День серебристо-серый. С запада опять надвигается дождь. Я все утро из самых разных источников получаю известия о погоде на Среднем Западе. Моя подруга Соня вышла на курс с новой книгой, и работа идет полным ходом – две главы за два дня. У сестры Либби болит рука, но она все равно пишет – работает над портретом маслом в новой технике, которая ей пока не очень дается. Обе сообщают, что погода у них прекрасная – особенно погода в душе. Ничто не делает художника счастливее, чем день, проведенный за работой.

«Я наконец пишу – это такое облегчение, – говорит Соня. – Этим утром я полтора часа прождала в приемной у врача, но, вместо того чтобы скучать и злиться, просто стала писать. Я написала почти 20 страниц от руки, почти целую новую главу, причем вышло, кажется, неплохо. А когда дописала, врач как раз освободился, и все у меня оказалось хорошо. У меня отличный день. Думаю вот посидеть на веранде и написать еще немного».

«Когда мне привезли стекло для стола с форелями, – рассказывает Либби, – стало совсем похоже на пруд. И тогда я сказала себе, что надо уже перестать бояться новой техники маслом. А то я все ждала, когда мне вдруг с ней станет легко и просто, – говорит она, смущенно посмеиваясь. – Я решила, что не буду больше ждать, пока станет просто, и сделаю это. И в ту же минуту мне и впрямь стало легче. Терпеть не могу так говорить, но мне и правда нравится, что у меня сегодня получилось. Кажется, я нащупала правильное решение, и мне теперь так хорошо!»

Мне бы тоже хотелось, чтобы было хорошо, но увы. Прошлой ночью уснуть опять не удалось, и сегодня я сажусь за работу уже уставшей. Работать на свежую голову мне нравится больше, но я привыкла писать несмотря ни на что, поэтому сажусь за стол и берусь за дело. Перебираю образы из своей кладовой, выбирая те из них, что пойдут в дело, и напоминаю себе, что надо бы устроить очередное творческое свидание и поднабраться новых идей. Позвонив своей подруге, певице Дейзи, я гордо сообщаю, что с «Магелланом» все идет по плану и что за пианино я провожу все больше времени – сегодня занималась целых полчаса. Я все еще играю по сборникам для начинающих, но уже учусь читать ноты басового ключа и ужасно этим довольна. Утренние страницы у меня выходят какие-то смутные, бессвязные, но, несмотря на это, мои скромные успехи находят в них свое отражение.

Мало что радует художника больше, нежели развитие. Чувство, что ты движешься вперед в своей области, – источник искреннего и глубокого счастья и одновременно самоуважения. Когда мы занимаемся прокрастинацией – ждем, чтобы «стало легко и просто», – то перестаем себе нравиться. Ничто на свете не может заменить чувства, которое испытывает человек, когда делает свое дело и в конце рабочего дня может сказать: «Я сделал то, что хотел».

Значительная часть жизни художника сводится к одному: взять и сделать. Что толку анализировать чувство сопротивления, искать глубинные причины, мешающие взяться за работу? Куда лучше лицом к лицу встретиться с собственным нежеланием работать, позвонить другу и сказать: «Мне нужно работать, а не хочется, но я все равно поработаю 15 минут». Такое скромное обещание – каких-то 15–20 минут – обычно проходит незамеченным для внутреннего цензора. Это же так мало, говорим мы цензору, он нам верит и не пытается помешать. Если бы мы сказали: «А сейчас я засяду за работу на часок-другой», – цензор задал бы нам жару. Но мы говорим: «Я только попробую, буквально несколько минут», – и он поддается на обман и отпускает нас за стол или к мольберту. Наш внутренний цензор страдает сильнейшей верой в собственную значимость. Когда мы тихо и смиренно ставим себе небольшие реальные цели, он не знает, как этому противостоять.

Чтобы стать хорошим художником, я должна захотеть стать художником плохим. Когда работа над книгой стопорится, должна написать хоть что-то: плохое, хорошее, никакое – неважно. В тот миг, когда я решаю, что готова писать плохо и не стремиться к лучшему, начинаю писать свободно. С этим же чудовищем встретилась и Либби у мольберта, когда решила овладеть новой техникой. Стоило ей решить, что согласна рисовать плохо, как она обрела свободу и начала рисовать очень хорошо. Ключом к победе, как это часто бывает, оказалось смирение.

Мы, художники, должны помнить, что наша работа сводится к «игре идеями». Когда относимся к делу слишком серьезно и стремимся к совершенству, работа начинает сопротивляться. А стоит найти возможность немного поиграть – и рабочий процесс тотчас обретает живость и пластичность.

«Я думаю, что внутренний художник любит пошалить, – объяснила моя подруга, известная писательница. – Та часть души, что занимается творчеством, все время морочит нам голову, не желая покоряться. Когда мы берем внутреннего художника на короткий поводок, он вырывается, словно дикое животное. Но если ослабить привязь, нередко идет на сотрудничество».

Иными словами, внутреннего художника можно перехитрить.

Вспоминаю о нашем уговоре с Дейзи. Мы договорились, что каждый день будем сколько-то времени проводить за пианино и писать новую музыку. Я звоню подруге и говорю: «Дейзи, я сажусь за пианино», – и иду за пианино. Я работаю над «Магелланом», заполняю небольшие пробелы в повествовании. Сажусь за инструмент и прислушиваюсь, чтобы услышать музыку. Чаще всего уже через несколько минут я слышу первые ноты, пробивающиеся сквозь мое сопротивление. Я не гнушаюсь и самым малым, записываю все, что слышу. Нередко маленькие фрагменты оказываются частью чего-то более крупного. Все-таки «Магеллан» – это история о великом походе, в ней хватит места и для большого, и для малого.

Отзанимавшись положенное время, снова звоню Дейзи. Обычно она отвечает. «Дейзи, я только что закончила с музыкой», – говорю я. Спустя некоторое время зазвонит мой телефон. «Это Дейзи. Я написала два такта». Чаще всего мы оставляем друг другу сообщения на автоответчике, и говорить особой нужды нет, но радость от завершенной работы от этого не становится меньше. Дейзи превращает стихи в музыку. Она пишет так, чтобы музыка служила опорой ее стремительно взлетающему голосу. Мне очень нравится быть частью ее замысла, а она говорит, что ей ужасно интересно становиться частью «Магеллана».

Мы, художники, делаем что-то из ничего. Мы изобретаем, используя для этого ткань своего воображения. Когда я об этом задумываюсь, чувствую особую магию. Когда я себе это позволяю, даже немного влюбляюсь в своего художника.

С запада надвигается дождь. Маленький терьер Шарлотта начинает дрожать, предчувствуя гром и молнию. Тигровая Лилия принюхивается и издает зловещий рык. Я собираюсь использовать грозу в качестве выразительной декорации и проиграть те сцены, где Магеллана застал шторм на море. А гроза станет моим соавтором.