— Ты комиссар?

Забрали в отдельную комнату и долго жестоко избивали. Это обвинение они предъявили почти каждому мужчине, находившемуся в комнате, и кричали:

— Мы вам покажем коммуну!

Затем всех вывели во двор.

По дороге били, не отличая мужчин от женщин, взрослых от детей.

Скомандовали:

— К стенке!

Затем отделили женщин и детей.

Предчувствуя недоброе, мы умоляли взять у нас все, что угодно, только помиловать наших…

Раздалась команда:

…Раз… два… три…

На наших глазах убили наших родных и знакомых. Спасся только мой шурин, убить его помешала моя сестра, жена его. Она бросилась на шею убийцы.

…И пуля угодила в нее…

Когда везли ее в больницу, по дороге кричали:

— Жидов спасать не дадим!..

…Умерла в больнице.

Когда к нам в Дубово вошли повстанцы, в дом мой явилось несколько солдат, за которыми следовали двое порожних подвод. Они принялись постепенно хозяйничать. Забрали все, что попадалось им в глаза, и то, что было заперто. Вещи они укладывали спокойно и хозяйственно на подводы. Забрали всю посуду, ножи, вилки, наволки из подушек и подушки, даже мою старую и наполовину негодную корзинку для белья. Из ушей моей девочки вынули серьги. У меня сняли кольца, когда уже комнаты опустели, потребовали у меня спичек и свечей, пошли вместе со мной на чердак. Все вещи, которые я там спрятала, тоже забрали.

Потом даже попрощались.

И уехали.

У меня в Дубове аптека.

Зашли повстанцы, потребовали денег, один из них, указав пальцем на моего старшего сына, заявил:

— Я этого коммуниста убью.

Я крикнул:

— Убей меня!

Он спокойно ответил:

— Раньше убью его, а потом тебя.

И ударил его по голове обнаженной шашкой.

Сын мой упал, как подкошенный.

Мы пытались крикнуть о нашей горести, я и моя жена, но нам было заявлено, что если мы хоть пискнем, будем приколоты. Убийца, видя, как сын мой агонизирует, бросился к нему с тем, что бы доколоть, но раздумал и вложил шашку в ножны. В аптеку вошел фельдшер.

— Кто этого убил, спросил он.

— Вот они, указал я.

Он обернулся к солдатам и сказал:

— Товаров не трогайте мы их сами заберем.

Я воспользовался его присутствием и побежал за водой, чтобы облить моего умирающего сына. Когда я отирал ему лицо, в аптеку вошли еще два солдата и принялись кричать на нас и сказали, что сейчас убьют меня и моего младшего сына.

Я стал умолять их.

Тогда они приговорили его к 25 розгам.

Я сам велел моему сыну лечь для экзекуции.

Он лег рядом с лужей крови, в которой уже на веки почил мой старший сын.

…И тут же нагайкой со свинцовым наконечником, рукой молодого зверя, мальчишкой разведчиком, отсчитано было моему младшему сыну 10 розог.

Я выскочил через окно, но меня увидал и тотчас поймал другой солдат, у которого в одной руке был нож, а в другой обнаженная шашка. Он стал ругаться, а затем приговаривал:

— Вот вам коммунисты, вот вам Вуль(? — Д.Т.), вот вам коммуна…

Начал наносить мне удары ножом. А потом сказал:

— Идем в Духонин штаб.

В штабе солдаты стали меня избивать.

В это время подошел офицер, среднего роста, полный, краснощекий, стал распоряжаться и отдавать команду. Все распоряжения отдавал на русском языке. При мне он назначил двух солдат быть палачами. Один из них был молдаванин, другой русский. При мне же он разъяснил солдатам:

— Женщин не трогать, мужчин рубить.

Объяснил, как рубить по команде:

— Делай раз — поднять шашку, делай два — наклонить, делай три — рубить!

Меня увели в погреб.

Когда я спустился туда вместе с палачами, я увидел первые три трупа, которые там лежали. Около одного из них лежала его отсеченная рука.

Палач поднял мертвую руку.

— Показал мне ее.

— Видишь?

Я понял, что меня ждет.

Стал просить палачей, чтобы пристрелили.

Ответили:

— Пули шкода.

Затем мне велели стать лицом к погребу, и по команде нанесли мне удар шашкой по голове.

В одном доме, из которого хозяева скрылись, осталась, лишь одна старуха-еврейка. Погромщики пришли в этот дом и потребовали, чтобы их накормили. Старуха их любезно приняла и обильно накормила. Те поели, поблагодарили за угощение, и ушли, ничего в доме не тронули. После их ухода к еврейке в дом вбежал тяжелораненый еврей и стал молить о помощи.

Старуха побежала за помощью.

Было темно.

Она незаметно для себя наскочила на тex самых погромщиков, которые были у нее на квартире и закусывали. Они спросили, куда она бежит, и она объяснила, в чем дело. Тогда погромщики вернулись к ней о квартиру и один из них, засучив рукава, вымыл руки и по всем правилам сделал еврею, перевязку. Когда они ушли, то еврей заявил старухе:

Ведь это были те самые…

— Какие?

— Которые меня убивали.

Нас повели к черкасскому вокзалу.

Мы приготовили документы, но на станции никто нас не допрашивал, а группа солдат погнала нас за линию. Раздели нас, оставили в одном белье.

И стали расстреливать.

Первым упал Коневский.

…Что было после, — я не знаю.

Очнулся я вечером, в темноте; боль в костях и животе была такая острая, что я сейчас же снова потерял сознание, но через несколько минут пришел в себя. Рядом со мной лежали трупы. Я поднялся на ноги, белье мое было все в крови, недалеко от меня раздавались стоны умирающего. Я собрал все свои силы и стал пробираться к нему. Кругом никого не было, совершенно тихо, и в тишине стоны явственно слышались.

Я, однако, его не мог найти.

…Опять потерял сознание.

Сколько я пролежал в забытьи не знаю, но когда очнулся, то оказалось, что я лежу рядом с Коневским, и что это он стонет.

— Коневский, — обратился к нему, — может вы встанете, и мы постараемся пробраться домой.

— Нет, — ответил он, — я умираю. Прошу вас: найдите сына, положите его рядом со мной, я его хочу перед смертью обнять.

Мне удалось найти его сына.

Он был мертв.

Я отца придвинул к нему.

Он его обнял, заплакал, вздохнул и умер.

Когда у нас в Черкассах был погром, евреи прятались. Кто-то из русских соседей указал, что в саду земской больницы скрываются евреи. Народицкий и его жена увидели смотрителя больницы и двух сестер, выходящих из больницы. Они подбежали к ним и стали умолять их спрятать.

Те отказали.

В это время подошло несколько бандитов, они обратились к Народицкому.

— Идем на вокзал.

Жена стала умолять их отпустить его.

Они ее успокаивали:

— Ничего, не беспокойтесь, мы только проверим документы и отпустим его сейчас же.

Жена пошла с ними. Всю дорогу она упрашивала их.

— Отпустите нас, берите, что хотите. Мы здесь поблизости живем, идемте с нами, мы отдадим вам все деньги.

Ей ответили:

— Ты можешь идти, а у него мы проверим документы и отпустим.

Так их довели к мостику возле польского кладбища. Там поджидала еще одна банда.

— Ведем коммуниста, — крикнули им.

Народицкий никогда ни к какой партии не принадлежал. Несчастные поняли, что их ждет, и стали снова умолять отпустить их.

Они опустились на колени.

Стали клясться, что никогда ни к какой партии не принадлежали.

Тогда бандиты отбросили жену.

Крикнули ей:

— Молчи, если не хочешь, чтобы тебе глаза выкололи!