Тут пришли соколовцы.

Крестьяне подняли новое восстание против большевиков и евреев. Ни один еврей не смел выходить за порог дома. Из местечка не выпускали, ежедневно грабили.

Требовали контрибуцию.

Опять были разбиты соколовцы.

Пришел большевистский отряд.

Было расстреляно 15 повстанцев, а остальные разбежались. Но когда красноармейцы хотели расстрелять двух пойманных мужиков, евреи упросили отпустить своих недавних угнетателей. Зато, когда этот отряд оставил местечко, банда опять ворвалась и подожгла местечко со всех сторон. Стреляли при этом в евреев, задумавших тушить пожар. Только разразившаяся гроза не дала огню распространяться. Снова евреев не выпускали из местечка под угрозой расстрела, и они не смели появиться на улицах.

Я переехала с детьми в Коростень.

…Не имею ни хлеба, ни рубахи, чтобы прикрыть свою наготу.

Было наступление на Коростень.

Слышалась со всех сторон ружейная и пулеметная стрельба. Еврейское население всей округи попряталось, зная, какая опасность ему угрожает. У нас в селе Белошицах появилась разведка из двух соседских крестьян. Один был вооружен винтовкой, у другого простая палка со штыком.

День был праздничный.

Крестьяне сидели кружком, когда появились разведчики, и тотчас началась шумная беседа. Разведчики уговорили наших мужиков присоединиться к ним и восстать против большевиков.

— За громадянску владу.

Долго уговаривать не пришлось.

Крестьяне единогласно решили присоединиться к повстанцам. И первым делом они нарядили погоню за успевшими разбежаться евреями.

Несколько крестьянских мальчиков-подростков вскочили на лошадей и помчались за жидами-коммунистами, как они кричали. Им удалось настигнуть несколько еврейских мальчиков, бежавших в Коростень.

Те увидали своих прежних сотоварищей. Увидали их вооруженными. Поспешно спрятались в рожь.

Но те соскочили с лошадей, нашли, поймали их во ржи…

И стали бить чем попало. Шпионы — кричали они. Долго сыпались удары. Потом погнали их обратно домой.

…Женщины и дети шатались по полям, и никто не хотел впустить их в дом.

Мне сорок лет, я торговка.

7-го апреля я села в Киеве на пароход «Барон Гинсбург». Пароход отправился в д. Суховичи за сахаром. Его арендовали 3 сухачевских еврея, которые уже от себя взяли пассажиров. Я села на пароход заспанной измученной и не осмотрелась — кто и сколько пассажиров с нами ехало. Я забралась в угол и дремала. Проснулась я от шума, Евреи были ужасно встревожены и перепуганы.

— Что делать… стреляют.

Действительно я услышала ружейную трескотню и удары пуль, пробивавших стенки парохода.

Я вся содрогнулась и растерялась.

Все несчастье, что произошло потом, — не сохранилось почти в моей памяти. Я все видела, слышала и делала, как в летаргическом сне. Я еле вспоминаю, как пароход причалил к берегу и как к нам ворвались 5–6 озверевших бандитов с ружьями.

Они стучали ногами об пол и командовали:

— Евреи отдельно, русские отдельно!

Русские отошли в сторону.

Раздалась новая команда:

— Женщины отдельно!

Мужчин вывели, должно быть на палубу. Нас осталось, кажется, три женщины под конвоем нескольких бандитов.

Потом нас вытащили на палубу. Мы рыдали, теряли сознание.

Бандиты взялись сначала за престарелую женщину и бросили ее в реку — как была в одежде.

Потом бросили меня.

Я лишилась чувств.

Не знаю, как доплыла до берега.

Надо думать, что меня вынесло течением, и я нащупала руками болотистую землю и выкарабкалась на болотистый остров, заросший прутьями. Сколько я там лежала — не знаю. Когда я пришла немного в себя и начала осматриваться, я увидала, что на другом берегу реки происходит что-то необычайное: там стреляли, шумели, кричали. Я глубже забралась в тростник и лежала там. Одежда прилипла к телу, все члены окоченели. Так пролежала я два дня и две ночи.

На третий день, на рассвете заметила лодку с двумя крестьянами, поняла, что тут все равно погибну, и решила попросить мужиков, чтобы они перевезли меня на другой берег. Мужики согласились и перевезли меня до села Межигорья.

Я вошла в коридор женского монастыря.

Спряталась под ступеньками.

Сколько там пролежала — не знаю.

Когда раскрыла глаза, увидала возле себя сестру милосердия, которая приводила меня в чувство. Она отнеслась ко мне с большим состраданьем, забрала меня в свою келью, дала мне теплого молока.

Сняла с меня одежду и высушила ее. Посадила у печки.

Гладила мою голову и утешала с большой сердечностью.

Она подержала меня у себя несколько часов, а после этого велела уйти, потому что из-за меня:

— Монастырь может постичь несчастье.

Я ушла.

Но идти в деревню побоялась.

Я пряталась в монастырском дворе, в хлеву для свиней — он был пустой. Я лежала на сырой и грязной земле. Но и тут недолго продолжался мой покой.

Мужик привез свиней.

Он меня не обидел, отнесся ко мне сочувственно, только сказал:

— Уйди… уйди.

И объяснил, что боится.

Так в течете 5–6 дней бродила я из хлева в хлев, из одной дыры в другую. Питалась сама не знаю чем, а если и знаю, то не могу этого назвать. В деревне все время стоял сплошной гул: стреляли, играли на гармонике и до глубокой ночи пели веселые песни.

7-го апреля я выехал из Киева в Чернобыль на пароходе «Казак». Ехало 23 знакомых евреев и около 20 русских. Уже носились в это время слухи, что по дороге появились вооруженные банды, но мы себя чувствовали довольно спокойно, так как с нами ехало 15 красноармейцев с пулеметами и целым ящиком ружей и пуль. Под Межигорьем пароход обстреляли. Военный чернобыльский комиссар, ехавший на нашем пароходе, вышел на палубу и заметил, что с берега машут белыми флагами. Уверенный, что это военный сигнал для ревизии парохода, он приказал капитану причалить к берегу. Пароход пристал.

Тотчас вбежало на палубу человек 8 молодых крестьян, одетых в полушубки, вооруженных кто ружьем, кто палкой. Они скомандовали, держа ружья наизготовку: — Русские в сторону, все евреи поднимите руки! Русские пассажиры и солдаты сейчас же отделились от нас.

Бандиты нас окружили. Обыскали.

При этом рвали с нас платья и щипали, забрали все ценные вещи, имевшиеся при нас: деньги, часы, у женщин срывали даже серьги.

Пришло еще несколько крестьян. Выстроили нас по двое. Выгнали на берег.

Мы там застали почти все еврейское население села Петровичи: стар и млад, девушки и женщины с детьми на руках. Нас согнали всех вместе, в одну кучу. От петровичских евреев мы узнали, что утопили всех евреев, ехавших на пароходе «Барон Гинсбург». Петровичских евреев арестовали всех ночью, и только что привели сюда на берег, чтобы их тоже утопить. Они рассказывали, что вечером собрался крестьянский сход и обсуждал вопрос:

— Что делать с евреями?

Старые крестьяне, часто бывавшие в еврейских домах и выросшие вместе с евреями, высказались на сходе, что село не может взять на себя такой грех.

— Лучше евреев выгнать из села, — говорили они, — и то, что им суждено, пусть случится с ними подальше от наших глаз.

Но молодежь настаивала, что теперь подходящее время и нельзя откладывать, нельзя выпускать евреев из рук.

Теперь топят и убивают евреев по всей Украине, и Петровичи не должны отставать.

…На берегу нас держали долго.

А потом погнали в деревню.

Мы пробовали спрашивать у бандитов:

— Куда нас ведут?

В ответ последовали побои.

Нам велели молчать и процедили сквозь зубы:

— На следствие…

Привели нас в гостиницу при женском монастыре, всех заперли в одной комнате и закрыли ставни.