Гермипп и Аристид выступили в поход, но Демарат остался в Трезене. Он говорил, что его дело не война, а дипломатия и что он рассчитывает узнать мнение вождей островов и лично доложить его Павсанию. Демарат не раз беседовал с Фемистоклом, и люди успели заметить, что он отходил от флотоводца хмурясь и всё время грубил тем, кто оказывался рядом. Стали даже намекать, что наварх и оратор поссорились, что Демарат — на взгляд сына Неокла — слишком уж приблизился к Аристиду и, как только начнётся война, между ними начнутся открытые раздоры. Однако всё это были слухи. Внешне Демарат и Фемистокл оставались друзьями: они вместе обедали и обменивались любезностями. Перед отплытием на Делос Фемистокл явился на причал под руку с Демаратом. Сотни очевидцев видели их крепкие мужские объятия, опровергавшие всякую мысль о ссоре, а потом Демарат стоял на песке и выкрикивал дружеские пожелания, пока флотоводец поднимался по лестнице на борт «Навзикаи».

Это случилось в другой день и в другом месте. Гавань Трезена, самая величественная на всём Пелопоннесе, охваченная двумя скалистыми мысами Метаней и священной горой Калаврией, соединяла свои голубые воды с яркой синевой Саронийского залива. У горизонта виднелись берега Эгины и Аттики. Море, солнце, холмы и берег сочетались, образуя гармонию, упорядоченную божественным разумом. Эопис Прекрасноликая — так называли свою гавань умеющие чтить красоту обитатели, и имя это было как нельзя справедливо.

Красота растрогала Гермиону, смотревшую на море со склона холма. Лишь Клеопис была с ней. Молодая вдова на сей раз не так волновалась, как за год до того, когда величественная «Навзикая» отплывала к Артемизию. Теперь плохие вести могут прийти лишь с равнин Беотии. Большая часть флота Фемистокла уже находилась у Делоса. Сейчас с ним уходила лишь дюжина кораблей. Когда эскадра вышла на тёмно-синие воды, гавань опустела, если не считать торгового судна из Карфагена, покачивавшегося на волнах неподалёку от берега. Поднимавшееся к зениту солнце медленно меняло цвет вод: вот на синеве вспыхнула зелёная с золотым отливом полоса, вот на фиолетовых волнах запрыгали искорки... Гермиону вовсе не удивляло, что Тетис, Галатея и все сто нереид так любили свой дом. Где-то вдали на этой искрящейся равнине уснул Главкон Прекрасный, и она не знала, очнулся ли он в стране Радаманта, или же Левкотея и прочие нереиды похитили его, сделав товарищем в собственных играх. Она не печалилась теперь, даже представляя его сидящим в венке из водорослей вместе с хвостатыми, как рыбы, и чешуйчатыми тритонами на пиршестве, за столами из перламутра, над которыми словно птички порхают игривые рыбёшки. Мудрый Фалес сказал, что всё живое приходит из моря. Быть может, и её жизни суждено вернуться в его волны. И тогда она вновь встретит своего мужа — в пределах великого Океана.

Люди направились по домам. Клеопис пристроила зонтик на сухой траве так, чтобы молодая госпожа оказалась в тени, а сама легла возле скалы. Раз уж Гермионе угодно пребывать в задумчивости, она не станет возражать, если отдохнёт и рабыня. Юная женщина предалась собственным мыслям то с радостью, то с печалью, ибо в молодости солнце никогда совсем не уходит за тучи.

Думы её нарушил внезапно раздавшийся совсем рядом мужской голос:

   - Долго ты сидишь здесь, кирия... Словно ты Зевс Олимпийский и можешь одним взглядом охватить весь мир.

Гермиона ни разу ещё не разговаривала с Демаратом после той стычки на склоне холма Мунихия, и появление оратора отнюдь не было желанным. Она принялась корить себя за то, что забылась, что позволила себе прилечь на солнечном берегу, распустив волосы по плечам. Руки её мгновенно поднялись к волосам. Она встала.

   - Отцу моему было угодно, — проговорила она с достоинством, — пообещать тебе, что однажды ты можешь стать моим мужем. Богам решать, исполнится его замысел или нет. Но стратегу Демарату должно быть известно, что он не вправе приставать к благородной афинянке, оставшейся в обществе рабыни.

   - Ах, кирия, прости это холодное слово — макайра. — Демарат вёл себя на удивление непринуждённо. — Твой отец не станет возражать, если я сяду рядом с тобой, чтобы побеседовать.

   - Я так не думаю.

Гермиона выпрямилась в полный рост, однако Демарат заслонил перед ней уходившую вверх тропинку. Бежать к воде было бесполезно. От Клеопис помощи ждать не приходилось: едва ли рабыня будет сопротивляться человеку, который вот-вот станет её господином. Гермиона предпочла меньшее из зол: она стала лицом к нелюбимому человеку и принялась ждать.

   - Долго же я дожидался этого мгновения. — Демарат поглядел на её руки, явно намереваясь припасть к ним с поцелуями, и Гермиона спрятала ладони за спину. — Я знаю, что ты ненавидишь меня лишь потому, что я исполнил свой долг в отношении твоего покойного мужа.

   - Ты исполнил свой долг?

   - Конечно, я причинил тебе жестокую боль, но неужели ты думаешь, что мне было приятно... губить лучшего друга, разрушать самые священные узы, наконец, так огорчать любимую мною женщину?

   - Не верю.

Демарат приблизился на шаг.

   - Ах! Гера, Артемида, Афродита Золотая... каким именем назвать мне свою богиню?

Гермиона отшатнулась.

В глазах Демарата вспыхнул злой огонёк.

   - Я любил тебя и любил долго. Любил до того, как ты вышла за Главкона. Но Эрос и Гименей вняли его молитве, а не моей. Ты стала его невестой. И я старался сохранить лицо на вашей свадьбе. Помнишь, я был у Главкона дружкой и ехал рядом с тобой в свадебной повозке. Ты любила его, а он казался достойным тебя. И я заставил себя переступить через собственное горе, заставил радоваться счастью друзей. Но я не мог разлюбить тебя. Истинно говорят, что Эрос из богов самый сильный и безжалостный, недаром поэты утверждают, что зачал его кровожадный Арес...

   - Избавь меня от мифологии, — проговорила Гермиона, делая ещё один шаг назад.

   - Как хочешь, только всё равно слушай. Этого мгновения я ждал два года. И я хочу тебя не как слабую девушку, отданную мне отцом, а как прекрасную богиню, явившуюся ко мне по собственной воле. Выслушай меня до конца, и я уверен — ты улыбнёшься мне.

   - Придержи своё красноречие. Ты погубил Главкона. Этого мне довольно.

   - Выслушай же! — вскричал Демарат едва ли не в отчаянии.

Гермиона застыла на месте, чтобы не пробудить в нём склонность к насилию.

   - Хорошо. Говори. Только помни, что я женщина и рядом со мной нет никого, кроме Клеопис. Если ты действительно любишь меня, не забудь об этом.

Однако Демарат был уже вне себя:

   - О, только приди ко мне. Ты ведь не знаешь, какую цену я уже заплатил за тебя. Во времена Гомера мужи добывали себе жён дорогими подарками, но я... я заплатил за тебя своей душою. Я пожертвовал ради тебя всем: дружбой, честью, отчизной, — всё отдал Желанию, Химерос, ради тебя.

Гермиона едва понимала его речь, сделавшуюся нечленораздельной. Видно было, что Демарат — на грани вменяемости, и она опасалась, что своим ответом вынудит его перейти эту грань.

   - Ты слышала, чем я за тебя заплатил. И тем не менее ты смотришь на меня с холодной ненавистью? О, Зевс, даже суровая и враждебная ты прекрасна, как бросившаяся в море аркадийка. Но я добьюсь тебя, моя госпожа, я завоюю твоё сердце, и тебя будут чтить все в Афинах, когда я сделаю тебя своей царицей. Да! Я построю для тебя дворец на Акрополе возле храма Афины, и народ на Агоре будет кричать: «Дорогу, дорогу Гермионе, славной супруге царя нашего Демарата!».

Теперь Гермиона не сомневалась в том, что Демарат бредит.

   - Увы, я не понимаю тебя. В городе нашем нет царя и по милости Афины никогда не будет. Ты говоришь богохульные и предательские речи.

Гермиона поискала взглядом путь к спасению. Вокруг никого не было. Склон холма покрывали лишь редкие камни. Где-то вдалеке бродила коза. Гермиона поманила к себе Клеопис. Старуха смотрела на них и, вне сомнения, полагала, что Демарат зашёл чересчур далеко. Однако нянька была слаба и в лучшем случае могла помочь только криком.