Было еще рано: часов 6–7.

Вскоре явились к нам вооруженные бандиты и между ними много пожилых петровичских крестьян. Они нас обыскали и сняли с нас все, что им понравилось.

Позже пришла другая банда.

Она повторила то же самое.

После нее — третья.

Мы остались в одном белье, а те из нас, которые имели несчастье носить хорошее белье, остались совсем голые. Среди приходящих крестьян было много хорошо знакомых петровичским евреям. Евреи стали просить своих знакомых крестьян, чтобы они их спасли. Но те вместо ответа искали глазами: что бы еще имеющее ценность с нас стащить. Среди них были и такие, которые горячились:

— Жиды-коммунисты, вы превращаете наши святые лавры в конюшни, вы убиваете в Киеве наших братьев… мы вас будем мучить точно так же, как вы обходитесь с нашими!

А другие с особым смаком рассказывали — как всюду режут евреев, выкалывают им глаза, женщинам отрезают груди…

Мы поняли, что погибли.

Мы лежали тихо, без слов, на земле.

У женщин даже иссякли слезы.

Только изредка ребенок заплачет, попросит есть.

Днем привели к нам еще 12 евреев, которых задержали на реке в лодке, и еврейского коммунистического агитатора Шаповала, который ехал с нами из Киева и был снят с парохода вместе с красноармейцами. Шаповала привел человек средних лет, здоровяк с виду, в красной военной форме. Мы узнали потом, что это главарь банды. Шаповал нам передал по секрету, что с этим человеком можно столковаться и откупиться деньгами.

Среди нас пошел шепот:

— Откупиться можно… откупиться.

Мы припали к его ногам.

Обнимали их, целовали.

Умоляли подарить нам жизнь, обещали ему золотые горы.

Человек в красном холодно посмотрел.

— Дайте 30.000 рублей.

Петровичские евреи стали просить:

Выпустите двух из нас в деревню, и мы вам принесем требуемые деньги.

— 60.000, последовал ответ.

— Даже 100.000. Держите наших жен и детей в качестве заложников, отпустите нас в деревню, мы вам принесем.

Человек в красном не дал ответа и ушел, сказав, что зайдет позже.

Заходили и уходили крестьяне и, находя голых людей, с которых больше нечего брать, скверно ругались.

Вернулся человек в красном.

Мы снова почувствовали надежду на спасение.

Целовали его сапоги.

Умоляли.

— Отпустите двоих в деревню, и они принесут деньги. Он ответил:

— 900.000 рублей.

Мы обещали.

Но он подумал и сказал, чтобы ему указали адреса, и он уже сам получит деньги.

Мы назвали несколько имен.

Он ушел.

Наступила ночь.

Он не возвращался.

Для нас стало ясно, что мы пропали. Мы молились Богу, прочли «Видуй», предсмертную исповедь, — попрощались друг с другом и забились в угол, отдавшись каждый своим последним думам. Я нашел блокнот с карандашом, и мы начали писать завещания. Для всех не хватило бумаги, и очень многие выцарапали свои имена на стенах монастырской гостиницы. Завещания мы передали совсем развалившейся старухе-еврейке; мы верили, что над нею сжалятся.

Около часу ночи вошло 6 бандитов.

Отделили 17 человек, и велели им идти.

Они простились с нами и ушли.

Через скважину ставни мы видели, что их ведут по направлению к реке.

Прошло времени с час.

Увели вторую партию 15 человек, а потом пришли за остальными. Каждый держался со своими близкими и родственниками. Когда нас вывели, была уже глубокая ночь. Я шел вместе со своими двумя хорошими знакомыми. Мы решили погибнуть вместе. Нас привели обратно на пароход и продержали там около получаса. Мы почувствовали, что пароход отходит от берега. Бандиты взяли одного из моих друзей и вывели его. Я хотел идти за ним, но меня отбросили.

Прислушиваюсь.

Кругом тихо.

Вдруг:

…плюх…

Будто бросили бревно в реку.

Повели моего второго товарища.

Через 2–3 минуты снова:

…плюх…

Вывели меня.

Я был в порванных кальсонах и «талес-котен», — легкое обрядовое одеяние, носимое под сорочкой.

Вели меня два солдата.

Один сорвал «талес-котен».

Я их целовал, умолял отдать мне его, — думая, что это поможет узнать меня и похоронить на еврейском кладбище.

Но они не отдали.

Привели меня на палубу.

Уже схватили меня, чтобы бросить в воду, но я, закрыв глаза, крикнул:

— Шма-Исроэль… (Слушай, Израиль).

Я бросился сам в воду.

Волной отбросило меня под пароход.

Пароход мчался дальше, а меня понесло течением. Я еще был в сознании и тянулся в левую сторону реки, к черниговскому берегу. Не имею представления, как долго я боролся с водой, какие силы меня понесли. Мне представляется, что я ухватился за пень в реке, тянулся, сам не знаю куда. Меня уже совсем оставили силы, когда я заметил, что близок к берегу.

Я выполз на берег.

Откачался на песке, чтобы освободить свои внутренности от воды и немного согреться. Потом пустился нагишом в холодную сырую ночь дальше в дорогу.

Заметил огонек.

Пошел на него.

Ко мне подбежали два мужика и велели мне остановиться. Я начал их умолять не задерживать меня, рассказал им, что я резник из ближнего местечка, что в дороге на меня напали бандиты и обобрали. Мужики кликнули кого-то. Показался человек, который меня спросил по-еврейски:

— Кто вы?

Я назвался.

Моей радости не было конца.

Человек бросился мне на шею, это был мой добрый знакомый. Он переговорил с мужиками, с которыми вез вместе на продажу рыбу.

Мне дали место в лодке.

Укрыли полушубками.

Когда начало светать, мы подъехали к деревушке Страхолесье. Зашли в крестьянскую хату. Мужик оказался добродушным, смотрел на меня сочувственно, качал головой.

Дал мне надеть старые лохмотья.

Позволил взобраться на печку.

Мне казалось, что моя жизнь вне опасности.

Но тут зашли два молодых мужика.

— Что… тут жиды? Да, нехай, их.

Приказано вести в штаб. На этих днях должны вырезать и утопить всех жидов.

Хозяин начал их просить оставить нас в покое, потому что сам Бог нас спас.

Грех вмешиваться в его дела.

Молодые колебались и присели.

Мужик выпустил нас через окно второй комнаты.

— Удирайте скорее.

Мы пустились в рощу.

Оттуда в болотистую местность, куда обычно люди не ходят. Мы по пояс зашагали по болоту, и в воде, ища такого тайного места, где бы не могли нас найти. Мы шли по местам, где нет и следа человеческой жизни. Часто мы прятались в рощах, когда замечали вооруженных людей. Еще очень много нам пришлось пережить. Но в конце концов добрались мы до какой-то фабрики, где русские рабочие нас немного одели, согрели, дали поесть и достали подводу, на которой мы доехали до Киева.

Дом мой, в Чернобыле находится на берегу реки среди русского населения. Во время разлива, дом со стороны города окружен водой и доступ к нему возможен только садами и полем. 8-го апреля я из окна увидел, как два молодых еврея, неумело правя веслами, плавают на лодке. Против моего дома они остановились, и оглядываясь назад на берег, бросили в воду два трупа. Я впоследствии узнал, что эти евреи, по приказанию бандитов, поджидавших их на берегу, бросили в реку убитых евреев. Бандиты, по окончании работы, их изувечили.

После выехала на середину большая лодка.

Такие лодки у нас называются «зуб».

В ней было три бандита и 10 евреев, сильно избитых, с кровоподтеками на лицах. Вид их был ужасен: все они были без фуражек, волосы всклокочены, бороды слеплены от крови, глаза безумные, некоторые были лишь в нижнем белье, превращенном в клочья.

Бандиты стали их в одиночку, живыми, кидать в реку.

Семеро вскоре утонули.

Трое были вынесены течением на менее глубокое место и, достав дно ногами, стали ходить по воде, пробирались к моему дому.

Бандиты принялись в них стрелять.

Несчастные нагибали головы… пули их миновали. И много было выпущено пуль, пока были все они перебиты".