Оля: Главное — доплыть. А там фиги дадут нам и пищу и одежду.
Матвей Ильич: Фиги?
Оля: Они же — инжир.
Матвей Ильич: Ночь полна открытий.
Оля: Он растет здесь повсюду, и его как-то странно не обрывают.
Матвей Ильич: Я как раз подумал, что мне уже не фиг там ловить, на этой суше. И тут — инжир. Плыву.
Оля: Слушай, а как же я?
Матвей Ильич: Ты любишь ближнего. На суше ты исчезнешь. Я был твой временный попутчик, а ты — глоток воды…
Оля: Ты жив? Ау!
Матвей Ильич: Морской… Египетские ночи, воистину. Хлебнул немного, ничего страшного.
Оля: Полежи.
Матвей Ильич: А потом молча до самого берега.
Берега они не видели, даже когда коснулись ногами дна. Берег был совершенно черный, а огни были по-прежнему далеко — на горе. Они долго лежали на гальке, потом встали, не разнимая объятий, и пошли против серого предрассветного ветра.
Матвей Ильич: Слушай, у меня как бы это… Гениталии… Ты прости, что я тебе говорю, но они горят прямо. Как будто их отхлестали крапивой.
Оля: Это — медуза. Ничего страшного. Это даже полезно.
Матвей Ильич: Я устал от процедур. Я же тут был в санатории.
Оля: Был? Ты уезжаешь?
Матвей Ильич: Нет, я сбежал — ты что, не видишь? Пойдем в тот домик — кажется, дверь открыта.
Оля: Это — домик спасателей. Зачем они нам теперь?
Матвей Ильич: Согреться.
Оля: Света нет. Голый бетон. Пойдем, здесь еще холоднее.
Матвей Ильич: А вот лодка.
Оля: Эй, ты, человек за бортом, мы на суше.
Матвей Ильич: Но куда мы пойдем?
Оля: Ко мне.
Матвей Ильич: Там ведь твоя мама.
Оля: Я скажу ей, что нашла папу. Давай посчитаем: мог ты здесь быть шестнадцать лет назад?
Матвей Ильич: Кажется, нет.
Оля: Но мы скажем. А она все равно его не помнит, так что ты сойдешь.
Матвей Ильич: Это уже было у Фриша. «Homo Faber».
Оля: А чем кончилось?
Матвей Ильич: Ничем. Ах, да, ее укусила змея, и она умерла.
Оля: Мама?
Матвей Ильич: Да нет, дочка.
Оля: Но у нас все иначе — медуза укусила фатера.
Матвей Ильич: Фабера. Болит. Она ядовитая?
Оля: Если она была с синими кругами.
Матвей Ильич: Этого мы как раз и не знаем. Может быть, это вообще была не медуза.
Оля (поет): С неба звездочка упала прямо милому в штаны…
Матвей Ильич: Давай лучше попробуем проникнуть в санаторий.
Оля: Ты, что, не заметил, что это другой город?
Матвей Ильич: Я вообще пока города не заметил.
Оля: Мы не дойдем.
Матвей Ильич: Прощай, санаторий.
Оля: Знаешь, я лежала как-то в психушке…
Матвей Ильич: На самом деле?
Оля: Да, да, да. И там было два отделения: «санаторное» и «наблюдаемое». И я тебе хотела сказать, что в «санаторном» намного лучше. А все на самом деле — психушка. Так что ты подумай — стоит ли тебе бежать.
Матвей Ильич: А как ты туда попала?
Оля: Суицид. Хотя на самом деле просто переела таблеток. Я тогда на них сидела. Вообще, я не думаю, что ты меня правильно представляешь. Я стала пай-девочкой только год назад. А до этого было много всякого. В тринадцать лет я сбежала от мамы к одному человеку. Он как раз вышел, отсидев лет десять. Он меня бил. Хотя и кормил. Немножко. Так что маму уже ничем не удивишь. А тебя? Я тебя удивляю?
Матвей Ильич: Мне кажется, ты сочиняешь.
Оля: Просто у меня был потом совсем другой друг. Он читал книжки, даже писал, и читал мне вслух. Нет, я ничего не сочиняю. А ты что думаешь, нормальный человек прыгнул бы вот так — за борт? Не надо набрасывать на меня сеть.
Матвей Ильич: Это — не сеть, это парашют. Или палатка, сшитая из парашюта, — не поймешь.
Оля: Я мечтаю прыгнуть с парашютом. Но не берут, сволочи. Мои друзья. Омоновцы. Сами прыгают, а меня не берут.
Матвей Ильич: Слушай, у тебя всесторонние связи.
Оля: А ты как думал. Смотри, я поймала черную кошку в темной комнате.
Матвей Ильич: Брось ее.
Оля: Какой ты умный.
Матвей Ильич: Я сонный. Я засыпаю. Этот заплыв меня ухандохал.
Оля: Погладь ее.
Матвей Ильич: Ее же нет.
Оля: Кого же я глажу?
Матвей Ильич: Себя.
Оля: Но ты же меня не гладишь и не можешь знать, есть я тут или нет. Да, да, так хорошо… Да… Ты не хочешь меня попробовать?
Матвей Ильич: После моря ты и здесь такая же, как там, ты везде одинаковая на вкус.
Оля: А у тебя хвост вырос уже на суше, и он совсем не соленый.
Матвей Ильич: Зато у тебя… Все шутки соленые… Мы с тобой сошли с ума… Спасибо…
Оля: Вам спасибо. Я вас проглотила, миллионы вас во мне теперь, и тьмы, и тьмы, и тьмы…
Матвей Ильич: И все с раскосыми и жадными.
Оля: Как у Шакира. Тебе понравилось? Ты знаешь, как это называется?
Матвей Ильич: Еще бы. Это первый раз со мной случилось в шестьдесят девятом году.
Оля (смеясь): Смешно.
Матвей Ильич: Или это дежа вю? Или мы снова превращались во что-то другое? В змею, глотающую свой хвост? Совместный сдвиг по фазе. Амфора, амфибрахий, уроборос, синхрофазотрон…
Оля: Чего-чего?
Матвей Ильич: Смотри, причал заползает в море, семеня ножками, изгибаясь…
Оля: Ты что?
Матвей Ильич: По-моему, я сплю.
Оля: Не спи, я хочу, чтобы ты был со мной… Чтобы ты родился. Я не хочу быть здесь одна, я все время здесь одна…
Матвей Ильич: Только что я был твоим отцом, и вот уже ты хочешь стать моей матерью… Мы так совсем запутаемся…
Оля: Не спи сейчас, не спи.
Матвей Ильич: Если я еще минуту… я не знаю, что тогда…
Оля: Ты спишь?
Матвей Ильич: Всё, всё…
Оля села на колени, убрала с лица пряди волос. За дверью светало, море было бесшумно. Она поднялась и сказала: «Ну что с тобой делать?» Пнула ногой в бок. На самом деле спит. Или умер? А кто его знает. Пусть спасатели разбираются. Оля набросила на Матвея Ильича брезент, вышла из домика и побрела по пляжу. Куда, зачем, почему? Они с подругой называли такие моменты жизни «движением». На этот раз движение произошло без травы и без винта, просто ночь такая, с рельсов сошла девочка, мы толкали паровоз без воды и без колес… Она не сразу заметила, что галька под ногами превратилась в асфальт.
Машина плавно огибала желтые холмы. Оля сидела на заднем сиденье. Совершенно голая. На передних сиденьях были мужчина и женщина средних лет, видимо, муж и жена.
— А куда вы едете? — спросила Оля.
— На базар, — ответила женщина, — тряпки продавать.
На ручках под крышей висели плечики с женскими платьями. Оля перебрала их и сказала:
— Я тоже хочу купить.
Ей ничего не ответили.
— Ладно, только не говорите, что у меня нет карманов, — сказала Оля, — это я сегодня уже слышала.
Женщина глянула на нее в зеркальце. Склонила голову к уху мужчины, что-то ему прошептала. Потом он — ей. Посовещавшись, они минуту ехали молча, а потом мужчина громко сказал:
— Мы решили тебе подарить.
— На счастье, — объяснила женщина, — чтобы день был удачным, чтобы мы все продали.
— Спасибо, — сказала Оля, — я тогда прямо сейчас и надену. Вы не против?
— Я — нет, — сказала женщина, — но надо у мужа спросить: ты не против, чтобы прямо сейчас?
— Нет. Мы и так из-за нее несколько раз чуть в пропасть не заехали.
— В пропасть летят, а не заезжают, — усмехнулась женщина.
Оля надела платье через голову, приподнялась и расправила его на бедрах.
— Замечательно. Теперь вы особо… — Женщина так и не закончила фразу.
— Я и была особой, — сказала Оля.
— Нет, детка, ты была особью, — сказал мужчина, — а теперь ты знаешь кто? Ты — мисс Вселенная.
Ну конечно. Только этого не надо говорить. Особенно во время движения. Вообще, разговаривать с водителем запрещается. А кто водитель? А кто его знает. Оля почти воочию увидела, как между ней и водителем вырастает стекло. Как в каком-то старом черно-белом фильме. Она сняла с себя платье и повесила его обратно.
