди в сторону, легко коснулся пальцами ее лба. Кожа была сухой и горячей.
Он оторвал кусок одеяла и, как сумел, замотал раненую лодыжку. Девушка заметалась со стоном, ворох шкур пополз вниз, оголив плечи.
Глеб замер. На девичьей шее красовался черный галстук.
– Эй, есть кто дома? – раздался звонкий голос, дверь толкнули, и в избу вошла Рыжая. – А я думаю: куда запропастился мой гонец? Обещал желание исполнить и сгинул. А ты здесь в айболитов играешь. Хотя, конечно, молодец: и галстук отыскал, и прекрасную незнакомку спас. То есть почти спас. Как дальше думаешь? Возьмешь последнее желание себе или загадаешь ее исцеление? Мне-то все равно, лишь бы уговор исполнился. А решение за тобой.
