Миновал первый день. На второй уже было легче, а потом всё вошло в обычную колею жизни заключённого, которого в любую, минуту могли избить, уничтожить и никто не имел права остановить этого произвола. Кажется, выжить один день в этом аду сверх человеческих сил, а человек всё живёт, работает, надеется, по ночам тихо переговаривается с товарищами, получает от них помощь и сам помогает им.

Как-то раз, после работы, доктор Шпачек задержался в столовой. Он был совершенно голоден и надеялся найти что-нибудь из еды, хотя это было почти невозможно. Ужин состоял из кружки какой-то бурды, порции гнилых овощей к куска хлеба. Вряд ли кто мог не доесть, оставить что-нибудь, но иногда это случалось. За каждый стол полагалось садиться по десять человек и к столу подавали десять порций. Часто было так, что стол был накрыт раньше, чем партия заключённых садилась за него. Если кто-нибудь не доживал до обеда, то оставшуюся порцию отдавали более слабому, чтобы поддержать товарища.

Партия, в которой работал доктор Шпачек, уже поужинала и ушла, но он остался поджидать новую, прячась за стойку, подпиравшую потолок барака. Кто-то принёс на стол бачок с супом. Доктор Шпачек не разглядел человека, он теперь совсем плохо видел, да и очков у него не было, но заключённый сразу узнал его. Это был немец, с которым они познакомились ещё в пути. Он торопливо подал руку доктору Шпачеку и впервые назвал своё имя. Его звали Максом. Немец огляделся по сторонам, так же торопливо подал доктору Шпачеку два куска хлеба и на ходу, тихо сказал:

— Барак три, вторая секция, заходите.

— Я рядом, в четвёртом, — ответил доктор Шпачек.

Так снова встретились два товарища, чех и немец. Макс попал в лагерь тоже за «красную пропаганду», хотя никогда не был связан ни с какими «красными». Но гестаповский произвол только помог ему по-настоящему возненавидеть фашистов и гитлеровский порядок. Чувство ненависти к фашизму сблизило его с доктором Шпачеком. Они подружились: чех, зрелый коммунист-подпольщик, и немец, честный рабочий, понявший смысл борьбы с фашизмом только теперь, в лагере.

Доктор Шпачек медленно входил в сложную жизнь лагеря, искал пути сближения с людьми, для которых главное в жизни — борьба. Сознание именно этого долга утраивало его силы, помогало не только жить и сопротивляться, но продолжать борьбу.

Постепенно группа заключённых чехов, французов, немцев, уже объединённая общими целями борьбы, начала подпольную работу. Время от времени в лагере стали появляться листовки, написанные от руки, в которых говорилось о положении дел на фронтах войны и в тылу врага. Этому помогали заключённые немецкие коммунисты, установившие связь со своими товарищами, живущими на свободе. Нашёл пути связаться с лагерной группой подпольщиков и доктор Шпачек, ставший её активным участником.

В лагере получили новые вести о поражении немецко-фашистских войск на Восточном фронте. Доктор Шпачек решил размножить небольшую листовку. Нужно было сделать перевод листовки с немецкого языка на чешский. Через Макса, который работал в столовой, доктор Шпачек достал бумагу. Это были небольшие листки жёлтой обёрточной бумаги, аккуратно нарезанные Максом для удобства передачи. С тех пор как появилась первая листовка на такой бумаге, администрация лагеря запретила выдавать её заключённым. Правда, не всем, а только политическим. Однако и это не спасло лагерь от листовок. Подпольщики находили возможность доставать бумагу и выпускать листовки.

Шпачек перевёл листовку, написал несколько экземпляров и днём, на работе в каменоломне, должен был, при удобном случае, передать их товарищам. Это не всегда удавалось, так как нередко эсэсовцы ни на шаг не отходили от карьера. Листовки не вывешивались и не наклеивались на стенах бараков. Их просто передавали из рук в руки, а если этого сделать было нельзя, незаметно разбрасывали на рабочих местах.

Первое время охранники не обращали внимания на то, что какой-то листок валяется в каменоломне или на дворе лагеря, но с тех пор, как обнаружилось несколько листовок, началась слежка. Следили не только охранники, но и уголовники, провокаторы, купленные охраной.

Если людей убивали в карьере, названном Западнёй смерти, только за то, что заключённый выбился из сил и не мог работать, то за прочитанную листовку подвергали нечеловеческим пыткам, избивали плётками, прикладами, резиновыми дубинками и вообще всем, что попадёт под руку озверевшему эсэсовцу. И всё-таки это не останавливало мужественных борцов за свободу.

Работа в каменоломне началась, как всегда, рано утром, после обычной переклички. Доктор Шпачек как раз был в той партии, которая работала на разделке камня. Когда пришли на работу, он не мог передать листовки, охранник сидел тут же, наверху откоса, и зорко следил за людьми.

Бывало так, что охранник приведёт заключённых в карьер и ходит где-нибудь недалеко. Из карьера никуда не уйдёшь. С тех пор, как одного заключённого, не выполнившего норму, оставили на всю ночь в карьере и он не только не ушёл, но и умер там, карьер назвали Западнёй смерти. Однако сегодня охранник не уходил.

Ни доктор Шпачек, ни люди из его партии не знали, что ещё ночью в лагере была обнаружена листовка на немецком языке. В немецком бараке был обыск, но там ничего не нашли. Комендант лагеря приказал охране не спускать глаз с заключённых: на пост были поставлены все наиболее отъявленные эсэсовцы. Особенная слежка была за теми, кого судили за пропаганду. Вспомнили и о докторе Шпачеке, с которого сейчас не спускал глаз охранник, сидя на камне, возвышающемся над карьером.

Комендант лагеря был взбешён тем, что у немцев ничего не нашли. Он только после понял, что допустил ошибку и решил исправить её. Комендант приказал по карточкам заключённых выбрать «красных пропагандистов» и учинить за ними особую, негласную слежку. Так и было сделано в этот день, когда доктор Шпачек заготовил листовки на чешском языке.

Шпачек не торопился. Он надеялся, что охранник не высидит и часа и уйдёт, а тогда будет удобно переброситься с товарищами словом и передать им листовки. Но охранник, как ни странно, сидел на своём месте уже больше часа и не уходил. Он несколько раз вставал, прохаживался по краю обрывистого карьера, наблюдая сверху, как с охранной вышки, за каждым, кто работал здесь.

Опытный подпольщик, доктор Шпачек не мог не заметить утром в столовой нечто необычное. Там, недалеко от их стола, тоже сидел охранник, чего почти никогда не было. Это удивило его, но не насторожило. Когда к их столу подошёл Макс и поставил бачок с супом на стол, доктор Шпачек поприветствовал товарища взглядом. Макс на ходу прошептал:

— Вечером зайдите, есть дело…

Припадая на одну ногу, Макс ушёл. Шпачек так, и не понял, что за дело у него, но решил повидаться вечером обязательно. А между тем, тот хотел предупредить товарища, что у них был ночью обыск, и надо быть настороже, но сказать об этом у стола не решился.

Охранник походил и снова сел на своё место, так же рьяно наблюдая за людьми, как час назад. Всем показалось несколько странной его собачья преданность службе, но это не вызвало особенной настороженности. Люди думали, что это новичок или провинившийся, который теперь выслуживается перед начальством.

Если бы доктор Шпачек знал, как за ним следят и что ночью был обыск у немцев, он бы как-нибудь освободился от листовок. Но сейчас он думал об одном: выбрать момент и передать листовки кому следует. Только бы охранник отошёл, хотя бы на несколько минут, которые нужны для того, чтобы освободить руки от кирки, достать из-под заплатки брюк листовки и молча передать их товарищам — одному и другому. Как раз рядом работал один из тех, кому следовало передать; другой находился тоже почти рядом. Но охранник сидел, как истукан, и то мурлыкал под нос что-то, похожее на пение, то курил вонючую сигарету и отплёвывался в карьер, наблюдая, как плевок летит с высоты на каменные плиты. Можно было подумать, что он не охраняет заключённых, а забавляется от безделья.