Они привели меня к ручью.

Бросили в воду.

Всячески пытались меня утопить.

Но вода там была очень мелка.

Они швыряли меня во все стороны.

Но не помогает.

Я все-таки жив.

Тогда они меня вывели за деревню и бросили в пруд, что возле водочного завода. Тут смерть была уже неминуема. Но случайно проходили двое знакомых крестьян. Они заступились за меня.

— Хороший жид, — уверяли.

Солдаты, ругаясь, оставили меня.

Во время григорьевского погрома в Елизаветограде я жила с мужем в своем доме на Крепостной площади. Соседи были все русские, мы с ними многие годы жили в дружбе. При первых тревожных слухах, муж стал прятать вещи. Это заметила соседка, она силой ворвалась к нам.

И заявила:

— Прятать ничего не стоит, жидов все равно всех убивают.

И стала перечислять фамилии убитых.

Мы покинули дом и спрятались у христианина Бугаева, просидели у него в погребе 3 дня. Но потом он выгнал нас из своего дома, хотя по улицам шла сильная резня.

Мы бросились к другим соседям — христианам.

Всюду получали отказ.

Два часа блуждали мы по улицам, никуда нас не пускали. Наконец один из бывших знакомых спрятал в сарае одну меня и не пустил звать мужа, который ждал на улице результата переговоров.

Он пошел за ним сам.

И не вернулся.

Я стояла в сарае и ждала мужа — не знаю сколько времени. Уже стемнело.

За сараем разговаривала группа соседей.

Я узнала из их разговора, что мужа загнали на христианское кладбище, неподалеку, и легко ранили в плечо. Затем раздели донага и бросили в заранее вырытую могилу. Стали засыпать землей.

Муж сел в могиле.

Стал умолять не убивать его.

Мольбы не помогали.

Тогда он принялся выбрасывать руками из могилы землю.

Убийцы не препятствовали. Они только смеялись:

— Посмотрим, кто одолеет. Их было 5 человек.

Когда мы впоследствии откопали его, он лежал лицом вниз, с согнутыми ногами и ртом, забитым землей. Во время осмотра подошел к кладбищу человек с шашкой и начал кричать:

— Чего тут, жиды, собрались, мало вас перебили? Вон отсюда в Палестину… Это вам все коммуна наделала!

Стоявшие тут крестьяне сочувственно поддержали его. Я, в числе прочих евреев, под улюлюканье толпы, ушла с кладбища.

Мы таились в погребе у русских.

Килю спросили:

Где спрятанные жиды?

Она указала, где подвал, и в благодарность получила какой-то металлический предмет. Боясь расправы, я убежала, успев захватить одну мою девочку. Остальные четверо моих детей забились в угол сарая.

Их застигли.

— Русские или жиды?

Они отвечали:

— Русские.

Тогда старшего, Сему, заставили расстегнуть штаны.

Убедились — еврей.

Приказали стать к стенке, распахнуть гимназическое пальто и приготовились расстрелять. В это время въехал во двор конный отряд, с офицером во главе. Офицер подошел к сараю и крикнул:

— Не сметь расстреливать ребенка, иначе я вас расстреляю! Не помните разве приказа: женщин и детей не трогать.

Но уходили одни…

…Приходили другие…

Елизаветградский погром превращался в дикую кровавую оргию. Когда я вернулась, наконец, к детям, двор был усеян трупами. У Мани Каган отрезана одна грудь. Муж ее искромсан до неузнаваемости, на всех трупах следы мучительной жестокой смерти. Резника Зайцева сперва душили, стянув с двух сторон на шею шарф. Потом тянули за высунутый язык, отрезали ухо…

Расстреляли.

Гимназистку Доню изнасиловали.

Потом бросили в погреб, где она умерла от потери крови во время изнасилования. Доня умоляла оставить эту пытку и убить ее.

Но они не согласились.

…Брата они заставили смотреть, как они насилуют сестру.

Мы живем в Елизаветграде по Петровской улице, где гостиница «Неаполь», в глубине двора, а впереди — все русские. Некоторые из русских долго защищали дом от налетов. Но, наконец, пришла большая банда и разграбила несколько квартир.

Выволокли на двор для расстрела турка.

Он показал документы, что он турецко-подданный, но ему не верили.

— Це мабуть тоже жид, только вин прикидывается туркой.

Потом отпустили.

К нашей квартире подошло трое.

Один высокий в розовой рубашке и брюках цвета хаки, другой низенький, косой, в рубашке навыпуск, третий одет по-военному.

Искали нашу дверь.

Девушка Фаня умоляла через окно:

— Мы бедные, не убивайте нас.

Высокий сказал:

— Мы вас не убьем.

— Перекреститесь, что не убьете.

Перекрестился.

Я спустилась вниз, открыла дверь. Они вошли в спальню.

Там лежала сестра моя, девушка, уже третий месяц больная плевритом, страшно изможденная. Они взглянули… и остолбенели.

Высокий сказал упавшим голосом.

— Дайте денег.

Отдали, что имели.

Они стали шарить под кроватями. Из-под кровати сестры вытащили больного старика Ланга.

Приставили револьвер к его виску.

— Плати 10.000, или убьем.

Еле откупили за 25 рублей.

Проводила их вниз.

Подошла к воротам.

Вижу у подвала, где портной Воробьев, пятеро вооруженных ломают дверь, а у ворот толпа баб и детей подбадривают:

— Ломай сильнее!

Вломились в подвал.

Оттуда раздался плач и несколько выстрелов. Вскоре грабители вышли и хотели уйти. Но бабы кричали:

— Не оставляйте их в живых… убейте!

Te вернулись и убили всех — 18 человек.

Когда убийцы ушли, бабы всей толпой бросились в подвал.

Они тащили решительно все, нужное и ненужное, что только попадалось под руку.

Убитых раздевали догола.

Я христианка и была все время во дворе, видела, как толпа баб и девушек пришла грабить в гостиницу Неаполь, где я служу.

Пришли и солдаты, спрашивают меня:

— Кто из людей в подвале?

— Это сарай, — говорю, — там нет никого.

Одна баба крикнула:

— Неправда, там жид живет… я сама кажысь туда молоко носила.

Солдаты выломали дверь.

Ограбили, хотели уйти.

Но одна хохлушка не дала им уйти.

— На що ви их, бисовых душ, оставляете на нашу голову… убейте их.

Они вернулись и всех вырезали.

Начался грабеж.

Разграбили и гостиницу.

Одна хохлушка, с кнутом в руках, вышла во двор, волоча большую плюшевую скатерть. Завидев русских, укоризненно смотревших на нее, она сказала:

— Стою на новом базаре, около воза, а солдаты идут и кажут: чего вы, тетка, стоите, тай вси берут, берить и вы. И я прийшла. Только некогда, треба бигты, а то коней ще заберуть.

…Утром пошла я на Кущевку. Возов наехало, как на ярмарке.

Слышу, старушка одна, торговка, спрашивает у крестьян:

— Може у кого яички, а може сыр есть.

— Ничого нема, тетка.

— Так чого же вы прыихалы?

— Тай говорили, что жидов грабят.

Мне 12 лет.

У нас в местечке Златополе погром начался тому назад два месяца, две недели и еще три дня. За день до того, было большое гуляние, праздновали первое мая. Пели песни, играла музыка, ходили с флагами. Я тоже ходил, а дядя сидел дома — ему было не до того: сильно избили его старшего сына, когда он проезжал мимо одной деревни. На другой день листопадовцы и другие крестьяне вошли в Златополь, подожгли магазины еврейские и убили 11 человек. Потом пришли солдаты, начался бой между ними и «нашими». Листопадовцы победили, «наши» и солдаты уехали. Ночью опять начался погром. К мужикам присоединился Лопата с шашкою.

Убивали.