В нашей жизни очень многое похоже на фотографию. Нужно лишь остановиться, уловить момент и в полной мере насладиться дарованной радостью. Наслаждение – это искусство из тех, которым можно научиться, но для достижения совершенства в нем постоянно надо практиковаться. Должно быть, мама ребенка приметила розовые цветы и решила принести с собой фотоаппарат. Ее малыш каждый день растет, и другой такой весны в его жизни не будет. И ей захотелось запечатлеть эту весеннюю субботу на фотографии.
На этой неделе ко мне ненадолго приезжала из Калифорнии дочь. Мы два дня подряд обедали в маленьком греческом ресторанчике на углу квартала, а потом рука об руку прогуливались по окрестностям. Поднявшись вверх по улице на три квартала и перейдя четвертый, оказались у школы верховой езды «Клермонт». В старой конюшне бурого песчаника стояли лошади. Здесь дочь училась ездить верхом, когда ей было четыре года. Сейчас она гораздо старше, у нее уже свой четырехлетний ребенок, поэтому мы просто стояли бок о бок, смотрели, как занимаются дети, и вспоминали прошлое. Дочь погладила меня по руке.
– Ты была поменьше, – сказала я ей, глядя, как ребенок объезжает на лошади манеж.
– По-моему, я едва дотягивалась до стремян, – припомнила дочь.
– Как хорошо, что я научила тебя ездить верхом, – сказала я. Это было правильное решение.
– Да, верховую езду я любила больше всего, – ответила она, и ее голос дрогнул от нахлынувших чувств. Ребенок пустил лошадь рысью и стал подниматься и опускаться в седле.
Когда едешь верхом, поезжай туда, куда направляется лошадь.
Вернер Эрхард
У меня хранится одна памятная фотография, где мы с дочерью. Ей два года, мне – 31. Она сидит на маленьком пегом пони. Я шагаю рядом, держа повод. Дочь улыбается храбро и широко, в точности как тот малыш в парке. Обе эти фотографии – и та, что хранится у меня, и та, которую снимали в парке, – представляют собой трогательную смесь защищенности и восторженной радости. Наверное, этого мы всегда и ищем – защищенности вкупе с радостью.
Мне как художнику полезна та защищенность, которую даруют ежедневные утренние страницы. В них есть какая-то стабильность. Они меня «баюкают». Еще мне полезно ходить на творческие свидания, где меня неизменно поджидает маленькая порция приключений – крохотное дерзание, сродни тому, чтобы править пони или стоять, пошатываясь, на пне. Мне не нужно больших приключений. Мне хватит малого. И когда приключение наконец наступает, сердце мое парит, словно на крыльях, и улыбается широкой детской улыбкой.
Волшебная лоза
У меня есть подруга, прекрасная романистка. Она ежедневно ходит на прогулку, а вернувшись, вставляет в книгу увиденные по дороге мелочи. Она всегда примечает выразительную деталь, всегда готова посмотреть на что-либо свежим взглядом и доставить это удовольствие читателю.
Где бы мы ни жили, как бы непригляден ни был мир, вокруг всегда можно подметить что-нибудь волшебное. Я живу на одиннадцатом этаже, дом мой стоит в самой гуще города, но мимо окна пролегают пути крупных птиц, летящих в сторону парка. При определенном внимании можно увидеть сокола, цаплю, стаю канадских гусей. На стене у окна – ржавая пожарная лестница. В дождливые дни на ней блестят серебристые капли. В сухие дни на перекладину лестницы часто садятся две неразлучные голубые сойки.
Возьмите ручку. Пронумеруйте строки с первой по пятую. Представьте, что вы пишете роман и его действие происходит в окрестностях вашего дома. Перечислите пять приятностей, которые можно найти неподалеку. Например, греческий ресторан или газетный киоск. Или стебли цикория, пробивающиеся рядом с уличным почтовым ящиком. Постарайтесь увидеть мир таким, каким увидел бы его человек, попавший в ваш район впервые и испытывающий искренний интерес ко всему вокруг.
Чувства не есть факты
Нет лучшей платы, чем большая радость.
Уильям Шекспир
Прекрасный день наполнен дивными ароматами. В Центральном парке бурно и торжествующе цветут плодовые деревья. В воздухе кружатся крошечные розовые лепестки. Люди целыми семьями выходят на прогулку, прихватив с собой воздушных змеев, и взрослые наперегонки с детьми бегают туда-сюда, запуская змеев в воздух. «Папа, моя очередь!» Желтые и белые нарциссы уже отцвели. По траве привольно разбросаны одуванчики. Друзья неторопливо прогуливаются парами. У ворот, выходящих на Западную 86-ю улицу, я натыкаюсь на счастливую семейную пару – знаю, что они любят бегать вместе. На них короткие шорты и футболки. Они заразительно улыбаются. «Как у вас дела? – осведомляется жена. – Все хорошо?» Перед лицом этой сияющей жизнерадостности не нахожу в себе сил признаться в истинном положении дел.
А каково же оно, истинное положение? Я переживаю не самые легкие времена. Меня терзают страхи и тревоги. Я мучаюсь бессонницей, а город – Нью-Йорк, Нью-Йорк! – кажется огромным и пугающим. Это, наверное, называется «плохая неделя». Ко мне все время придирался Найджел, мой внутренний критик, никак не хотел уняться и твердил, что я глупая и мои мечты бессмысленны. Я говорила со старой подругой Бернис, и она очень точно заметила, что у меня эмоциональный запой – то, что я называю «без вина пьяна». Я чувствую себя пьяной, лишенной трезвости рассудка, не могу воспринимать разлитую вокруг красоту и надежду и мучаюсь вместо этого отчаянием.
«Чувства не есть факты», – твержу я себе. Утренние страницы снова и снова напоминают, что не нужно ничего усложнять. Я боюсь ложиться спать, потому что знаю: буду лежать без сна, в то время как передо мной станут вереницей проходить мои страхи в самых омерзительных и правдоподобных обличьях. В эти дни я окружена негативом, как облаком дешевых духов. «Только не пей, – напоминаю я себе. – Если не будешь пить, переживешь любой срыв». Каждый день, прожитый в трезвости, – это небольшая победа. Каждый день – это еще шаг назад от бездны. Проходя мимо газетного киоска на углу, я стараюсь не смотреть на броские заголовки в прессе. Новости ведь в основном плохие, да? Похоже на то.
Я учусь находить удовлетворение в любом состоянии, каким бы оно ни было.
Хелен Келлер
Я не настолько утонченна, чтобы находить прибежище в цинизме и сбросить дурное со счетов. Ничего не понимаю в понтах. Я не умею быть «суперсовременной». Порой я вообще думаю, что так и не выросла. Не понимаю, как можно выслушать дурные новости, а потом отряхнуться и весело пойти дальше. Я говорю женщине, что боюсь и чувствую приближение срыва, а она мне отвечает: «Этот город многих свел с ума». И что на это прикажете отвечать? «Большое спасибо»? Такое ощущение, что она целенаправленно подтолкнула меня к обрыву, каким я вижу его в своем воображении.
Бернис считает, что достичь трезвости мышления можно, если думать о малом. «Не замахивайся на крупное, – советует она. – Придумай маленькие шажки и делай их. Бог не в абстракциях, а в конкретике. Вымой голову».
И я мою голову – чистые волосы и впрямь выглядят лучше, приятно блестят. Разбираю хлам, скопившийся на крышке бюро в спальне. Застилаю постель. Каждое крошечное действие вновь вселяет в меня оптимизм, а вместе с ним приходит надежда. Я надеюсь, что вскоре этот отрезок моей жизни закончится и я вновь обрету чувство равновесия. Надеюсь, начну видеть все то небольшое и красивое, что есть в моем мире. Надеюсь, сумею стряхнуть трагичность, которую несут с собой чужие замечания. Просто нужно как-то прожить вторую половину дня и не упасть. Я – здесь, и здесь мне нужно найти красоту, здесь мне нужно найти веру. Я живу в одном квартале от Центрального парка. В парке красиво. Да и прочей красоты вокруг предостаточно, и я увижу ее, если последую совету Бернис – не буду замахиваться на крупное и сконцентрируюсь на мелочах. В одном квартале от моего дома, если идти по Коламбус-авеню, есть славный цветочный магазинчик. Там живет красота. Как-то раз, выбравшись на небольшое творческое свидание, я купила там букет турецких гвоздик и маленькую узамбарскую фиалку в горшочке. Фиалку поставила на стол в столовой. Ее нежные, как папиросная бумага, лепестки отливают яркими глубокими цветами. Бархатистые зеленые листья покрыты тончайшим пушком: фиалка прекрасна.
