— В могилу.

В доме мы застали разрушение.

Моя жена впадала в обморочное состояние, никаких средств остановить кровь не было. Тряпками мы кое-как завязали наши раны. Моя жена подошла к луже во дворе и в этой луже приводила себя в чувство. Мы решили отправить дочь нашу из местечка, она молодая, ей еще нужно жить.

Но она отказалась оставить нас.

Тогда мы все втроем поплелись в Овруч…

Незадолго до погромов в Словечно явился ко мне на дом заведующий районом лесного дела Савчинский и сказал, что крестьяне на своем тайном сходе решили покончить с «жидами-коммунистами». Он счел своим долгом порядочного человека предупредить нас. С товарищем по службе мы тотчас отправились к местному уважаемому деятелю Ратнеру, где застали еще несколько человек. Нас выслушали, но опасения наши стали разбивать, ссылаясь на искони установившиеся хорошие отношения между евреями и крестьянами. Мы вышли немного успокоенные. Однако ночью же разразился погром. Мы услыхали дикие крики:

— Начинай!

Бросились прятаться на «вышках».

Ночью грабили обезлюдившие квартиры, разбивали все, уничтожали.

Утром по местечку распространился слух, что крестьяне решительно высказались по еврейскому вопросу:

— Какая нам польза, что вырезали пару десятков евреев. Ведь будет же восстановлена какая-нибудь власть, тогда оставшиеся евреи будут указывать на участников крестьян, и будут взыскивать с них награбленное. А потому следует вырезать всех от мала до велика, чтобы некому было жаловаться и взыскивать

Евреи собрались в синагоге, обсудили вопрос и решили: они всем обществом дадут крестьянам расписку, что ни при какой власти не предъявят никаких исков, но с условием, что местным исполкомом будут приняты самые энергичные меры для прекращения грабежа и насилия.

Отправили депутацию в исполком.

Председателю и секретарю изложили нашу просьбу, и просили дать ответ немедленно, я со своей стороны убеждал их в необходимости мира:

— Ведь еврейского населения насчитывается в местечке до 2000 человек и, если крестьяне начнут поголовно резать, все-таки, на худой конец сотни две спасутся бегством, — и они поднимут шум на всю страну, — им ведь нечего будет терять, — и тогда виновные будут наказаны и всем несдобровать.

Председатель обещал устроить заседание.

— Через два часа дам ответ.

Но прошло и больше времени, а ответа все не было. Снова пошли мы в исполком. Секретарь объявил нам, что крестьяне, члены исполкома, не желают пойти с евреями ни на какие переговоры, а мысль, что они за выступление против евреев могут понести какую-нибудь кару, кажется им прямо таки смехотворным. И получив такой ответ, снова, собрались в синагоге и порешили немедленно устроить народное собрание из всех евреев и крестьян местечка.

На собрании член исполкома — крестьянин стал прямо призывать к погрому.

Евреи одеваются в шелк и меха, — говорил он, — евреи, ничего не делая, живут припеваючи.

Другой стал говорить:

— Жиды у меня, как перец в носу…

Напрасно мы протестовали против обвинений и надругательств, слова наши не производили никакого впечатления на крестьян.

Собрание разошлось.

Один из организаторов погрома подошел к нам и предложил поладить дело за деньги Мы пошли в дом Ратнера, сговорились и вручили ему 25.000 рублей. Уделили и члену исполкома 1000. Получив деньги, они посоветовали нам собраться в один дом, чтобы лучше охранять было. Мы так и сделали. В двухэтажном доме Ратнера приютилось нас 300 человек. В полночь постучался к нам председатель исполкома, он просидел у нас 3 часа. Сквозь зияющие дыры окон в это время было видно, что крестьяне и крестьянки несут награбленное свертками и тюками. В 3 часа ночи к нам пришел председатель ревкома, сообщил нам, что все время разгоняются громилы и подал знак председателю исполкома, — они вышли вместе, сказав, что скоро вернутся вместе.

Но уже больше не вернулись.

На дворе раздался свист и хлопанье в ладоши. Дом стали обстреливать. Посыпались пули. Я с сыном юркнул через кухню в кладовую. Там уже много мужчин, женщин и детей. Услыхав выстрелы в комнатах, выбили ставню в кладовой и стали вылезать во двор. Я туда же пошел через дверь.

В дверях встретился бандит.

Отрезком рельса в полтора аршина длиной, он замахнулся над моей головой с криком:

Куда-а ты, жид…

В отчаянии я выхватил рельс из его рук.

Размахнулся над его головой.

Он откинулся.

Рельс успел задеть только край его плеча.

Он бросился бежать с криком:

Хлопцы, утикайте… бьют… назад.

Я с рельсом устроился за дверью, ведущей в столовую, и готовился оказать отчаянное сопротивление. Вбежал другой бандит, направил дуло винтовки в дверь, за которой я притаился, и выстрелил. Пуля попала случайно в проходившую невестку Ратнера и убила ее. Я ударил по стволу винтовки, и убийца поспешил скрыться. Считая позицию свою незащищенной, я перебрался в верхней этаж. Бандиты не появлялись больше. Мы все, находившееся еще в доме, через окна стали выбираться во двор, чтобы прятаться, кто куда может: по погребам и сараям.

Клозеты были забиты сплошь людьми.

Вошел в хлев, застал там жену и сына.

Кругом шептались, рассказывали ужасные сцены.

…Один рассказывал, как он притворился мертвым и с него долго-долго стаскивали сапоги, а он сдерживал дыхание. Потом убежал, за ним гнались и стреляли. Дорогой мужик поймал его и, вместе с другими евреями, повел на кладбище хоронить мертвых.

— А потом мы вас убьем, и вас уж сами поховаем, а то нам дуже богацко работы с вами, а як хотите жить, то идить до попа и прохайте его, щоб вин вас всих выкрестив.

…Другой передавал о том, что вынес в доме Абрама Бера. Там они писали и раздавали каждому именные записки, потому что бандиты могут искрошить человека до неузнаваемости и тогда по записке можно будет установить имя убитого. Когда бандиты стали ломиться в дом, евреи легли на пол один на другого, по 10–15 человек в куче. Их стали буквально резать, рубить топорами, шашками. Спаслись лишь те, кто лежал внизу этих куч. Вырезывали груди у женщин, крошили детские тела. Потом, когда стали укладывать на телегу трупы, рассказчик уложил труп своей сестры и вдруг увидел, платье — слишком ему знакомое, на телеге лежал труп его жены. Как оказалось, жена его с ребятами выскочила из окна, но какой-то парень ударил ее штыком в бок. Она упала, возле нее сидели дети — самые маленькие. Умирая, оно беспокоилась за участь детей и сказала им, чтобы они уходили, так как убивают и детей. Дети напоили мать, облили ее холодной водой и убежали по дороге из местечка…

В хлеву мы пробыли долго, прислушиваясь к тишине. Потом пошли через огороды искать убежища у крестьян. Но нас никуда не пускали и говорили, что бандиты только ушли за патронами, но скоро вернутся и тогда покончат со всеми. Тогда мы решили оставить местечко, составили партию в 250 человек — мужчин, женщин и детей.

И пошли по ночным дорогам на Овруч.

Близ деревни, в трех верстах от местечка, по нас сзади стали стрелять, но мы твердо решили не возвращаться, а лучше погибнуть на месте.

И прибавили шагу.

Бандиты опасались стрелять в сторону деревни, чтобы не попасть в крестьян.

Ушомир жил тревожною жизнью: из разных мест кругом поступали сведения об избиении евреев. В Ушомир стали съезжаться крестьяне всех окрестных деревень, все вооруженные. И была крестьян такая масса, что ими заполнилось все местечко. Вошли они со всех сторон, и обходили как бы дозором все улицы.

Евреи в тревоге попрятались по домам.

Но крестьяне стали успокаивать евреев, говоря, что они к ним ничего не имеют, что они имеют в виду только Коростень, где засела коммуна, и что они решили посчитаться только с коростеньскими евреями.