-Ты нам тогда так и не ответил, – сказал Конор, – он твой друг?

Фрэнк молчал, продолжая смотреть Джерарду, избитому, грязному, униженному Джерарду в глаза. В бесконечные глаза бесконечно мальчика, который завтра проснется с огромной плешью на голове.

-Не молчи! – рявкнул Конор. – Или тоже хочешь проснуться лысым?

-Да ладно тебе, Кевин, – спокойно ответил Одли, – просто лей это ему на голову.

Пока Кевин снова открывал пакетик, пока Ханна снова улыбалась где-то у него за спиной, пока толпа затаилась в предвкушении, пока буфетчица старательно делала вид, что ничего не замечает, пока забитые дети в отстойному углу проклинали себя за то, что не достаточно храбры, чтобы помочь, пока весь мир сходил с ума, Фрэнку отчаянно хотелось жить.

Не быть Фрэнки Айеро, который завтра будет лысым, на которого не обращают внимания родители, который влюбился в мальчика, который так далеко от дома, который так боится.

-Нет, – проскулил он.

-Что? – спросил Кевин.

-Он не мой друг.

-Отлично!

Толпа одобрительно загудела, пакетик полетел в мусорку.

Фрэнк поднял голову и посмотрел на Пьеро.

На целую секунду космос в его глаза потух.

«Господи, ну и жуть, кто вырвал этому чуваку сердце?»

Ты не можешь сдержать нарушенного обещания,

Наши отношения подходят к концу.

Я не хочу, чтобы меня били и издевались,

Поэтому я выбираю сократить свои потери,

Твою ложь, которая никого не одурачит:

Твоего волшебного белого кролика,

Белую комнату и смирительную рубашку.

We just wanna be okay

Когда все дерьмово, просто смейся.

Фрэнк лежал в своей кровати, завернутый в одеяло прямо в одежде, и третий час слушал, как внизу ругаются родители. Он искренне удивлялся, как они еще не оглохли и не потеряли голос.

Он старался прислушиваться к каждому слову, как бы сильно они ни ранили или ни ломали их и без того покромсанную семью, потому что все это заглушало мысли в его голове. Это просто позволяло не думать о том, что он сделал.

Это просто позволяло не думать о разбитом космическом мальчике, это позволяло не думать о том, как сильно он его подвел. Это позволяло не думать о том, что ничем не лучше Одли или Конора, что он трусливый ублюдок.

Когда Бог создавал людей, он тут же и создал Ад на Земле. Совесть и чувство собственной вины – это ведь так просто. Нет ничего хуже, когда ты ненавидишь себя сам, когда проклинаешь за каждое сделанное действие и каждое сказанное слово, когда никто не придет и не скажет «я прощаю тебя», потому что ты сам не сможешь простить себя. Это все равно когда-нибудь придет к тебе, неожиданно ударит тебя в грудь потоком холодного воздуха, и ты будешь лежать в своей кровати, думать об этом и ненавидеть, ненавидеть, ненавидеть себя.

Он был просто мальчиком, который, черт возьми, после всего, что ему пришлось пережить, имел право на тепло, на любовь, на хоть капельку этой гребаной любви, но даже Фрэнк его растоптал, пытаясь спасти свою задницу. Это было правда очень страшно – когда ему почти вылили эту гадость на голову, когда его били и смеялись над ним – но вот он, в своей кровати, не лысый, целый и невредимый, но разве ему легче?

Часы показывали почти двенадцать. Джерард не разговаривал с ним уже почти две недели. Нет, он не кричал, не обзывал Фрэнка, не кидался на него с кулаками, ничего из этого, он просто снова сидел на полу и больше не носил его толстовку. Это было больше, чем больно.

Часы показали двенадцать. Родители продолжали орать друг на друга, темнота опустилась на улицы Атланты, мысли в голове Фрэнка поедали его изнутри. В один момент он подумал, что если не сделает хоть что-нибудь – он сойдет с ума от ненависти и отвращения к самому себе, поэтому быстро встав с кровати, он сбежал вниз по лестнице, натянул кеды и выбежал на улицу, и родители даже не заметили, что их сын ушел из дома.

Он шел по темным, на удивление сухим улицам Атланты, кутаясь в свою толстовку, и слушал музыку, надеясь, что это может хотя бы на несколько минут перестать думать, какой он отстойный. Он спас себя и не спас Джерарда.

Он продолжал идти мимо тихих домов, мимо маленьких круглосуточных магазинчиков со светящимися вывесками, мимо спящих в будках собак, пока не заметил в свете от фонаря знакомую фигуру.

Алекса сидела около дороги прямо на бордюре под большим фонарем, а на ее коленях сидела маленькая девочка лет шести. Ее голова лежала на плече у Алексы, и та аккуратно укачивала ее, поглаживая по темным волосам.

Фрэнк неслышно подошел ближе, вставая у них за спиной и не зная, что лучше сделать и как себя вести.

-Алекса? – решил позвать он.

Она резко обернулась, отчего девочка в ее руках вздрогнула и открыла глаза. Алекса выглядела злой и растерянной одновременно, ее взгляд метался от Фрэнка к трещинам на асфальте и обратно, и было видно, как трудно ей взять себя в руки.

-Какого хрена ты тут делаешь? – в конце концов, процедила она сквозь зубы.

-Я гуляю, – ответил немного сбитый с толку Фрэнк, – просто гуляю. А ты?

-Гуляешь полпервого ночи? Ну и как?

-Да, знаешь, неплохо.

-Алекса, я пойду поиграю.

Девочка слезла с коленей Алексы и убежала к ближайшей клумбе, тут же начиная копаться в земле, пачкая свои белые колготки.

-Триша, пожалуйста, аккуратнее! – крикнула ей вслед взволнованная Алекса – это моя… моя сестра, и мы… мы тут просто…

-Я знаю, – сказал Фрэнк, усаживаясь рядом с ней на бордюр.

-Что? Откуд… Джерард, – догадалась Алекса.

-Да, он мне все рассказал. Я никому ничего не говорил и не скажу.

-Да, – она усмехнулась, – моя репутация бы не пережила, если бы все узнали, что я несколько раз ночевала у Пьеро.

Фрэнк недоверчиво покосился на нее.

-Ночевала?

-Ну да, – ответила Алекса, – ты же сказал, что все знаешь.

-Да, он рассказывал мне, что много раз видел, как ты с сестрой ходишь по улице ночью, потому что ваши родители напивались.