Они не могут знать только одного – как сильно помогают нам уже одним своим существованием. Иногда, чтобы мы не свернули с пути, достаточно бывает присутствия одного-единственного друга-оптимиста. Приведу случай из жизни в качестве примера.
Жизнь нужно прожить, не утратив любознательности. Никогда и ни при каких обстоятельствах нельзя поворачиваться к жизни спиной.
Элеонора Рузвельт
В 1946 году Теннесси Уильямс заболел и решил, что вскоре умрет. Утратив перед лицом смерти всякое стеснение, он вызвал к себе письмом Карсон Маккалерс, которую очень уважал. «Я хотел повидаться с ней прежде, чем умру», – писал он позже. Теннесси пригласил ее к себе в Нантакет, где проводил лето. «По сходням спустилась высокая девушка в бейсболке и широких брюках». Так началась их дружба.
Лето прошло в долгих беседах, долгих купаниях в океане, долгих часах за работой по разные стороны кухонного стола – он писал «Лето и дым», она работала над сценарием для пьесы по «Участнице свадьбы». Для обоих писателей эта дружба стала своевременным толчком и щедрым источником поддержки, исходившей от уважаемого человека. Уильямс остался жив. Более того – испытал творческое возрождение. Маккалерс предложила ему свою дружбу и «картошку а-ля Карсон» – блюдо, состоявшее из печеных картофелин с начинкой из оливок, лука и сыра. И то и другое пошло ему на пользу.
И для Уильямса, и для Маккалерс этот случай стал своевременной встречей с «волшебным зеркалом». Дружба освежила и возродила и его, и ее. Позже Маккалерс вспоминала, что то лето было наполнено «солнцем и дружбой». И солнце, и дружба обоим им были очень нужны.
С того самого момента, когда я познакомилась с этой девочкой, и до ее недавней смерти мы были друзьями – 70 лет.
Мэри Экли
И Уильямс, и Маккалерс поначалу завоевали признание, однако затем многие годы подвергались жестокой критике, которую принимали слишком близко к сердцу. Делясь друг с другом своими чувствами, сумели залечить раны, нанесенные критически настроенными ценителями, и вновь полюбили свою работу, ощутили радость и самоуважение, которые она приносила. В переписке с другими своими друзьями Уильямс вновь и вновь вспоминал, что «сотворила» Маккалерс. Умение восхититься художником, героически творящим вопреки всему, – дар истинного «волшебного зеркала». Некоторое время назад обрела этот дар и я.
Вот уже 20 лет мы дружим с Соней Чокет. Когда работа вызывает уныние, когда Ларри не в силах убедить меня в моих достоинствах, я частенько звоню Соне. Она верит в меня, верит в то, что плоды моих трудов ждет успех. «Вспомни, сколько ты всего сделала за прошлый год, – напоминает она. – Ты написала роман, молитвенник, работала над оперой. Ты работаешь лучше, чем тебе кажется».
Задача «волшебного зеркала» – всегда ориентировать нас на позитив, на веру в то, что «ты работаешь лучше, чем тебе кажется». Когда внутренний критик говорит, что я пишу плохо, Соня не позволяет забыть, что я все-таки пишу. Она говорит, что мои тексты могут представлять опасность для критика – оттого-то он и становится так зол. «Волшебное зеркало» не игнорирует наш негатив – скорее, учитывает его, но само всегда остается на стороне позитива.
Отвергнутый роман «просто пока не нашел своего читателя». Мюзикл, который пребывает в подвешенном состоянии, «просто ждет, пока на рынке наступит подходящий момент». Оба эти утверждения заставляют меня смотреть вперед и не позволяют раскисать. Самое главное в «волшебном зеркале» – это его упорство. Зеркало верно вам и смотрит далеко вперед. Оно внушает чувство собственного достоинства. Оно говорит: «Посмотри, сколько ты уже сделала».
Человеку нужно во что-то верить, к чему-то стремиться всем сердцем.
Хана Сенеш
«Волшебное зеркало» смотрит на рабочий процесс как художник. Оно убеждено, что достоинство – в творчестве, а не в том, чтобы творить, как художник, – хотя, впрочем, оно всегда готово поверить, что мы и на это способны. «Волшебное зеркало» не верит, что мироздание своенравно и скупо. Оно убеждено, что за хорошо сделанной работой всегда следует награда. «Ты сделала так много, что это просто не может не дать результата», – говорит оно.
Творчество – это акт веры, и «волшебное зеркало» дарит нам веру в нашу веру. «Уловку-22»[13] 22 раза отказывались печатать и лишь потом издали как роман. Чтобы подавать рукопись в издательства снова и снова, автору нужна была очень крепкая вера. «Крепкая вера» – дар «волшебного зеркала». Для писателя «волшебным зеркалом» может стать литературный агент. Для художника – галерист. Впрочем, нашу веру в себя зачастую питают люди, с которыми мы связаны отнюдь не по работе. Друзья, супруги, братья, сестры, родители – любой из них может подарить взгляд, исполненный веры.
Я не собираюсь ограничивать себя только потому, что люди не в состоянии поверить, будто я способна на что-то еще.
Долли Партон
В сердце каждого художника живет некое здоровое начало; нечто, живо откликающееся на вдохновенное «ага!», в каком бы виде оно ни прозвучало. Взять хотя бы странный союз Ирвинга Берлина и Коула Портера[14], объединенных исключительно восхищением, которое каждый из них испытывал к гению другого. Берлин вырос в нищете гетто. Семья Портера принадлежала к привилегированному сословию. Берлин жил в традиционном браке. Портер был известен как гомосексуалист и женился из соображений практических. Их представления о музыке – и те ни в чем не были схожи; тем не менее оба композитора высоко ценили друг друга и состояли в длительной оживленной переписке. Стороннему наблюдателю их дружба казалась невероятной. Но друг для друга они были «волшебными зеркалами» – каждый видел и отражал талант, который стремился развить в себе другой.
В отношениях друзей, служащих друг для друга «волшебными зеркалами», есть некая цельность, способность за внешними различиями разглядеть скрывающуюся внутри божественную искру. Этой способностью проникать взглядом вглубь отмечены многие известные союзы творцов. Так, в поворотный момент самого начала творческого пути стали друзьями и «волшебными зеркалами» друг для друга Фицджеральд и Хемингуэй. Вот уж воистину – противоположности притягиваются! Фицджеральд был тонкой натурой, склонной к саморазрушению. Хемингуэй источал удаль и подчеркнутую мужественность. А объединяло этих писателей уважение, которое каждый испытывал к работе другого. Фицджеральд привел Хемингуэя в издательство Scribner’s и помог встать на ноги и начать зарабатывать литературными трудами. Хемингуэй подбивал Фицджеральда довериться воображению и писать свободно. «Бога ради, пиши и не тревожься о том, что скажут парни – шедевр там или не шедевр».
Некто попросил мудреца стать его наставником на пути суфизма. Мудрец сказал: «Если ты никогда еще не ходил по пути любви, уходи и полюби. А после возвращайся к нам».
Джами
Можно сказать, что «волшебные зеркала» обладают такими общими чертами, как практицизм, стремление концентрироваться на применении таланта и выносить за скобки все остальное. Общаясь с романистом Тимом Фаррингтоном, я могу говорить о том и о сем, но в конце концов он всегда спрашивает: «Ты пишешь?» Как сформулировал Тим, «письмо все спишет». И потому я могу говорить с ним о моих страхах, опасениях, сомнениях, а он всегда сведет разговор к вопросу о моих талантах и о том, использую ли я их на практике.
Общаясь с «волшебным зеркалом», мы сознаем: Бог хочет, чтобы мы пользовались нашими талантами. Это весьма радикальная мысль. В детстве нас нередко приучают к ложной скромности. Нас учат, что лучше и нравственнее быть не большим, а маленьким. Внушают, что мы должны прервать свой творческий полет и усомниться – да прилично ли вообще летать? А «волшебное зеркало» хочет, чтобы мы воспарили. В его глазах наше большое «я» и есть настоящее, то «я», к которому следует стремиться.
