«Мне все известно. Я устал всё знать…» Мне все известно. Я устал всё знать, и всё предвидеть. А между тем как запросто опять меня обидеть. Как мало значу я без гордых сил, в костюм зашитый. Мой опыт мне совсем не накопил от бед защиты. Судьба моя, беспомощна сама, и в ус не дует. История, сходящая с ума, со мной флиртует. Флиртуй, флиртуй, сентябрьская ночь, кажись забавной. Невыносимо, но не превозмочь печали главной. Она стоит, как стрелочник, за мной — служака честный — и отправляет мой состав земной в тупик небесный. «Надежды крашеная дверь…»
Надежды крашеная дверь. Фортуны мягкая походка. Усталый путник, средь потерь всегда припрятана находка. И пусть видна она нечетко, но ждет тебя она, поверь. Улыбка женщины одной, единственной, неповторимой, соединенною с тобой суровой ниткою незримой, от обольщения хранимой своей загадочной судьбой. Придут иные времена и выдумки иного рода, но будет прежнею она, как май, надежда и природа, как жизнь и смерть, и запах меда, и чашу не испить до дна. «В больнице медленно течет река часов…» В больнице медленно течет река часов, сочится в форточки и ускользает в двери. По колким волоскам моих седых усов стекает, растворяясь в атмосфере. Течет река. Над нею — вечный дым. Чем исповедаюсь? Куда опять причалю? Был молодым. Казался молодым. О молодости думаю с печалью. В больнице медленно течет поток времен, так медленно, что мнится беспредельным. Его волной доставленный урон не выглядит ни скорбным, ни смертельным. На новый лад судьбу не перешить. Самодовольство — горькое блаженство. Искусство все простить и жажда жить — недосягаемое совершенство. «Мне нравится то, что в отдельном…» Мне нравится то, что в отдельном фанерном домишке живу. И то, что недугом смертельным еще не сражен наяву. И то, что погодам метельным легко предаюсь без затей, и то, что режимом постельным не брезгаю с юных ногтей, — Но так, чтобы позже ложиться, и так, чтобы раньше вставать, а после обеда свалиться на жесткое ложе опять. Пугают меня, что продлится недолго подобная блажь… Но жив я, мне сладко лежится — за это чего не отдашь? Сперва с аппетитом отличным съедаю нехитрый обед и в пику безумцам столичным ныряю под клетчатый плед, а после в порыве сердечном, пока за окошком черно, меж вечным и меж быстротечным ищу золотое зерно. Вот так и живу в Подмосковье, в заснеженном этом раю, свое укрепляя здоровье и душу смиряя свою. Смешны мне хула и злословье и сладкие речи смешны, слышны мне лишь выхлопы крови да арии птичьи слышны. Покуда старается гений закон разгадать мировой, покуда минувшего тени плывут над его головой и редкие вспышки прозрений теснят его с разных сторон, мой вечер из неги и лени небесной рукой сотворен. И падает, падает наземь загадочный дождик с небес. Неистовей он раз за разом, хоть силы земные в обрез. И вот уж противится разум, и даже слабеет рука, но будничным этим рассказом я вас развлекаю слегка. На самом-то деле, представьте, загадочней всё и страшней, и голос фортуны некстати, и черные крылья за ней, и вместо напрасных проклятий, смиряя слепой их обвал, бегу от постыдных объятий еще не остывших похвал. Во мгле переделкинской пущи, в разводах еловых стволов, чем он торопливей, тем гуще, поток из загадок и слов. Пока ж я на волю отпущен, и слово со мной заодно, меж прожитым и меж грядущим ищу золотое зерно. «Париж для того, чтоб ходить по нему…» Париж для того, чтоб ходить по нему, глазеть на него, изумляться, грозящему бездной концу своему не верить и жить не бояться. Он благоуханием так умащен, таким он мне весь достается, как будто я понят уже и прощен, и праздновать лишь остается. Париж для того, чтоб, забыв хоть на час борения крови и классов, зайти мимоходом в кафе «Монпарнас», где ждет меня Вика Некрасов. |
