Глеб стоял у могилы. Слез не было. Хотелось лечь и вдавить лицо в грязь, захлебнуться в ней – быть может, тогда предсмертная агония разобьет ледяной кристалл в его голове. И он наконец оплачет свою жену, свою Алину.

Глеб зажмурился.

Пора уходить. Сколько он стоит здесь – час, два, десять? Чего ждет? Должно быть, просто боится. Ночи в пустой квартире, ее одежды, развешанной в шкафу, любимой чашки на кухонном столике. Себя наедине с воспоминаниями.

Рядом деликатно кашлянули.

Глеб открыл глаза. Могилу укрыл ковер из крупных белых лепестков.

В паре шагов от Глеба стояла рыжеволосая девушка. Высокая, эффектная, в модном плаще и с рюкзачком за плечами. Одной рукой она прижимала к груди остатки роскошного букета, второй рвала цветки и осыпала ими землю. Глеб хотел спросить, зачем она это делает, но девушка улыбнулась и сказала:

– Она могла бы любить ирисы. Как думаешь, братец?

Позади раздался смешок, и Глеб, обернувшись, увидел жилистого парня с всклокоченной пепельной шевелюрой. В его шальных глазах плескалось веселье. Кажется, этой парочки не было на похоронах. Кто они и зачем пришли?

– Родственники мы, – сказал жилистый, – троюродные. Я Серый.

Глеб кивнул: конечно, родственники, он забыл.

– Сергей… извините, не помню вашего отчества.

– Не Сергей, – парень мотнул головой. – Серый я. Эта рыжая – она и есть Рыжая, а вон тот чернявый – Вран.

У кладбищенской ограды замер, будто жердь проглотил, третий незнакомец – худющий тип с длинным носом. Он таращился на Глеба с презрением, как на муху. Неприятный человек.

– Если вы не против, я хотел бы остаться один, – сказал Глеб и отвернулся.

Краем глаза он видел, как Серый кивнул, а через миг оказался рядом. Странно, но двигался парень совсем бесшумно: ни шагов, ни шелеста одежды Глеб не услышал.

– Извини, братишка, времени жалко, – Серый подмигнул ему. – Давай-ка, чайку хлопни для обогрева, а то с таким примороженным клубнем не поговорить.

Рыжая скинула рюкзак и выудила из него термос. Открыла, протянула Глебу. Он вдохнул густой аромат травяного настоя, отхлебнул. Вкус был странный. Вроде вяжущий и горький, хуже растворимого кофе, но и приятный, расслабляющий. Почти не заметив, он выпил все, а Рыжая улыбалась и кивала: давай-давай, тебе нужно. И вправду полегчало: голова сделалась пустой и ясной, отступила горькая желчь.

– Ну что, готов? – спросил Серый.

– К чему?

– Прогуляться. Мы же не поганые горнадапнеры, чтобы волховать на погосте.

Носатый у ограды встрепенулся и, прищурив глаз, бросил:

– Карачун карапузику.

– Прекрати! – Серый нахмурился. – Он не карапуз, а очень даже подходящий кандидат. Парень себя еще проявит, я верю. А ты не каркай!

Он подхватил Глеба под руку и поволок в лес. Осины щедро кропили их ледяными каплями. Прелая листва разъезжалась под ногами. Туфли мгновенно намокли и хлюпали с каждым шагом. В кронах насмешливо свиристели птахи: должно быть, они впервые видели дурака, бредущего по лесу в костюме. Глеб подумал, стянул с шеи галстук и сунул в брючный карман.

– Куда мы идем? – спросил он.

– Считай, уже на месте, – ответил Серый. – Можем начинать.

– Что?

– Испытание. Ритуал. Сделку. Называй как хочешь. Суть проста: каждый из нас исполнит одно твое желание. В обмен загадаем свои. Три желания – тебе, три – с тебя. Честная игра. Согласен?

Глеб остановился.

– Глупость какая-то, – сказал он. – Я думал, вы действительно дальние родственники Алины, приехали скорбеть, а вы… Не тот момент выбрали для шуток, уважаемые: я сегодня жену похоронил, мне не до идиотских забав. Прощайте.

Он развернулся и зашагал обратно. «Если остановят, – думал, – буду орать. Клоуны недоделанные!» Но его никто не хватал, не преграждал дорогу, не уговаривал. Странная троица молча шла следом. Глеб оборачивался, и всякий раз Рыжая кивала ему, а Серый ухмылялся. Носатый глядел в сторону.

Кладбищенская ограда словно растворилась в тумане. Глеб ждал, что вот-вот наткнется на нее, в крайнем случае, выйдет к дороге, но минуты ползли, он месил промокшими туфлями лесную гниль, а проклятый осинник не думал кончаться. Мобильный, вытащенный украдкой, честно вывел на экран текущую локацию, но позабыл дать хоть какие-нибудь ориентиры. По мнению дурацкой программы, на десятки километров вокруг раскинулся девственный лес. Можно было повернуть на север и часов через пять-шесть добрести до охотничьей сторожки – единственного строения, отмеченного спутником. Вот только в лесу начинало темнеть, а надоедливая морось постепенно превращалась в дождь.

– Ладно, – сказал Глеб, развернувшись, – я не знаю лес, я заблудился в трех соснах, а вы хотите позабавиться. Предположим, я стану играть на ваших условиях, но тогда вот первое желание: выведите меня из леса.

Серый расхохотался.

– Удрать решил, умник, обратно под крылышко вайфая и доставки на дом? Нет, первым загадаю я. А ты думай. Поспешное желание, как незрелая слива – никакой пользы от нее, лишь оскомина и понос.

Глеб хотел спорить, но тот запанибратски хлопнул его по спине и сказал:

– Давай-ка ты угостишь меня обедом, а? Вот такое простенькое желание. Соглашайся!

Заплатить за ресторан? Так просто? «В конце концов, устроить нормальные поминки я обязан, – подумал Глеб, – зато эти доведут меня до города. Потерпеть час-другой – и больше я с ними не увижусь». Он кивнул.

Рыжеволосая взяла его под локоть и, заглядывая в глаза, сказала:

– Тогда повторяй: «Я, Глеб Старостин, доброй волей и именем рода клянусь исполнить желание Вольха Серого, велесова зверя, и угостить его так, как того требуют сказки и правды».

Глеб пожал плечами и повторил.

Серые сумерки укутали лес, по земле пополз туман. Длинными языками щупал траву, собирался рыхлыми лепешками на полянах. В обманчивых его отблесках зашевелились кусты, деревья искривили стволы, будто намереваясь вырвать из земли корни-якоря и пойти вслед за туманом. Звуки стали глуше, размеренное совиное уханье заглушило щебетание лесной мелочи.

С пепельноволосым творилось странное. Он припал к земле, шальные глаза засветили в полумраке, а лицо исчезло в пляске суетливых теней. На миг показалось, будто это и не лицо вовсе, а волчья морда, если только бывают у волков такие огромные, такие бездонные и жадные крокодильи пасти.

Чудовищные зубы сомкнулись на ногах Глеба и откусили их.

Он рухнул в мокрую траву, даже не успев испугаться. Лишь долгим мигом позже, когда культи охватило жидкое пламя, а ржавый тесак боли разворотил внутренности, Глеб закричал.

Он орал так, что липкий туман втянул свои щупальца и исчез среди деревьев.

Высоко-высоко в черном небе захохотали звезды.

Над Глебом склонились лица. Рыжая улыбнулась чуть виновато и бросила ему на грудь ломаные стебли – тех самых ирисов, лепестки которых усеяли могилу Алины. Вран глядел без интереса. Зато Серый – обычный Серый, с человеческим лицом – хлопнул вопящего от боли Глеба по щекам и, склонясь к уху, зашептал:

– Ты умираешь, братишка. Ну надо же: еще миг назад здоровый мужчина, и вдруг почти труп. Несправедливо, да? Но, с другой стороны, признаем: ты был жалок. Сидел в офисе, психовал из-за мизерной зарплаты, вместо дружбы приятельствовал, занимался сексом – вместо любви. И горсть этих убогих несуразностей называл жизнью. Так стоит ли страдать ради них? Теперь, когда вот-вот все закончится, пора сказать себе: мне незачем жить, я не знаю, что это такое, я никогда не пробовал.

Он вытащил из кармана сигареты, прикурил одну и вставил Глебу в рот.

– Затянись напоследок, говорят, помогает. Хотя чего уж теперь? Вторую попытку из нее не выдымишь. Но ты же вроде и не собирался, ты умереть хотел. Я понимаю: держаться-то не за что. У одного дочка маленькая, он ради нее стальную арматуру зубами перегрызет. Еще у кого – пес любимый или кот, тоже не бросишь за просто так. А у тебя? Даже хомячка нету. Самое время умирать…

Серый ухмыльнулся и выдохнул едва слышно: