— Это «они», — шептали все, прислушиваясь.

В обсуждении каждого шороха за дверью принимали участие наряду со взрослыми и дети. Какие только не делались предположения. Ведь здесь были большею частью люди, уже пережившие ужасы погромов в своих родных местах, и паника делала их почти безумными. Общее впечатление от всего происходящего и того, что каждый из нас ждал впереди, были одно:

— Западня.

Мы все казались себе запаянными в эту западню, обреченными, если не на гибель, то на позор, унижения, побои, на все то, что является атрибутами погромов. О «нем», погроме, никто из нас не говорил, но всеми чувствовалось, что самое страшное впереди, когда умолкнут пушки и явится победитель…

Ночью в среду канонада стихла.

Неизвестно, почему публика нашего ресторана стала вообще успокаиваться и даже расходиться по номерам. Мы втроем, — я, отец и наш приятель, — тоже пошли наверх к себе в номер и, не раздеваясь, в шапках и пальто, легли в постель.

Недолго длился наш сон.

Показавшийся подозрительным шум в коридоре заставил моего отца, нервного и подвижного человека, высунуться за дверь.

Он тотчас отскочил и запер дверь.

По лицу его мы поняли сейчас же, что там что-то неладно.

— Что, что там — бросились мы к нему.

Но уже отворилась дверь.

В комнату вошло несколько военных: —2 офицера и 1 солдат.

Одного из офицеров другие называли поручиком.

— Ты кто? — обратился поручик к моему отцу, фамилия? Откуда приехал? Чем занимаешься?

Зло скривил губы.

— Коммуну ждешь?

Каждый свой вопрос он сопровождал отборной площадной бранью. Такого же рода вопросы были обращены ко мне и нашему приятелю. Последнего поручик принял, по-видимому, сначала за русского, но по испуганному лицу его понял, что ошибся.

— Стреляете в нас?

И опять площадная брань.

— Коммуну устраиваете?

Кивнул своим спутникам.

— Обыскать надо.

Первым поручик обыскал меня, причем начал с бумажника.

— Позвольте, я вам достану документы, — сказал я.

Но документами ни поручик, ни его товарищ по боевой деятельности не интересовались.

Из бумажника высыпались деньги.

Не догадываясь еще о целях и намерениях господ офицеров, я стал подбирать деньги.

— Не трудитесь, — заявил поручик.

Он сам подобрал деньги и положил их торопливо в карман. Затем осмотрел подробно бумажник, забрал все оставшиеся там мои деньги, казенные и личные.

И обратился к отцу:

— Деньги давай, жидовская харя!

Отец высыпал ему всю имевшуюся у него наличность.

— Это все твои деньги?

И офицер замахнулся револьвером на отца.

Боясь, что он изобьет его, я стал выбрасывать из карманов всю имевшуюся у меня мелочь.

Он всю ее забрал.

По-видимому, у него составилось впечатление, что больше ни у меня, ни у отца взять нечего.

— Вы обыскали помещение? — обратился он к другому добровольцу.

— Здесь белье и костюмы, — последовал ответ.

— Отберите себе все, что вам нужно, и положите в кожаный чемодан.

И поручик обратился к нашему приятелю:

— А ты кто?

Тот назвал себя.

— Деньги!

— Денег нет у меня.

— Что-о?

Поручик приставил револьвер к его виску.

— Ну… деньги… Или застрелю!

Тот побелел, как стена. Дрожащими губами он пролепетал;

— Подождите… я схожу, достану.

— Далеко?

— Нет…

— Ну, иди.

И он отправил с ним солдата. Принялся укладывать наши вещи в чемодан. Набив его доверху, он вдруг заинтересовался моими документами.

— Вы адвокат? — обратился он ко мне.

Но тотчас спохватился и овладел собой.

— Я сам москвич, я это дело знаю… снимай свои лакированные ботинки.

Я снял.

Ботинки последовали в чемодан вслед за оставленными вещами. Молчаливый спутник поручика плотно увязал чемодан и вопросительно взглянул на поручика.

— Идем.

Господа офицеры поспешно оставили гостиницу.

После этого первого налета, который мы считали прелюдией к дальнейшему погромному действу, мы все оставили гостиницу и нашли приют тут же во дворе, в квартире своего знакомого. Здесь собралось человек 20 евреев, знакомых хозяина, людей различного общественного положения, различных воззрений и возрастов. Тут был адвокат, член кадетской партии, бывший товарищ министра при Временном Правительстве — правый эсер, холеный купеческий сынок, беженец из Слободки, лакей из ресторана. Мы жались вместе в этой квартире, усевшись рядком, подальше от дверей и окон.

Томительно шло время.

Вдруг в гостинице вновь поднялась тревога.

Как мы потом узнали, в гостиницу вошло несколько человек военных, — офицеры и солдаты, врач и сестры милосердия.

Во главе их был полковник.

Вошедшие начали с того, что успокоили прислугу, а также просили успокоиться и всех жильцов.

Заявили:

— В городе наступило успокоение, больше грабежей не будет, а в случае налетов мы сами будем охранять гостиницу.

Потребовали себе несколько комнат. Все это внесло успокоение среди евреев. Но продолжалось оно недолго.

Вскоре по всем комнатам побежала весть:

— 30.000… требуют 30.000.

Телеграф работал:

— Грабят по комнатам.

Вскоре из гостиницы во двор вышла группа солдат и офицеров.

Вышел и полковник.

— Открыть подвалы! — приказал он.

Он сначала обошел все подвалы, спокойно осмотрел всех бьющихся там в страхе евреев, потом приказал принести себе стул.

Сел посреди двора.

Отдал какие-то распоряжения.

Отдавши честь, офицеры и солдаты по его указанию пошли в одно из подвальных помещений, где хранились вещи хозяина гостиницы и там забрали все хранившееся имущество на миллионную сумму. Все это пропалывалось спокойно, организованно, видимо по заранее выработанному плану, по указаниям сведущих лиц.

— Все? — спросил полковник.

— Так точно.

Окончив этот ординарный, без погромных выкриков, без погромных эффектов, грабеж, полковник удалился со двора.

Вещи были собраны в один из номеров.

Вечером увезены.

Вечером же отряд занялся ограблением всех, оставленных жильцами, номеров.

Я не буду, — рассказывает свидетель, — касаться общечеловеческого ужаса, пережитого жителями нашего двора от сильнейшей орудийной, пулеметной и ружейной канонады, когда оконные стекла дрожали, падали и разбивались; когда в течение почти 6-ти часов казалось ежеминутно, что дом всей его тяжестью обрушится на сжавшихся по углам людей. Я расскажу лишь о специфической погромной жути, в которой задыхались исключительно жители-евреи

Началось это в среду, в ночь.

Было часов 11.

Сначала откуда-то издалека, лишь как бы доносимые ветром обрывки вздохов, а потом все ближе и явственнее, все громче и чаще, стали доноситься пронзительные вопли и призывы о помощи.

Преобладали женские и детские голоса.

Они все громче просили о пощаде.

Слышны были уже отдельные, с хриплыми нотками безнадежной мольбы:

— Не убивай-й-те.

Грохали отдельные выстрелы.

Доносился гулкие звуки разбиваемых дверей, звон разбитых стекол.

Во тьме кто-то прошептал:

— Началось…

Тьма была ужасающая, город не освещался электричеством. Кое-где горели свечи, но и они потухли при первых звуках погрома.

Христиане покинули нас.

Не знаю, было ли это вызвано сочувствием к погрому или лишь один инстинкт самосохранения заговорил в них, но как бы то ни было они, все время канонады державшиеся вместе с нами, разбрелись по своим квартирам.

Крепко и прочно заперли за собою двери.

Часов в 5 утра постучались в ворота.

Никто из нас не отозвался.

Стали их выламывать.

Мы пробовали звонить по телефону в Городскую Думу, в Районное Управление, но должно быть провода были испорчены, никто не отозвался. Положение было безвыходное. Не к кому было обратиться за помощью, не было средств предотвратить надвигающиеся муки, а может быть и смерть.