- Вни! — проговорил Мардоний, указывая рукой. — Вни, о, царь и мой шурин!

И Ксеркс внял. Летний утренний свет дымкой ещё лежал над поверхностью синего моря, над голубыми изгибами уходящего вдаль берега, над узкими заливчиками, над выдающимися в море, окаймлёнными белой пеной мысами. Трепетная дымка сия мешала видеть всё происходящее вдалеке с равной отчётливостью.

Ксеркс и Мардоний заметили, что греческий и персидский корабли начали схватку.

   - Чей это корабль? — вопросил Ксеркс обступивших его полководцев.

Все принялись всматриваться вдаль, однако никто не мог сказать ничего определённого. Это раздосадовало Ксеркса, поскольку не позволяло сделать первую запись. Писцы ожидали, держа перед собой свитки, готовые в любой момент приступить к делу. Битву на море начал афинянин Аминий. Истинно будет заметить, что позже эгинцы оспаривали у него эту честь. Им привиделось, что в ослепившем их солнце возник силуэт богини Афины Паллады, мановением руки пославшей их в битву. Многим из греков показалось, что богиня приказывала им забыть про трусость и не поворачивать назад свои корабли. Охваченные восторгом слышали несказанно прекрасный и звучный голос богини.

Теперь, когда глаза успели привыкнуть к дымке, свету и расстоянию, Ксеркс и Мардоний сумели различить финикийские корабли. Они двигались напротив афинского флота. Ионийцы противостояли лакедемонянам. Вестники, метавшиеся между обоими крыльями персидского флота, известили Царя Царей и князей его о происходящем на море.

Вестники окончили речь, и Ксеркс приказал:

   - Писцы, за работу!

После чего, взяв длинные папирусные свитки, писцы приступили к написанию отчёта о битве. Все шестеро писали одно и то же: «Ионяне, верные Царю Царей...»

   - А дядюшка Артабан советовал мне ионянам не доверять, — улыбнулся Ксеркс.

«...захватили много греческих кораблей», — записали писцы.

   - Запишите, сколько именно, — скомандовал Ксеркс.

И писцы занесли на папирус число — в два раза больше того, что было названо вестниками, — как делали всегда, хотя и помалкивали об этом.

   - Имена навархов-ионян! — приказал Ксеркс. — Теоместор, сын Андродама и Филак, сын Гистая, оба самосцы.

Писцы скрипели своими орудиями. Они торопливо покрывали клинописью длинные свитки.

   - Отважные и верные ионяне, — похвалил отличившихся подданных Ксеркс. — Надо будет назначить Теоместора царём Самоса и дать землю Филаку. И пусть оба получат титул оросанга. Потом я дам Теоместору четыре широких браслета, а Филак получит два. Записывайте, писцы!

И те бойко занесли на папирус назначенные победителям награды. Однако за спиной Мардония старший чиновник службы новостей уже шептал:

   - Сиятельный Мардоний! Верны оказались не все ионяне. Некоторые из кораблей, судя по всему, сразу же перешли на сторону греков. Среди ионян нашлись изменники!

   - Имена предводителей? — свирепо бросил Мардоний, и глава службы новостей немедленно назвал таковых.

Хмурясь, Мардоний принялся шептать на ухо Царю Царей весть об измене ионян.

   - Это невозможно! Не верю! — возмутился Ксеркс.

Чтобы лучше видеть, он прищурился, обратив взгляд в ту сторону, где в редеющей дымке двигались корабли ионян.

И с гневом бросил писцам, решившим, что Царь Царей хочет сделать новую запись, и оттого обратившимся в слух, вытянув шеи:

   - Записывать нечего.

Тем временем битва вспыхнула на всём просторе Саламинского пролива, вспыхнула в буквальном смысле этого слова. Повсюду летали пущенные из катапульт горящие стрелы с ветошью, обмакнутой в серу и масло. Там и сям с обеих сторон загорались триеры. Чистый, золотой и лазурный день скрывал пламя от глаз; огонь был почти невидим, и лишь клубы чёрного дыма свидетельствовали о пожаре. Корабли сталкивались друг с другом. Бронзовые тараны пронзали борта. Получившие пробоины суда переворачивались.

С корабля на корабль перебрасывали абордажные мостики. Бойцы в тяжёлой броне бросались врукопашную, поскальзывались и падали в море.

Жуткие косы, приводившиеся в действие несколькими воинами, косили врага. Их можно было повернуть в любую сторону. Как молнии мелькали они над головами сражающихся экипажей. Рассекавшие паруса и снасти, они представлялись свирепыми духами своего времени. Корабли, ещё только что казавшиеся чётко очерченными силуэтами на фоне лазурного неба и маневрировавшие с размеренной точностью в дымке начинающегося дня, вдруг начали сталкиваться. Среди многочисленных судов персидского флота многие уже плавали, сцепившись вёслами. Персидские гребцы ругались и проклинали тесноту.

Битва разгоралась всё жарче и жарче. Косы рвали и резали паруса и снасти, в щепу разлетались мачты, то тут, то там над очередным кораблём с обеих сторон начинало трепетать шафрановое пламя. Грохотали подвешенные к мачтам тараны. Вновь и вновь ударяли они железными шипами в дощатые борта кораблей, разбивая палубы, проделывая пробоины... Корабли переворачивались и тонули. Грохот таранов, лязг их цепей сделались основной музыкальной темой сражения, к которой примешивались целые хоры грубых мужских голосов и ещё более громко выкрикиваемые приказы.

Со своего трона, величественно возвышавшегося над схваткой, Ксеркс видел только невообразимую сумятицу. Общее смятение и неразбериха мешали ему разглядеть подробности. Морское сражение производило впечатление колоссального, учиняемого двумя сторонами хаоса, делавшего общую картину разрушения ещё более несомненной. В то же время вспыхнувшие корабли там и здесь закрывали клубами чёрного и серого дыма то, что персидские вельможи буквально мгновение назад видели совершенно ясно.

Какое-то время Ксеркс молчал. А потом, невзирая на хаос с обеих сторон, невзирая на тесные группы сошедшихся в бою судов, стало всё более и более очевидным то, что персидский флот несёт тяжёлые потери. Шесть писцов, замерших с папирусами в руках, уже не писали. Они пропускали мимо ушей сообщения о сожжённых и потопленных персидских кораблях. Весь пролив, насколько мог видеть Ксеркс, был покрыт обломками, мусором, клоками парусов и срезанными снастями, повсюду тонули моряки и воины. Ещё Ксеркс заметил, что греки с потопленных кораблей дружно плыли к Саламину, в то время как персы, отягощённые слишком тяжёлыми панцирями или же просто не умеющие плавать, шли ко дну словно камни, тщетно стараясь уцепиться за своих соратников.

Следом за водой покрылось грязью и небо. Очаровательная чистота летнего дня исчезла; её затмили густые облака чёрного дыма, поднимавшегося над горящими кораблями. Скалы более не казались голубыми, поблек и ландшафт. Дышать стало уже почти невозможно. Над престолом Ксеркса ветер нёс искры, хлопья сажи сыпались с неба.

По замаранной воде отважнейшие из бойцов обеих сторон подплывали на лодках к рулевым лопастям кораблей и перерубали сдерживающие их канаты. Корабль лишался манёвренности и сразу выходил из строя, после чего его захватывали в кровавой битве на абордажных мостках, переброшенных с борта на борт.

Ксеркс побледнел, ибо горели в основном корабли Персии и её союзников. Как могло случиться, что морская битва, в исходе которой он не сомневался, вновь не удовлетворила его ожидания? Неужели эти греки в самом деле лучше персов разбираются в морском деле? Во всяком случае, они, в отличие от персов и их союзников, умели плавать. «Как же мои люди не обучены этому делу?» — подумал Ксеркс. И он задохнулся от бешенства, потому что эти растяпы не могли плавать, потому что они без всякого стыда тонули на глазах своего властелина, хотя греки — куда ни глянь — спокойно плыли к Саламину. Тревога Ксеркса становилась всё более и более ощутимой. Он уже не имел сил молчать. Наконец, вцепившись в руку Мардония, Царь Царей изрёк гулким голосом:

   - Мардоний!

Больше ничего не нужно было говорить. Ксеркс заметил, что Мардоний бледен, как и он сам, что родич его ощущает то же самое. Торопливо оглянувшись вокруг, Царь Царей увидел, что и блистательные братья, зятья, шурины и племянники его, побледнев, внимательно смотрят перед собой. И наконец он сумел прошипеть следующие слова: