- Трижды семь... — продолжила чтение Атосса.

Такие же корзинки рабыни поставили перед сиденьями прочих царственных вдов и царицы, и теперь прачки выкладывали одеяния и платки, а госпожи читали вслух свои списки.

   - Дочь Кира, — произнесла Артистона, сидевшая возле Атоссы, но на собственной кушетке, — не помечен ли этот платок твоим царственным «А»?

И она передала носовой платок царице-матери. Девушки-рабыни протягивали вперёд руки, чтобы способствовать движению платка от царицы к царице. Однако услуги их оказались излишними. Схватившая платок Атосса уже внимательно рассматривала его.

   - Так и есть, Артистона! — проговорила царица-мать тоном наполовину раздражённым, наполовину дружелюбным. — Путаница эта никогда не закончится.

Взвившийся кнут хлестнул воздух. Девушки-рабыни одновременно припали к полу. Внезапно смилостивившаяся Атосса положила свой хлыст.

   - Семь раз по семь полотняных ночных рубашек.

   - Столько различных «А» путают прачек, — проговорила Артистона.

Мягкая и добрая, она была любимой женой Дария, четвёртой по рангу. Блистательная красавица, она оставалась девственной до дня их свадьбы. Дарий приказал сделать золотую статую, изображавшую Артистону. Сыном её был Гобрия, отец Мардония. Мардоний, побуждавший Царя Царей к войне, являлся племянником Ксеркса. Второй сын её носил имя Арсам. Он, подобно Мардонию, был полководцем и возглавлял войско арабов и эфиопов. Мардоний, как уже сказано, был женат на сестре Ксеркса, Артозостре, сидевшей возле Артистоны и по браку ставшей её племянницей.

   - Достопочтенная бабушка! — проговорила Артозостра.

Невзирая на родство всего лишь по браку, она была похожа на свою бабушку. Отнюдь ещё не старая, успела уже поблекнуть: в Персии царственная вдова никогда не бывает молодой, а все женщины царского рода в той или иной степени похожи друг на друга.

   - Вот три платка, окрашенные тирским пурпуром, и помечены они твоим собственным «А».

Артистона, любимая жена Дария, приняла платки из рук племянницы. Рабыни же на всякий случай принялись деловито копаться в корзинах.

   - А к кому попала моя вуаль с солнцем, вышитым в самой середине? — расстроенным голосом вопросила Аместрида.

   - Свят, свят, свят! — вскричали рабыни, бросаясь ниц, ибо само слово «солнце» было священным.

   - Она у меня, царственная тётя Аместрида! — воскликнула молодая Артаинта, собственной персоной отправившаяся к царице с украшенной солнцем вуалью.

   - Свои вещи я помечаю только знаком солнца, — с важным видом заметила Аместрида.

   - Свят, свят, свят! — забормотали рабыни, зажужжав словно пчёлы посреди роз.

   - Тем не менее вещи постоянно теряются, — продолжила Аместрида. — Артаинта! А эти платки помечены твоим «А».

   - Да, царственная тётя, — согласилась Артаинта, принимая крохотную стопку.

Аместрида внимательно поглядела на неё.

   - Девица, ты превращаешься в красавицу, — промолвила царица, пожалуй, излишне резким тоном. — Постарайся только не сделаться слишком красивой.

   - Конечно же, царственная тётя, — ответила, улыбаясь, ничего не понявшая Артаинта. — Моя мать красивее меня.

   - Кстати, почему её нет здесь? — спросила царица.

   - Она засахаривает плоды роз.

   - Ах, так, — усмехнулась Аместрида.

Тем временем Фаидима и Пармис, две другие вдовы Дария, вторая и третья по рангу, тихо считали свои платки и вуали. У них никакой путаницы не было: их бельё было помечено буквами «Ф» и «П».

Пармис была дочерью Фаидимы и Смердиса, брата Камбиза, убитого по его приказу. Фаидиме, старшей сестре Аместриды, подобно Атоссе, пришлось выйти замуж за лже-Бардию, и ничто не доставляло ей такого удовольствия, как в очередной раз пересказывать историю самозванца, хотя всякий при дворе и так знал её наизусть. Посему царица Аместрида с удовольствием поддразнивала Фаидиму, тем самым заслуживая популярность среди младших жён. И теперь, устав ткать — выстиранные вещи уже унесли, — она произнесла медоточивым голосом:

   - Драгоценнейшая сестрица, царственная Фаидима, старшая сестра моя! Прошу тебя, расскажи нам, как открылось, что лже-Бардия вовсе не Смердис, а лживый маг. Прошу тебя, о старшая дочерь Отана, отца моего, дражайшая сестрица, поведай же нам во всех подробностях, как это случилось.

Царица Аместрида указала в сторону прихожих. Там сидели и сновали сотни наложниц, окружённые сотнями рабынь. Все они ткали, пряли, вышивали или засахаривали плоды роз. Заметив, что царица Аместрида вновь пытается заставить свою сестру Фаидиму поведать знакомую историю, они заторопились со всех сторон. За ткацким станком, за кушетками Артозостры и Артаинты возникло целое море голов и головок, принадлежавших персидкам, бактрийкам, жительницам каспийских берегов. Были среди них лица широкие и узкие, с кожей цвета бледного янтаря или жёлтой чайной розы, на них искрились шаловливые глаза, поблескивавшие из-под подведённых чёрной краской бровей, со смешливыми носами и узкими ротиками... Все они теснились друг к другу. Три других царственных вдовы, Пармис, дочь истинного Смердиса, или Бардии, Артистона, возлюбленная жена Дария, и Атосса, вселяющая трепетное почтение, украдкой переглянулись, обратив взоры к своей товарке, готовой выложить заново всю свою повесть.

Фаидима приступила к рассказу:

   - Разве я уже не говорила об этом? Нет? Тогда, конечно, я охотно всё поведаю вам. Итак, я дочь Отана, была одной из жён Камбиза, в числе которых находилась и Атосса, правда ведь?

Атосса ласково закивала. Её забавляло стремление Фаидимы в очередной раз рассказать свою повесть. Фаидима была лишь немного моложе Атоссы, но старуха считала её впавшей в детство. Сама-то она подобного допустить не могла. Атосса сожалела лишь о том, что теперь никто более не знакомит её с новейшими дворцовыми секретами и интригами, и это было воистину непереносимо. Тайны и козни составляли весомую часть её жизни, и против собственной воли дочь Кира принялась слушать, поглядывая по сторонам и кривя рот в сердитой ухмылке.

   - Когда Камбиз выступил в поход на Египет, чтобы покорить его... — начала Фаидима монотонным тягучим голосом. И тут же перебила себя: — Он был сумасшедшим, почти безумным. В самом ли деле, был он помешанным или нет, о дочь Кира?

   - Брат мой не всегда находился в своём уме, — пробормотала Атосса, которая, пусть всё это и было шуткой, ощущала, как прошлое встаёт перед нею.

   - Да, он был безумен, — продолжила Фаидима. — Ибо в Мемфисе он посмеялся над богом Аписом и зарезал его собственным кинжалом, поскольку брат мой был убеждён в том, что молодой бычок не может являться богом.

   - Боги и наказали его за святотатство, — произнесла Пармис, третья из царственных вдов. — Наконечник ножен его меча не вовремя отвалился, и царь получил смертельную рану в то же самое место, куда ранил Аписа.

   - Это случилось в Экбатанах, — пробормотала Атосса. — Оракул предсказывал Камбизу, что тот умрёт в Экбатанах. Однако он имел в виду Экбатаны Мидийские, Город Семи Стен, где Камбиз оставил свои сокровища. Там, как считал он, надлежало ему умереть, покончив с делами. Но скончался он в Экбатанах Сирийских.

Всё это она прошептала почти неслышно. Женщины, столпившиеся позади Атоссы и её ткацкого станка, слушали, украдкой посмеивались.

   - Ну что ж, — вновь приступила к рассказу Фаидима. — Когда Камбиз пошёл на Египет, чтобы покорить его, маг Патизиф, управлявший имениями царя в Сузах, решил, что брат его, также носивший имя Смердис, подобно твоему отцу, Пармис, дочь Смердиса...

Фаидима кивнула в сторону кушетки, на которой застыла Пармис.

   - Да, отец мой Смердис, которого Камбиз убил рукою Прексаспа, поскольку ему приснилось, что брат занял его собственный престол и голова его возвысилась до небес... — напомнила себе самой Пармис.

   - Это случилось здесь, — пробормотала Атосса, — здесь, на женской половине.

Перед ней возникла сцена из прошлого.