Осень в Кахетии Вдруг возник осенний ветер, и на землю он упал. Красный ястреб в листьях красных словно в краске утопал. Были листья странно скроены, похожие на лица, — сумасшедшие закройщики кроили эти листья, озорные, заводные посшивали их швеи… Листья падали на палевые пальчики свои. Называлось это просто: облетевшая листва. С ней случалось это часто по традиции по давней. Было поровну и в меру в ней улыбки и страданья, торжества и увяданья, колдовства и мастерства. И у самого порога, где кончается дорога, веселился, и кружился, и плясал хмельной немного лист осенний, лист багряный, лист с нелепою резьбой. В час, когда печальный ястреб вылетает на разбой. «Горит пламя, не чадит…»
Горит пламя, не чадит. Надолго ли хватит? Она меня не щадит — тратит меня, тратит. Быть недолго молодым, скоро срок догонит. Неразменным золотым покачусь с ладони. Потемнят меня ветра, дождичком окатит… А она щедра, щедра — надолго ли хватит? Старый пиджак Я много лет пиджак ношу. Давно потерся и не нов он. И я зову к себе портного и перешить пиджак прошу. Я говорю ему шутя: «Перекроите всё иначе, сулит мне новые удачи искусство кройки и шитья». Я пошутил. А он пиджак серьезно так перешивает, а сам-то всё переживает: вдруг что не так. Такой чудак. Одна забота наяву в его усердье молчаливом, чтобы я выглядел счастливым в том пиджаке, пока живу. Он представляет это так: едва лишь я пиджак примерю — опять в твою любовь поверю… Как бы не так. Такой чудак. «Тьмою здесь всё занавешено…» Тьмою здесь всё занавешено И тишина, как на дне… Ваше величество женщина, да неужели — ко мне? Тусклое здесь электричество, с крыши сочится вода. Женщина, ваше величество, как вы решились сюда? О, ваш приход — как пожарище. Дымно, и трудно дышать… Ну, заходите, пожалуйста. Что ж на пороге стоять? Кто вы такая? Откуда вы?! Ах, я смешной человек… Просто вы дверь перепутали, улицу, город и век. Московский муравей Не тридцать лет, а триста лет иду, представьте вы, по этим древним площадям, по голубым торцам. Мой город носит высший чин и звание Москвы, но он навстречу всем гостям всегда выходит сам. Иду по улицам его в рассветной тишине, бегу по улицам кривым (простите, города). Но я — московский муравей, и нет покоя мне, так было триста лет назад, и будет так всегда. Ах, этот город, он такой, похожий на меня: то грустен он, то весел он, но он всегда высок. Что там за девочка в руке несет кусочек дня, как будто завтрак в узелке мне, муравью, несет? По Смоленской дороге По Смоленской дороге — леса, леса, леса. По Смоленской дороге — столбы, столбы, столбы. Над Смоленской дорогою, как твои глаза, — две вечерних звезды — голубых моей судьбы. По Смоленской дороге — метель в лицо, в лицо, всё нас из дому гонят дела, дела, дела. Может, будь понадежнее рук твоих кольцо — покороче б, наверно, дорога мне легла. По Смоленской дороге — леса, леса, леса. По Смоленской дороге — столбы гудят, гудят. На дорогу Смоленскую, как твои глаза, две холодных звезды голубых глядят, глядят. Шарманка-шарлатанка Шарманка-шарлатанка, как сладко ты поешь! Шарманка-шарлатанка, куда меня зовешь? Шагаю еле-еле, вершок за пять минут. Ну как дойти до цели, когда ботинки жмут? Работа есть работа. Работа есть всегда. Хватило б только пота на все мои года. Расплата за ошибки — она ведь тоже труд. Хватило бы улыбки, когда под ребра бьют. Чудесный вальс Музыкант в лесу под деревом наигрывает вальс. Он наигрывает вальс то ласково, то страстно. Что касается меня, то я опять гляжу на вас, а вы глядите на него, а он глядит в пространство. Целый век играет музыка. Затянулся наш пикник. Тот пикник, где пьют и плачут, любят и бросают. Музыкант приник губами к флейте. Я бы к вам приник! Но вы, наверно, тот родник, который не спасает. А музыкант играет вальс. И он не видит ничего. Он стоит, к стволу березовому прислонясь плечами. И березовые ветки вместо пальцев у него, а глаза его березовые строги и печальны. А перед ним стоит сосна, вся в ожидании весны. А музыкант врастает в землю… Звуки вальса льются… И его худые ноги как будто корни той сосны — они в земле переплетаются, никак не расплетутся. Целый век играет музыка. Затянулся наш роман. Он затянулся в узелок, горит он — не сгорает… Ну, давайте ж успокоимся! Разойдемся по домам!.. Но вы глядите на него… А музыкант играет. |
