Было это в 1918 году. На Урале свирепствовал Колчак да интервенты, чужеземные союзники белых. Рабочие Урала организовались в отряды Красной Гвардии, чтобы бороться с врагами, защищать молодую Советскую республику рабочих и крестьян. Таких отрядов Красной Гвардии было много в ту пору, но были они разные: большие и малые. Да и действовали они где сообща, а где и в одиночку.

Заняли белые Челябинск, а тут вскоре ночной звон церковного колокола известил наш городок о приходе непрошенных гостей и к нам. Звонили, конечно, церковники, купцы да кулаки. Они обрадовались приходу белых, а нам, красногвардейцам, пришлось в эту же ночь покинуть город и уйти в горы Уральские. Но мы не ушли, как трусы, мы приняли бой с врагом, да только нас было мало, а их очень много. К тому же на весь наш малый отряд был один пулемёт да немного винтовок. А у большинства — дробовики да самодельные пики.

Белые знали, что в лесах есть красногвардейцы, и потому все окрестные деревни, посёлки, станции и разъезды железной дороги кишели карателями. Они рассчитывали, что голодные красногвардейцы рано или поздно выйдут из леса и сдадутся в плен. В боях они не одолели нас, так решили одолеть голодом.

— Голод нас, действительно, донимал сильно. Запасы наши истощились, хлеба не стало, соли тоже. Питались мы травой да ягодами. Так продолжалось недели две. Мы, наконец, решили соединиться с другим отрядом. Но куда итти — не знали. Надо было сначала разведать.

Ваня сидел у ног Ивана Ивановича и с открытым ртом слушал его рассказ. А когда Иван Иванович заговорил о разведке, возбуждение Вани особенно возросло.

— Назначили в разведку трёх человек, меня тоже с ними, — продолжал Зимин. — Итти на ближайшую железнодорожную станцию надо было через горы. Мы настолько отощали от голода, утомились от жары, что едва передвигали ноги. Но мы шли и шли, так как люди не могли больше голодать, и командир решил, что через три дня весь отряд поведёт по нашему следу.

К утру следующего дня мы с трудом добрались до станции. Железнодорожные линии проходили между гор и лесов. Место красивое, да и для боя удобное: леса густые, горы скалистые. Вышли мы на склон горы, с которой всё видно: станция, несколько домиков лесничества, недалеко составы красных теплушек, а кругом белые казаки… Все мы очень хотели есть. Нам казалось, что за кусок хлеба, за горсть солдатских сухарей и глоток воды можно было отдать всё на свете. Но куда пойдёшь днём, когда на станции враги? И вот мы лежали в кустах на склоне горы. Лежим и думаем, как узнать, сколько здесь белых, можно ли добыть хлеба, есть ли белые в селе, что в трёх километрах от станции. Решили, что будем ждать темноты, а вечером или ночью можно будет найти кого-нибудь из рабочих и поговорить с ним. Так вот и лежим. Солнце, как назло, палит и кусты не спасают. Знойно, жарко и душно, а у нас не только хлеба, но и воды нет. Все три фляги давно пустые, ещё когда через горы переходили, выпили воду.

Наконец наступил вечер. Солнце скрылось за вершинами сосен, на землю начали ложиться сумерки. Потянуло с низины туманом, капельки росы покрыли душистые августовские травы да кустарники, и нам стало легче дышать, но голод мучил попрежнему.

Надо итти на станцию. Там белые казаки, их, конечно, много, а нас трое. Итти туда — рисковать головой, жизнью. Чуть ошибёшься или нарвёшься не на того, на кого следует, и пропал. Но итти надо. И тут я, как старший, принял такое решение: сначала надо итти одному. Какой смысл рисковать сразу тремя жизнями. Товарищи согласились с моим предложением, и один из нас сам вызвался итти. Фамилия его была Сухов. Молодой, коренастый паренёк, слесарь с завода. Если бы до голода, который мы пережили в лесу, Сухову встретились два казака, он бы с ними легко справился, да и троих, пожалуй, одолел бы, но теперь силёнки у него поубавилось немного, а всё же он пошел уверенно.

— До встречи, товарищи, — сказал Сухов. — А если что случится, напишите матери, что честно погиб за нашу Советскую власть.

Нам стало тяжело от этих слов, хоть всем в пору итти. Как говорят, на миру и смерть красна, но когда один идёт — дело невесёлое. Мы молча пожали руку товарищу, и он тихонько пошёл на станцию, прижимая винтовку к груди.

Время тянулось мучительно долго. Мы ждём час, два, наконец, наверное, прошло и три часа, а Сухов не возвращается. И тогда пошёл я.

Иван Иванович сделал паузу, закурил, а ребята нетерпеливо ждали, что расскажет он дальше о Сухове, о себе.

— Мне посчастливилось. На станции у одного дома, на пустыре я встретил рабочего.

— А я собирался вас искать, — сказал он, когда мы встретились и объяснились. — Ваш товарищ арестован.

— Как это случилось? — спросил я.

— Он зашёл ко мне. Я рассказал ему, что его интересовало, дал хлеба. Потом проводил его до ворот и остановился во дворе. Прошло минут пять. Я думал, что он успел скрыться, но вдруг услышал окрик казачьего патруля. Прошло ещё несколько минут, и я увидел казаков и вашего товарища. Они вели его в арестантский вагон. Вот и всё, что я знаю. Надо выручать парня, — добавил он.

— Казаков много?

— Около ста штыков. Они охраняют станцию и мост.

— Пулемёты есть?

— Есть пулемёты и одна пушка…

Рабочий сказал, что надо спешить, если мы собираемся помочь товарищу, казаки могут его расстрелять.

Мне, действительно, надо было торопиться. Когда мы прощались, рабочий достал из-за пазухи калач хлеба, а из кармана — бутылку молока. И хотя я смертельно был голоден — есть не хотелось. Я решил немедленно итти к своим, доложить командиру о делах на станции, а рабочему сказал, что мы ночью вернёмся.

— А как же Сухов? — нетерпеливо спросили пионеры.

— С Суховым вот что вышло, — продолжал Иван Иванович: — Я думал, что мы попытаемся выручить его сами. Но когда я вернулся на место, на склон горы, товарища моего не было… Тогда я пошёл в отряд. По дороге прикидывал себе: отряд наш почти в полтора раза больше, чем гарнизон казаков на станции. Правда, они лучше вооружены, но у нас преимущество — внезапность нападения и, кроме того, мы узнали, где у них стоят пулемёты и пушка, где штаб, да и рабочие станции ненавидят белых и помогут нам. Значит, мы сможем освободить Сухова, а потом пойти на соединение с другим отрядом.

Подкрепился я молоком с хлебом и пошёл снова через горы в свой отряд. А между тем жизнь Сухова была на волоске от смерти. Звали его Василием. А командир нашего отряда, его двоюродный брат, был ему тёзка, только отчество да возраст у них разные.

Утром Сухова привели на допрос к казачьему полковнику. Сухов сказал: накормите да напоите, тогда буду отвечать. Вид у него был измученный бессонной ночью, побоями и голодом, но держался он молодцом. Полковник приказал принести ему котелок солдатской каши и воду. Сухов поел, попросил закурить. Ему дали. Он покушал, покурил и сказал: «Теперь спрашивайте».

— Фамилия? — спросил полковник.

— Василий Сухов.

Полковник сразу переменился в лице. Он думал, что ему попался командир нашего отряда. О Василии Петровиче Сухове шла хорошая молва среди добрых людей, и белобандиты охотились за ним. Даже назначили премию за его голову в тысячу рублей золотом. Полковник встал, прошёлся по комнате, подумал: «Хорошая птица попалась». Сухов смотрел на него и тоже думал: «Как бы удрать?» Лицо у полковника холёное, нос острый и тонкий, глаза узкие, злые, а сам толстый, неуклюжий. Решив, что перед ним знаменитый партизанский командир, полковник ещё больше заважничал и потому казался совсем медведем.

— Как ваша фамилия? — после продолжительной паузы снова спросил полковник.

— Я уже сказал — Василий Сухов.

— Ты командир отряда большевиков?

— Я красногвардеец! — гордо ответил Сухов.

— Хорошо. Где ваш отряд?

— Наш отряд действует…

— Где действует?

— На Урале…

— Где? — уже нервозно повторил полковник, почувствовав, что от этого не сразу добьёшься правды.

— Я ответил, — спокойно сказал Сухов. Он тоже подумал, что его принимают за брата и потому решил не уронить чести командира отряда. Это даже прибавило ему сил.