Пережив три срыва, я вынуждена была научиться проживать каждый день очень старательно. Нужно писать. Нужно ходить. Нужно молиться. Нужно отмечать каждый шажок вперед. А главное – нельзя скатываться в страдания и отчаяние, как я это делала в свои мрачные 20 лет, когда пила напропалую. Сегодня я – непьющий алкоголик. Но для того чтобы не пить и сохранить здоровье, я каждый день должна что-то делать. Жалея себя, я проторяю дорожку к стакану. Я не могу окунаться в жалость к себе, потому что сразу после этого окунусь в бутылку.

Звездная ночь. Даже на Манхэттене, где огни небоскребов спорят с созвездиями, звезды видны так отчетливо, что наш мир в их скопище кажется просто пылинкой. Окно моей манхэттенской квартиры – одна светящаяся точка из миллионов. В масштабах галактики же Манхэттен – не более чем горстка огоньков на боку планеты, которую зовут Землей. Все дело в том, откуда смотреть. Я сижу за письменным столом, гляжу на мерцающие звезды и силюсь не утратить оптимизма, чувства, что, как я ни мала, в моих масштабах мои усилия что-то все же значат.

Оптимизм – это отчасти счастливый выверт психодинамики, а отчасти выученная реакция. Бывают люди, которые словно рождаются оптимистами. Всем остальным приходится немного поработать над собой. У меня есть несколько способов поддержания оптимизма, и один из них – разговоры с другом, Ларри Лонерганом. Ларри – медиум-спирит. Одной ногой он стоит в этом мире, второй – в том. Оптимизм он черпает из Духа и тщательно соблюдаемых спиритических практик. Когда мне нужно взбодриться, я набираю номер Ларри и получаю свой заряд оптимизма. Взгляд Ларри всегда обращен вдаль: он пронизывает будущее.

«Ты ведь сейчас на грани? – сказал мне Ларри сегодня днем. – Много незаконченных дел, нерешенных вопросов. Сохраняй веру, и пусть дела идут своим чередом». К сожалению, Дух не в ладах со временем. «Духи говорят, что это будет скоро, но никогда не уточняют, что значит “скоро”», – с сожалением заметил Ларри. Он словно чувствовал вину за то, что его потусторонние друзья не захотели высказаться более определенно. Впрочем, «скоро» – это уже немало. Это и есть та поддержка, которая мне сегодня нужна.

Для меня «скоро» означает, что надо продолжать попытки. Не сдаваться, потому что в следующий миг может произойти чудо. Продолжать писать книги. Продолжать упражняться на фортепиано. Стиснуть зубы и сосредоточиться. Я работаю над мюзиклом под названием «Магеллан»: надо уделять ему больше внимания. Надо прислушаться и добавить музыки там, где требуется. Если я сяду за фортепиано, музыка придет. Надо лишь захотеть и опустить руки на клавиши.

Нельзя сдаваться только потому, что сейчас нелегко. «Скоро» станет интереснее. Я должна быть готова к грядущим интересным событиям, должна хранить веру. А значит – противостоять подступающему разочарованию. Верить, что мои 58 лет не просто возраст, а годы, наполненные бесценным опытом. Как нелегко бывает поддерживать в себе это состояние!

Наша культура ориентирована на молодость. Телевизор и СМИ приучают смотреть на тех, кто молод. Наши поп-звезды – совсем дети. У них огромные состояния и светлое будущее. О творческой жизни старшего поколения мы и читаем, и слышим очень мало. Образцов для подражания, у которых мы могли бы учиться тому, что должно, мало, и картина не спешит меняться.

Я дружна с пианистом, который давно и активно делает, по всей видимости, долгую и блестящую карьеру. Сейчас ему за 50. Раньше он с удовольствием ездил в турне, но теперь сами поездки стали его утомлять. Он по-прежнему ездит много и долго, однако распоряжается своей энергией значительно осмотрительнее, нежели в 20, 30 и 40. Когда его накрывает джетлаг[4], он говорит себе: «Это чисто химический процесс. Жизнь вовсе не так плоха, как кажется». Зрелый исполнитель, давно привыкший быть на виду, он научился говорить сам с собой. Когда его охватывает сильнейшая усталость или ощущение бессилия, он сам себе читает лекции: «Не руби сгоряча. Не выходи из себя. Стоит ли случившееся твоих нервов?» В тех или иных выражениях говорит себе одно и то же: «Смотри на картину в целом. Смотри в будущее». Когда мы беседуем, он и мне советует поступать так же.

Смотреть в будущее проще, если у нашего духа есть какая-то опора. Так, ощутить нечто большее и отличное от нас самих помогает медитация. Мой друг-пианист занимается бегом и плаванием – и то и другое можно назвать формами активной медитации. Еще он считает медитацией долгие часы за роялем: в это время он ощущает связь с высшими мирами. Когда мне нужен совет свыше, я решаю пройтись. Кроме того, у меня есть утренние страницы – они позволяют установить связь с Высшими Силами и с тем, что можно называть высшим замыслом, неким подобием высшей благодати, на которую я полагаюсь, когда дела идут неважно.

Когда я была младше, даже не подозревала, как часто дела могут идти неважно. Сейчас я писатель в годах, но работать предпочитаю над крупными проектами, которым для того, чтобы прорасти и дать плоды, нужны не недели и не месяцы, а годы. Петля мгновенной обратной связи здесь отсутствует. Нет никаких признаков, которые часто и внятно говорили бы: «Ты все делаешь правильно». Чтобы получить поддержку, я нуждаюсь в духовных практиках – утренних страницах, творческих свиданиях, прогулках – и в разговорах с друзьями. Я звоню Брюсу или другу-пианисту. Когда моя вера дает осечку, цепляюсь к ним на буксир. А моя вера и впрямь дает осечку.

Она дает осечку, и когда я исполнена наилучших намерений и скрупулезнейше соблюдаю все положенное. Трудно сохранять веру, когда ты устал. Трудно сохранять веру в бесконечной круговерти дел. Трудно сохранять веру, когда слишком много или слишком мало пребываешь в одиночестве. Точно так же влияют на нас голод, избыток работы, да что угодно, если оно в избытке. Вера произрастает из рутины. Чтобы понять это, достаточно взглянуть на уклад жизни в любом монастыре. Вера живет там, где изо дня в день совершается необходимое.

Нынче мне живым примером для подражания по части веры служит моя сестра Либби. Она художник-анималист. Либби почти год страдала от травмы рабочей руки, которую заработала, когда ее сбила с ног испуганная лошадь. Животное было напугано видом обыкновенного крупного пуделя в снежно-белом защитном воротнике (пудель тоже был нездоров). Сестра не винит ни лошадь за пугливость, ни пуделя за то, что он эту лошадь напугал, – просто говорит, что ей на руку внезапно рухнула тысяча фунтов живого веса. Ослепленная страхом лошадь налетела прямиком на сестру, и рука у той выгнулась под странным углом.