-Мне пришлось учиться быть сильным. Меня никогда не любили, да и ее особо тоже. Но она всегда была слишком пуленепробиваема для них, а я был под ее защитой. А когда она уехала, мне пришлось защищаться самому. Сначала было ужасно тяжело, но ведь она меня всему научила. Фрэнки, ее так же как и меня ненавидели, понимаешь? Ее так же заталкивали к парням в раздевалку почти голой. Но она все равно была сильная, а они все равно проигрывали. Теперь я тоже сильный, а они проигрывают. Нас не любили, потому что мы делали то, что хотели. Мы были свободны, я сейчас свободен, а они нет. Устраивать пьяные вечеринки и купаться в одежде на закате – это разные вещи, понимаешь? Они легко напиваются, но они крутят у виска, когда кто-то плещется в одежде в воде. Они на самом деле тоже хотят быть такими, сумасшедшими и безбашенными, но их останавливают выдуманные ими же всеми границы. Вот они и ненавидят меня за то, что я могу так делать, и напиваются, чтобы хоть как-то заглушить в себе то чувство, что они живут не так, как хотят, притворяясь для самих же себя, что выпивка, крутые вечеринки и папины автомобили – это то, что им нужно.

Джерард замолчал. Фрэнк хаотично перебирал его пряди, нервно закусывая губу. Джерард он ребенок, он просто маленький ребенок, который много понимает и нуждается в тепле.

Они молчали около пяти минут, каждый думая о своем, в радиоприемнике звучала «Yesterday» .

-Фрэнки? – наконец, тихо проговорил Джерард.

-Да? – так же тихо отозвался тот.

-Дай мне свою колу.

Домой они возвращались сытые и счастливые. Рассекая на старом пикапе по грязным лужам они громко пели « This Is Gonna Hurt», строили рожи друг другу и воображали себя рок-звездами.

Около дома Фрэнк оказался только в семь вечера. Попрощавшись с Джерардом, он вылез из машины и вытащил свою сумку, и дождь тут же окутал его своей пеленой.

-Спасибо, Джи, это было круто, – проговорил он, теребя ремешок.

-Вот да! – радостно завопил Джи, широко улыбаясь ему. – Хороших снов, Фрэнки.

-И тебе.

Дряхлый пикап двинулся с места, оставляя после себя длинные полосы от колес на грязи, и умчался вперед по дороге, а Фрэнк, пару секунду посмотрев ему вслед, направился к дому, доставая из кармана ключи.

Войдя в прихожую, он услышал громкие крики родителей из кухни, и, обрадовавшись, что можно проскользнуть незамеченным, пробрался в свою комнату. Приняв душ и нацепив свою пижаму, он взял наушники, чтобы не слушать крики родителей, и забрался в кровать, думая о том, как здорово, что на завтра не задали уроков и он может проспать больше десяти часов.

Walk with me, Suzy Lee

Это утро было необычно для Фрэнка тем, что вместо бьющейся в истерике матери в семь утра, к нему в комнату вихрем ворвался отец, с силой распахивая дверь. Он не был зол или раздражен, он был просто в ярости. Он тяжело дышал, не зная, куда деть свои руки, а глаза сверкали от гнева.

-Пап? – не помня себя от страха, еле выговорил Фрэнк.

-Ну и какого черта ты еще в кровати? – выделяя каждое слово, прошипел отец, сжимая и разжимая кулаки.

-Я…я…

-В школу нам больше уже не надо?!

-Вообще-то…

-Ты хоть немного думаешь о поступлении?! – не обратив на слова Фрэнка никакого внимания, продолжил кричать отец. – Ты хоть представляешь, сколько мы денег в тебя вложили? Сколько мы сил потратили, чтобы обеспечить твое будущее? Я спрашиваю, ты это понимаешь?!

Фрэнк никогда не видел своего папу таким. Он злился и раньше, конечно, и кричал и даже ломал вещи, но никогда это не было просто так, без повода, и так жестоко и так страшно. Он не узнавал в этом человеке, который стоял перед ним с раскрасневшимся лицом, того, кто всегда шутил за ужином и тайком от мамы давал ему деньги. Боясь разозлить отца больше, Фрэнк торопливо закивал, накрываясь одеялом до самого носа.

-Ты ничего не понимаешь! Какого черта ты еще лежишь? Вставай и собирайся в школу!!!

С этими словами отец быстро подошел к кровати, стаскивая перепуганного Фрэнка с кровати, отчего он с глухим стуком упал на пол, больно ударившись локтем.

-Но, пап… – еле выговорил он, и ответом ему послужила звонкая пощечина.

Вскрикнув от неожиданности, Фрэнк прижал руку к пылающей щеке и снизу вверх посмотрел на отца затравленным взглядом. На лице человека, которого он всю жизнь любил и уважал, не дрогнул ни один мускул, когда он ударил его.

-Поднимайся и иди в школу. Живо.

С этими словами отец вышел из комнаты, специально оставив дверь открытой, и Фрэнк услышал истеричные вопли матери на кухне и все тот же жестокий, полный ярости, голос отца, от которого становилось жутко.

Фрэнк не выдержал, и соленая слезинка скатилась по его щеке. Это было просто невозможно. Он сидел на холодном полу, с ноющим локтем и раскрасневшейся щекой, и не мог поверить. Каждый раз его родителям удавалось удивить его, и уже казалось, что хуже тех слов про аборт быть не может, но…

-Я сказал: собирайся! – послышался снизу голос отца, и быстро подскочив, Фрэнк побежал в ванную, задевая по пути дверной косяк.

Он никогда не мылся, не ел и не одевался с такой скоростью. На все про все ему хватило пятнадцати минут, и, выходя из дома и слушая вдогонку ругательства и угрозы отца, он подумал, что это может стать неплохой традицией – сваливать из дома с утра пораньше.

-И чтобы сегодня был дома вовремя!

Бредя этим утром по еще спящим темным улицам Атланты, он впервые в жизни совершенно точно хотел умереть. Он же знал, что отец не имел в виду ровным счетом ничего из того, что сказал. Просто ругаться с одной только мамой ему надоело.

«Уроды».

Он совсем не хотел так думать о родителях, но они были просто отвратительны. Его любимые мама и папа были просто отвратительны. Два самых любимых человека в его маленькой жизни были ему отвратительны.

Было тошно, невероятно холодно, и он все еще плакал. Слезы сами капали на промерзший асфальт, ничуть не унимая боль внутри. Почувствовав, что ноги его почти не держат, он остановился у какого-то незнакомого дома с маленьким двориком, украшенным прелестными цветами, бесцеремонно зашел на чужой газон, залез поглубже, в самую яркую и пышную клумбу, и улегся прямо на землю, прячась за высокими цветами. Стало еще холоднее, почти до боли в спине, но это было не так уж и плохо, потому что физическая боль вытесняла душевную.

И это было хуже всего на свете – то, что он сделал. Ему хотелось совсем не этого. Хотелось… революции. Хотелось встать и сделать что-нибудь безумное, совершенно ненормальное, даже абсолютно чокнутое и невероятное! Грудь разрывало изнутри, будто все то, что он так долго сдерживал в себе, пыталось вырваться наружу. Хотелось сказать родителям, чтобы они не впутывали его в свои проблемы, хотелось перестать так напрягаться из-за учебы, потому что… Потому что медицинский университет – мечта его родителей, а совсем не его собственная. Хотелось так много и так сразу, хотелось дышать миром и задохнуться им же, и он чувствовал, что все это рядом, что стоит протянуть руку – и он схватит то, что ему так необходимо. Он чувствовал себя на грани, еще чуть-чуть и он сорвется, плюнет на все и будет делать так, как правда хочет, он близко, он это уже чувствует, но…