«…мужа загнали на христианское кладбище и легко ранили в плечо. Затем раздели донага и бросили в заранее вырытую могилу. Стали засыпать землей.

Муж сел в могиле.

Стал умолять не убивать его.

Мольбы не помогали.

Тогда он принялся выбрасывать руками из могилы землю.

Убийцы не препятствовали.

Они только смеялись:

— Посмотрим, кто одолеет.

Их было пять человек

Когда мы впоследствии откопали его, он лежал лицом вниз, с согнутыми ногами и ртом, забитым землей».

Это было в Елизаветограде.

А вот что произошло на вокзале в Черкассах:

«Раздели нас, оставили в одном белье.

И стали расстреливать.

Первым упал Коневский.

…Что было после, — я не знаю.

Очнулся я вечером, в темноте; боль в костях и животе была такая острая, что я сейчас же снова потерял сознание, но через несколько минут пришел в себя. Рядом со мной лежали трупы. Я поднялся на ноги, белье мое было все в крови, недалеко от меня раздавались стоны умирающего. Я собрал все свои силы и стал пробираться к нему. Кругом никого не было, совершенно тихо, и в тишине стоны явственно слышались.

Я, однако, его не мог найти.

…Опять потерял сознание.

Сколько я пролежал в забытьи, не знаю, но, когда очнулся, оказалось, что я лежу рядом с Коневским, и что это он стонет.

— Коневский, — обратился к нему, — может, вы встанете, и мы постараемся пробраться домой?

— Нет, — ответил он, — я умираю. Прошу вас: найдите сына, положите его рядом со мной, я его хочу перед смертью обнять.

Мне удалось найти его сына.

Он был мертв.

Я отца придвинул к нему.

Он его обнял, заплакал, вздохнул и умер».

…Местечко Тростянец… Стоп, остановись, мгновенье! Это должно войти в память всех:^[1]

«…С утра другого дня гудел набат.

Бандиты метались по местечку, грабили и производили одиночные убийства, отыскивали спрятавшихся мужчин и уводили их в комиссариат… На вокзальную улицу никого не пропускали, и никому из женщин не было известно, что делается в комиссариате. Но все же женщины узнали новость, мигом облетевшую местечко:

— Роют могилу!

За местечком, при бассейне, куда сваливают нечистоты завода, действительно, рыли могилу — длиною в тридцать пять аршин, военного образца.

…Разъяренная толпа с дикими криками:

— Режь… бей жидов… до единого…

Бросилась к комиссариату. Окружила его.

Открыла стрельбу залпами. Бросали внутрь бомбы и ручные гранаты. Неистовые крики и вопли оглашали воздух, рвались гранаты, а с ними разрывались и уродовались тела свыше четырехсот человек мужчин и детей, обезумевших от ужаса и боли. Несчастные жертвы в смертном томлении припадали к земле, молили о помощи, кричали и рыдали.

Но в толпу был брошен кровавый лозунг:

— «Живых не оставлять».

И вот, убедившись, что не так-то легко и скоро перебить насмерть такую массу людей, они ворвались в здание комиссариата и там ножами, штыками, топорами довершали свое дело. Снова метали бомбы и гранаты в массу обезумевших от кошмара людей. Были пущены в ход орудия кустарного производства: особые пики для прокалывания насквозь жертв. Действовали косами, серпами, кирками, каблуками. В помещении образовалась река крови, в которой плавали жертвы. Тут были пытки и мучения, издевательства над мертвыми и полуживыми.

…И здесь в неимоверных муках испустили свое последнее дыхание отцы с тремя, пятью и единственными сыновьями. Здесь гибли девочки-подростки на шеях своих отцов. Тут были умучены и зверски изрезаны отец Берман с двумя дочерьми, крепко обнявшими отца и просившими убить их вместе с ним. Так же погиб Могилево с двумя дочерьми, защищавшими его. Погибли восьмидесятилетние старики…

В течение пяти часов продолжалось это.

А потом клочки четырехсот трупов были связаны и свалены в приготовленную днем могилу…

Колокола все не смолкали.

…Плач, рыдания, вопли, истерики, безумие, смерти от разрыва сердца, вот что было на рассвете в местечке одиннадцатого мая, когда стало известно об истреблении мужчин в комиссариате. Женщины припадали к земле, бились в пыли и молили о смерти.

…Местечко замерло.

Никто не просил ни пищи, ни помощи.

Дети тихо умирали на груди своих полумертвых матерей. По временам доносился лишь шум из оставленных домов, где хозяйничали бабы и хулиганы…»

Таковы живые картины, переданные писателем-гуманистом со слов мучеников. И картин этих — великое множество, и каждая — сюжет для трагедии.

Этого забыть нельзя.

Пусть пепел зарубленных, сожженных, потопленных, изнасилованных — всех убиенных — звучит всегда в наших сердцах, сердцах наших детей, детей их детей — и так всех поколений, пока не исчезнет с лица земли последний расист.

Нам выпала большая честь — возродить из пепла эту пламенную книгу. И каждый, кому попадет в руки эта книга, должен сохранять и передавать ее из поколения в поколение — чтобы она никогда не пропала, не была сожжена, не затерялась в архивах… Ибо своим широким распространением она может предотвратить новое преступление.

Из небольшой искры простого попустительства антисемитским и любым шовинистическим настроениям при соответствующих условиях может вспыхнуть пожар большой войны. Так было во Вторую мировую войну: началось с травли гитлеризмом евреев, а кончилось всемирным пожаром. Антисемитская политика есть политика античеловеческая.

Пусть эта книга дойдет и до советского правительства, которое попустительствует — раздувает антисемитизм.

С первого дня советская власть провозгласила равенство всех наций перед законом и свободу самоопределения народам. Но равенство и свобода остались на бумаге.

О том, как и по сей день к «равенству народов» относятся кремлевские правители, всем известно. О планомерном уничтожении еврейского народа немецко-фашистскими захватчиками в советской печати не принято вспоминать. Долгие годы не было памятника в Бабьем Яру, пока кости расстрелянных и живьем захороненных сами не напомнили о себе: были выброшены стихийными силами наружу как укор мертвых живым, как возмездие за забвение. Антисемитская власть не желает сочувствия евреям.

В глубоко скрытых своих тайниках она не желала этого с первого дня своего существования. Показательна в этом отношении судьба «Багровой книги».

В самые тяжкие дни Белого движения руководители его приняли решение об издании этой книги. Они не боялись признаться в том, что к повсеместному массовому издевательству над беззащитным гражданским еврейским населением отдельные части Белых войск тоже приложили свою руку. Те, кто пытались издать эту книгу, понимали, что революция и гражданская война неизбежно выплескивают на поверхность человеческие отбросы и своевременный голос протеста против средневековой дикости может предотвратить дальнейшие преступления.

Предполагалось, что книгу издаст «Союз Возрождения России», пишет Гусев-Оренбургский, «но разгром деникинского добровольческого движения помешал этому: два года книга лежала под спудом». В 1922 г. книгу издал «Дальневосточный Еврейский Общественный Комитет помощи сиротам — жертвам погромов» в Харбине. Издал так, как она была написана Гусевым-Оренбургским.

Большевики же поступили по-другому.

На заре советской власти они уже переделывали историю в свою пользу.

Книга была издана издательством Гржебина и отпечатана тиражом в несколько десятков экземпляров в типографии «Пропагандист» в Петрограде. Послесловие к книге написал М. Горький. Но это уже была другая книга: большевики «отредактировали» ее по-своему. Они принизили пафос этой книги, преуменьшили статистику жертв. А главное они изъяли из этой книги все материалы об участии в погромах советских регулярных войск и партизан. А это составило ни много, ни мало — около 100 страниц. Даже название книги было изменено: «Багровая книга» более не существовала. В свет вышла другая книга. Но и эта книга была спрятана от народа.^[2]