Думать прежде, чем говорить, – девиз критика; говорить прежде, чем думать, – творца.
Эдвард Форстер
Волшебная лоза
Даже в самые одинокие моменты жизни любой из нас способен все же назвать несколько друзей и надежных людей, на помощь которых можно рассчитывать. В период уныния и отчаяния источников помощи у нас все равно больше, чем кажется. Когда отчаяние твердит, что вы – отрезанный ломоть, помощи ждать неоткуда и не видать вам понимания ни от Бога, ни от людей, на самом деле у большинства все же остаются друзья. И эти друзья готовы нас понять – если только мы дадим им такую возможность. Одиночество, брошенность – это выдумки разума. У нас есть союзники. И чтобы их вспомнить, нужен список ресурсов, но составленный не в грусти и печали. Попробуйте составить этот список сейчас.
Вы уже перечисляли пять человек, поддерживающих вас и ваше стремление творить. Возьмите этот список и посмотрите, есть ли там человек, который может оказать вам общую эмоциональную поддержку.
Скорее всего, таких будет несколько. Выберите одного. Сделав выбор, позвоните этому человеку, отправьте ему обычное или электронное письмо. Объясните, что пытаетесь выбраться из западни, это для вас нетипично, но именно сейчас вам пригодилась бы толика поддержки. Не особо скрывайте свою уязвимость, не стесняйтесь показать, что на самом деле прячется за парадным фасадом, который вы с таким трудом поддерживаете.
Когда ваш друг откликнется, не спешите и постарайтесь понять, как на вас влияет его ответ. Вы сейчас в поиске, вы отбираете тех друзей, с кем можно быть и большим, и маленьким. Кому-то из друзей мы нравимся, только когда дела у нас идут хорошо. А другие, обладатели более широкой эмоциональной палитры, готовы принимать нас в любом виде. (Будьте осторожны и избегайте друзей, которые стыдят вас за чувство уязвимости. В подавленном состоянии мы не всегда можем чувствовать себя лучше, даже если знаем, что для этого нужно сделать.) Вы ищете друзей, которые примут вас таким, какой вы есть.
«У тебя усталый голос, – может сказать такой друг. – Ты хорошо себя чувствуешь? Расслабься хоть чуть-чуть». Все мы люди, и слова поддержки неизменно помогают ослабить мучительное чувство одиночества. Главное в друзьях – они ведут себя как друзья. Когда мы выгорели, не стыдят нас и не гонят обратно к станку. Они побуждают быть гибче и добрее к себе. Они заботятся не только о нашей работе, но и о нас самих. Позвольте себе ощутить их поддержку.
Отдай что имеешь. Быть может, для другого это будет драгоценнее, чем ты мог помыслить.
Генри Лонгфелло
Проницательность
День сегодня солнечный, но прохладный, очень, очень прохладный. С запада дует резкий пронизывающий ветер. Люди на улице придерживают пальто и куртки. Куда делась весна? Неужели всего день или два назад на носу было лето? От этого внезапного похолодания возникает такое чувство, словно нас предали.
В парке дрожат на ветру бледно-розовые цветы вишни. Цветущая слива от холода кажется почти фиолетовой. И все же день стоит славный, и в пышных вишневых зарослях установили свои мольберты художники-пейзажисты. Одна художница ставит ровнее зеленую чашечку с водой. Она работает акварелью, легчайшими мазками пишет миниатюру.
После обеда я получила письмо от Ронды. Она пишет, что получила мою последнюю книгу и с удовольствием ее читает. Письмо написано на красивой почтовой бумаге. Ронда украсила свое послание замысловатыми сердечками и цветочками. Она пишет, что ждет не дождется лета, чтобы гулять вместе со мной. Ронда привыкла, что я каждую весну возвращаюсь в Нью-Мексико. Я тоже к этому привыкла, и потому ее письмо наполняет меня печалью.
«Ах, боже мой, – думаю я. – Не будет больше прогулок с Рондой. Не будет долгих походов по Эль-Сальто-Роуд мимо буйволов и лам». Нет, это лето я проведу дома. Я стану гулять вокруг пруда и порой буду уходить к небольшому озерцу на юге Центрального парка. По нему катаются на лодках. Если повезет и если избегать часа пик, в парке почти никого не будет и я смогу любоваться цветами и животными.
Когда перестаешь приносить пользу, начинаешь умирать.
Элеонора Рузвельт
Если повезет, я сумею обуздать свой пессимизм. Я буду гулять тогда, когда того требуют мои не слишком строгие планы. Это лето станет экспериментом, попыткой обогнать беду. Прошлым летом в Нью-Мексико на меня «нашло» внезапно и сильно, так, что я едва выстояла. Надвигался срыв. Врачей в округе не было, диагноз мне поставили по телефону. Оставалось только принимать лекарства ударными дозами да долго-долго ехать до Манхэттена, где было сравнительно безопасно. На Манхэттене всегда неподалеку найдется врач. И еще друзья, которым уже случалось видеть мои мрачные периоды. В Нью-Мексико есть лишь красота и страх. Нет, в этом году я не поеду в Нью-Мексико. Я намереваюсь наслаждаться той природой и красотой, что удастся отыскать на Манхэттене.
Только вчера Эмма рассказывала, что видела какую-то крупную птицу. «По-моему, не орел, но большая такая, очень большая. Голова коричневая, а не белая, а на ногах – пышные перья».
Как по мне, эта новость – безусловно, повод выбраться в парк и поискать там странную птицу. Может быть, это сапсан, а может, какой-нибудь ястреб. Можно взять с собой бинокль, с которым я хожу смотреть на птиц, – вдруг да повезет. Это, конечно, не экспедиция на Рио-Гранде, где можно день напролет любоваться кружащими над головой орлами. Тут приключение поменьше, покамерней. Но все равно сойдет.
Чтобы вернуть равновесие, нужно каждый день делать все те небольшие дела, с помощью которых я возрождаю в себе оптимизм. Проснувшись, удобно устраиваюсь в большом кожаном кресле и, подобрав ноги, пишу утренние страницы. Я молюсь. Читаю Эрнеста Холмса. Сажусь за компьютер и работаю. После работы отправляюсь в небольшое путешествие.
Взяв на поводок Тигровую Лилию и повесив на шею бинокль для наблюдения за птицами, отправляюсь в парк. Я ищу ту большую птицу, которую видела Эмма. А нахожу множество малиновок и одного красноплечего трупиала. Ближе к вечеру, вновь сидя за компьютером, бросаю взгляд в окно и вижу пролетающую мимо цаплю. Мой покойный отец любил цапель, и в гостиной у меня висят две репродукции с рисунков цапель кисти Одюбона. Птица, летящая высоко в небе в сторону Центрального парка, кажется мне добрым предзнаменованием. Я готова видеть добрые предзнаменования во всем.
На крыше дома через улицу от нашего устроен садик. Его сторожат две большие глиняные совы: они призваны отпугивать голубей. Замершие совиные фигуры как бы говорят: «Опасность. Вы проникли на вражескую территорию». Этот садик голуби облетают по широкой дуге.
Мы, художники, тоже должны уметь различать, кого и что следует обходить десятой дорогой. По возможности следует избегать людей, которые иссушают наш энтузиазм, обрезают крылья воображению. Острый язык критика подобен острым шпорам на ногах у совы и с их легкостью способен изорвать в клочья наш оптимизм. Мы живучи, но нас легко задеть. Нужно быть настороже.
Если сердцу – хоть одному – не позволю разбиться, я не напрасно жила.
Эмили Дикинсон
Мы, художники, должны быть бдительны. Контролировать всех вокруг мы не в силах, но можно ведь понять, чье общество благотворно на нас влияет, а чье – иссушает и устрашает. Когда мы примемся устанавливать новые границы, непременно пробудим в ком-то ярость и вызовем сопротивление. Когда скажем: «Руки прочь!» – кто-нибудь обязательно ущипнет нас напоследок.
Вот она, горькая истина: многие из тех, кто обращается к нам, художникам, понятия не имеют о том, как вообще обращаться с художником. Эти люди не хотят плохого, но никакая благонамеренность не в силах сгладить ущерб, который они нам наносят практически походя. Нас, американцев, учат разбирать, а не собирать. Школьная система учит критиковать, а не строить. В результате человек умеет высказаться о том, что плохо, но не научен уравновешивать свою критику упоминанием о хорошем. А художник, который слышит лишь критику, словно бы выключается. Как бы ни были разумны замечания, художника они чуть ли не вгоняют в гроб. «Ах, к чему все это?» А может взыграть мрачное упрямство: «Ничего не буду менять». И тут опять нужны друзья – пусть помогут проанализировать критику и найти в ней здравое, хотя и горькое зерно.
