…Всякая торгово-промышленная и иная жизнь была совершенно парализована в городе и в уезде. Магазины и мастерские, несмотря на все приказы, оставались закрытыми в течение двух месяцев, и улицы даже днем продолжали оставаться жутко-безлюдными. По ним видны были лишь исключительно вооруженные люди, по большей частью пьяные, разъезжавшее но тротуарам, оглушая воздух пьяными песнями, руготней и стрельбой в воздух.

…Днем и ночью…

…Еврейское население, обнищалое и лишенное того жалкого добра, которое осталось посоле повстанческого погрома, оставшееся зачастую без кормильцев, убитых во время погромов, без всяких средств к существованию, терроризованное антисемитски настроенными бандами в красных бантах, переживали неописуемо-мучительные дни. Жизнь стала в глазах многих не имеющей большого значения. Люди жаждали только какого-либо избавления от мучивших их бандитов. Страстная жажда избавления родила ряд фантастических выдумок, вроде договора между Антантой и Германией относительно защиты последней еврейства на Украине… или сообщения о том, будто на Украину в помощь истребляемого еврейства двигается какой-то еврейско-американский отряд, имеющий прийти в Умань к определенно-указанному числу. Мучительная жажда избавления стала всеобщей…

Наконец…

8-й полк ушел…

Но на смену приходили другие.

Менялся фронт.

Отовсюду грозили повстанцы.

…Страшные банды с страшными атаманами…

Грядущее сулило только ужасы.

………………………………………………………………………………

…так и до сего дня…

7-е апреля

В шесть часов вечера по городу разнеслись упорные слухи, что наступает Струк. Спустя час появился верховой с разведкой, разгоняя толпу:

— По домам, Струк наступает.

Словно радио, эта весть облетела весь город, ужас охватил жителей. Все стали удирать: кто лодкой, кто подводой. На улицах чувствовалось нечто предвещающее катастрофу, — зловещее, таинственное. Всюду слышался стук затворяемых ставень. Потом наступила тишина, как перед грозой. Все попрятались, с замиранием сердца ожидали.

В 9 часов вечера началась пальба.

До полночи трещали ружья и пулеметы.

Дрожа от ужаса, мы не находили себе места, где укрыться, надеясь все на победу большевиков, как вдруг раздался специфически, известный нам по предыдущим вступлениям звук трубы.

И крик:

— Кавалерия вперед, пехота к работе.

Мы поняли, что Струк вступил в город.

Прислушивались в смертельном томлении.

По всем улицам, со всех сторон, раздавались выстрелы, звон разбитых стекол, гул, шум, душераздирающие визги и крики. Вооруженные бандиты врываются в квартиры и стреляют, убивают.

Подходят к каждому дому с криком:

— Жиды коммунисты, откройте, а то убью…

— Перережем…

— Утопим всех как собак… Хозяин, отчини.

Мы таились в ужасе и оцепенении.

Вот подходят к нашему дому.

Начали стучать, послышался громовой удар, выстрел у наших дверей. Я решил пожертвовать своей жизнью, — детей спрятал в погреб и открыл дверь. С озверелыми лицами, налитыми кровью глазами, кричали:

— К стене, жиды-коммунисты. Уже успели придти с позиции и попрятаться дома.

Целили револьвером.

— Где твои молодые коммунисты?

А кто-то сзади кричал:

— Для чего вы нашу церковь осквернили?

Я упал от ужаса с плачем.

Молил о пощаде. Они кричали:

— Если хочешь остаться живым, отдай все твое добро.

Обыскали.

Забрали часы и 3 тысячи рублей. Ушли, говоря:

— Все равно завтра всех жидов потопим.

Я пошел к детям, успокоил их, что вот отделался деньгами и остался жив.

Дети меня провожали плачем, а я их просил до утра не выходить из погреба.

Кругом слышны были адские крики, детские визги, выстрелы в домах и крики:

— Гвалд… ратуйте… за что убиваете?!

Отовсюду несутся истерические дикие крики терзаемых евреев.

Спустя час снова стук у моих дверей.

— Жиды, отчините!

Ворвались.

— К стенке. Снова целят в меня.

— Оружие давай… деньги давай… убьем.

Я им отдал три тысячи рублей.

Забрали мыло, духи, электрические фонари, разбрелись по комнатам, забрали одежду. Ушли, заявляя:

— Все равно завтра вас отправим в Екатеринослав самоплавом.

Смеялись уходя:

— Ох… будет завтра всем жидам… перережем и перетопим.

К пяти часам постучала новая партия.

Она, как оказалось позже, спасла нас от смерти. Среди нее находился некий Харитон Сергиенко, живший у меня еще во время нашествия Лазнюка.

С плачем умолял я его о защите.

Он говорил:

Почему убили Гордиенко, почему жиды-коммунисты на позицию выступили.

Я ему разъяснил, что мирные граждане в этом не повинны.

Он спросил, где дети, и посоветовал мне позвать детей, уверяя, что не допустит банд.

8-го апреля

Утром узнал, что по всему городу Варфоломеевская ночь не миновала ни одного еврея. Я подхожу к окну. Передо мной ужасная картина, леденящая душу. Бандиты с голыми шашками носят тюки и драгоценности, базар полон крестьянскими телегами, — оказалось, перед наступлением Струк распорядился чтобы все крестьяне с подводами следовали за армией грабить и принимать участие в погроме; солдаты и крестьяне взламывают замки и двери и расхищают товар. Из квартир тащат подушки, перины, одежду, сахар, домашний скарб.

Распивают по улицам вино и наливку.

Вот и к нашему дому подъезжает подвода, но Сергиенко выходит к ним и говорит: Здесь уже все забрано. Забегает бандит в еврейском капоте.

— Жиды-коммунисты, спекулянты, где вы?

Но Сергиенко его прогоняет.

Днем Струк устроил у церкви митинг для армии и крестьян, присутствовала тысячная толпа. Он призывал:

— Бей жидов, спасай Украину!

Он говорил:

Жиды оскверняли церковь, выбросили иконы из гимназии, убили Гордиенко…

У народа разгорелись страсти.

С подъемом, с энтузиазмом пошли убивать, топить и грабить. В наш двор ворвалась банда солдат и крестьян, они в диком озверении кричали:

— Гей, вы… у вас в погребе прячутся коммунисты.

Наседали на меня.

— Чи ты русский, чи ты жид?

Я вооружился смелостью и ответил:

— Все равны.

— Ага, значит жид.

Ударили прикладом.

— Ходимо в штаб… али на Екатеринослав.

К счастью подскочил Сергиенко и уговорил не трогать меня. Они обыскали дом, погреб и ушли. К вечеру я узнал, что в городе ужас и трагедия. Сафьяна и Гуревича заставили пойти бросать в реку убитых евреев. В дом в Запольского ранили старика, убили сына, остальных двух сыновей забрали с собой, заставили их собрать убитых и бросить в реку, после чего и их самых туда бросили. Десять человек забрали из синагоги, избивали, проделывали над ними инквизиционные пытки, заставляли их петь на улице.

Расстреляли и бросили в реку.

9-го апреля

Погром продолжается во всей своей широте, каждого попадающегося молодого еврея принимают за коммуниста и убивают. Бандиты расхаживают по городу, грабят и ведут к реке, но, прельщаясь деньгами, большею частью освобождают. Местные мещане расхаживают по городу, как будто это к ним не относится, и со скрытым злорадством взирают на ужасы…

10-го апреля

Погром продолжается.

Ходят по домам, все попадающееся под руки, забирают, ищут у евреев оружие, многих арестовывают. Дома, оставленные жильцами, разрушаются вплоть до превращения в пепел.

Пронесся слух:

Большевики наступают на пароходе из Киева. В течение получаса город опустел, солдаты уехали к речке Уше. Но наступление оказалось мифом, и солдаты, возвратившись, говорили:

— Ваше счастье, что не было наступления, а то бы ни одного жида не оставили в Чернобыле.