Я действительно зашла в музей, надеясь успокоиться и скоротать время до вечера, до обратного самолёта — вход в святыню естественной истории был открыт для всех, за исключением холодного уличного ветра. И вот, как разведчик из старого советского фильма, я брожу по полупустому музею среди чучел и скелетов. Кроме меня, по залам гуляют, заглядывая в брошюрки, пара ребят в шортах и с рюкзачками и мамаша со стайкой белобрысых детей. Их было человек шесть или семь, бегающих вокруг и галдящих у экспонатов, и ещё два разновозрастных младенца мирно посапывали в общей коляске— годовалый сзади, двухлетний спереди. За малышней, занимающей пространство залов по типу активного газа — всё, сразу и целиком, я не сразу обратила внимание на элегантную даму в возрасте. Дама была несколько полновата, но держалась очень прямо и только качала головой в редких кудряшках, когда очередной резвящийся младенец налетал на неё. Тогда она понимающе улыбалась мне с другой стороны чучела и, делая вид, что не замечает голосящих детей, подносила к глазам лорнет, чтобы прочитать таблички, рассказывающие о прежней жизни экспонатов.

Наконец чучела закончились, и я зашла в туалет, скинула туфли на каблуках и вылезла из деловой юбки. Я боролась с искушением выбросить её в урну, когда дверь распахнулась, и давешняя стая младенцев заполнила предбанник. Мамаша только улыбнулась мне, а дети торопились в кабинки, не обращая внимания на полуголую тетку с юбкой в руках, рюкзачком у ног и потёками туши под глазами. Я бросилась приводить себя в порядок и уже оделась в джинсы и, глядя в зеркало, стирала остатки слёз, когда элегантная старуха возникла позади меня и через плечо заглянула в глаза моему отражению.

— Называйте меня Алекс, — улыбнулась она. — А как твоё имя, деточка?

— Лиза, — хмыкнула я, понимая, что по местным меркам отвечаю не слишком вежливо.

— Откуда ты?

— Прилетела на день из Сиднея. А вообще — из России.

Дама всполохнулась и перешла на русский, чётко выговаривая согласные:

— А я ведь тоже из России, только уехала очень и очень давно. В прошлой жизни, — приосанилась она. — Тогда ещё — уехал. Видишь ли, дорогуша, чтобы жить на новом месте, мы сами должны измениться. Твоя беда, милочка, — дама взяла меня за подбородок и провела по лицу чистой салфеткой, — твоя беда в том, что ты держишься за прошлое. Поэтому ты рыдаешь тут в туалете так, что дети пугаются.

Я протестующе замычала, но она крепко держала мой подбородок, продолжая промакивать расплывшуюся косметику.

— И не возражай, дорогуша, мы все прошли через это. Знаешь, как я изменилась? Я стала совсем другой, когда покинул страну.

Мы вышли из музея. Алекс держала меня под руку, как престарелая тётушка, опирающаяся на племянницу не из физической немощи, но из желания оберечь несмышлёную родственницу от соблазнов этого мира. На площади, у входа в музей, танцевали бурые, в гирляндах белых точек, аборигены. Тётка с плоским носом и мясистыми губами дула в деревянную трубу, а молодые соплеменники приседали, прыгали и стучали себе по груди в такт её завываниям.

Алекс махнула тётке кружевным платком, и та радостно замахала в ответ, сломав ритм своего гудения, а потом передала трубу сородичу и, волнуясь телесами и улыбаясь сотней сверкающих зубов, подплыла к нам.

— Познакомьтесь, девочки, — провозгласила Алекс. — Это Елизавета, она недавно из России и сегодня впервые в нашем городе. А это — миссис Фрезер.

Я протянула руку. Миссис Фрезер, похоже, ожидала другой реакции. Она выглядела разочарованной.

— Я же тебе говорю, она только недавно тут и ничего про тебя не слышала, — хихикнула Алекс — Зато ты можешь рассказать ей свою историю!

Аборигенша снова расцвела и, схватив меня под другую руку, потащила в соседнее здание, тоже оказавшееся музеем, уже художественным. Его залы были увешаны множеством картин, написанных уверенной, хотя и своеобразной рукой. Большинство полотен изображало всадника в квадрате черной маски на месте головы. Из прорези в центре маски глядели крупными полумесяцами глаза. Картины производили впечатление грубости и невинности, это были скорее памфлеты, хотя смысл их без знания истории персонажа оставался неясным и отчасти пугающим. Миссис Фрезер проволокла нас мимо ряда полотен к картине, изображающей ручей посреди джунглей. На дальнем берегу ручья белела обнажённая фигура неясного возраста и пола, очевидно, стыдливость не позволила художнику изобразить детали анатомии. Подпись под картиной гласила: «Миссис Фрезер». Аборигенша довольно ухмыльнулась, глядя, как я недоумённо перевожу взгляд с полотна на неё и обратно.

— Пойдёмте, любимые, — вывела меня из ступора Алекс, — выпьем по чашке кофе, и миссис Фрезер расскажет о себе.

Кофе мы нашли тут же, на набережной, в открытом кафе под матерчатой крышей, пришедшейся очень кстати, когда небесное полотно, с утра густо-серое, прорвалось мелким холодным дождём. Алекс попросила официанта принести чашку чая, я — кофе, а миссис Фрезер — шоколадный коктейль и воздушное пирожное.

— А вы знаете, — светски заметила Алекс, когда смуглый молодой человек, счастливо улыбаясь, водрузил на стол белую горку безе, залитую густыми сливками и с ягодкой наверху, — вы знаете, что это пирожное названо в честь балерины русского императорского театра. Я видел её выступления, не здесь, разумеется, а в Петербурге… — она мечтательно прикрыла глаза и причмокнула губами.

Я немного путалась. Алекс легко переходила с женского на мужской род, рассказывая о себе прошлой, а её аристократическое изящество естественно сочеталось с почти военной осанкой, причём, какая из черт относилась к женской, а какая — к мужской ипостаси, я не понимала. Но тут вступила в разговор аборигенша.

— Я приплыла к этим берегам на двухмачтовом корабле, капитаном которого был мой дорогой муж, — заученно начала миссис Фрезер. — Я оставила на родине троих детей и носила под сердцем ещё одного, но нездоровье моего супруга требовало моего постоянного присутствия рядом с ним.

Я последовала за ним, как велел супружеский долг, не подозревая, что наше путешествие обернётся несчастьем. Корабль потерпел крушение неподалеку отсюда, и почти все члены экипажа погибли. Только мой супруг, один из его помощников и я выбрались на берег, — она зачерпнула полную ложку крема и отправила её в чёрную пропасть рта, крошки безе светились на её лоснящихся щеках и вылетали изо рта. — Мы погибли бы в джунглях, без воды и еды, но тут появились дикие люди. Они ходили совершенно голые, и мы, чтобы походить на них, также вынуждены были раздеться, — она слегка хрюкнула, подавившись вишнёвой косточкой. — Но дикие люди бросили копьё в спину моему беспомощному супругу и убили его. А потом схватили меня и заставили выполнять их необузданные желания вопреки моему положению замужней женщины. Они увели меня в лес, а когда у меня родился ребёнок, бросили его в воду и дали мне взамен своего младенца — самое отвратительное существо, которое я только видела. — Она допила шоколад и довольно рыгнула. — С тех пор я живу с аборигенами как мать и сестра и по мере сил тружусь над развитием и пропагандой туземной культуры. Вот, праздники провожу, — она довольно огляделась.

— Простите, миссис Фрезер, — робко спросила я, — но вы говорите так, словно вы — белая? Что это — такая шутка? Или аборигенский миф, который передаётся от матери к дочери? Аборигены верят в переселение душ? — обернулась я к Алекс, под слоем пудры порозовевшей от сдерживаемого смеха.

— Твоя подруга — расистка, — возмущённо заявила миссис Фрезер, поднимаясь из-за стола. — Я с такими субъектами вообще не разговариваю.

Она встала и, гордо покачивая бёдрами, отправилась обратно в круг танцующих аборигенов.

— Элиза, я зайду домой с девочкой, ты не против? — крикнула Алекс ей вслед, но миссис Фрезер даже не обернулась.

Алекс рассмеялась в голос и погладила меня по руке.

— Нет-нет, это не переселение душ, это простое изменение личности. Она изменилась, что и тебе советую. Ты только посмотри, она ведь нашла себя. Насколько счастливее и осмысленнее её существование в качестве старейшины аборигенского племени, и в том числе, — она подняла палец и со значением взглянула на меня, — в качестве посредницы при общении аборигенов с властями, чем в качестве стервы, изъедающей печёнку несчастному мужу и смакующей свои страдания среди аборигенов. Насколько верное решение она приняла, полностью сменив личность, став одной из них, и неизбежно — став их вожатой, уважаемым и нужным членом племени аборигенов. В этом и только в этом, — провозгласила Алекс, поднимаясь из-за стола и отсчитывая монеты по счету, — ответ на вопрос, как нам существовать на чужбине.