Алевтина принесла Николаю лекарство, подала старенький номер СПИД-инфо, с обложки которого улыбалась румяная полуголая девка… Поправила подушки и вернулась к сыну… Минут через десять услышала, что вроде опять зовет ее новенький. Подошла, а он уж мертвый… Так в обнимку с бумажной девкой чужой и умер, никого не обременив…

В приемном покое, когда выписывались, случайно встретила Алевтина своего доктора… Он был потрясен тем, что она жива. Отругал, что пропала. Уговорил сдать анализы.

Первоначальный диагноз не подтвердился. Консилиум собрали, диву давались, просили не расслабляться и регулярно проходить обследование… А она, истаявшая, кажется, до последней косточки, сияла от счастья, и столько в ее глазах было любви и благодарности к этому многострадальному миру и Богу за то, что он дал ей прозрение…

Денег после лечения Коли осталось лишь на деревенский домишко. В деревню они и переехали. Да там и здоровее обоим. И несчастных да одиноких на Алевтинин век там хватит – есть кому помогать. По-другому у нее теперь и не получается. Жаль, о себе Алевтина не помнит – за ней сын приглядывает. Распечатал бланки анализов, сам кровь брать научился, сам и в районную поликлинику результаты отвозит. А раз в полгода Колька мать столичным профессорам у себя на кафедре показывает… На врача он учится…

Что до Виталия, так Алевтина его даже в самые страшные дни не тревожила. Колька сам его нашел, когда после окончания школы поступил в медицинский. Не для того, чтобы чего-то просить, – нет. Они с матерью все и всегда привыкли делать сами… Просто очень уж хотелось отца увидеть. Тренер удивился не слишком и принял юношу как родного, впрочем, как и его супруга. Правда, чуть позже, наедине, она зачем-то объяснила Коле, что всегда знала – муж ее не святой. Но семью он любит до беспамятства, и хорошего в нем гораздо больше, чем плохого. Так что можно и потерпеть…

Моя бабушка Циля Львовна Янковская (1901–1996) была нейрофизиологом, работала в Институте физиологии им. академика И. П. Павлова. В ее судьбе отразилась «история государства Российского в ХХ веке». Обширна география ее странствий: Белоруссия, Россия, Украина, Казахстан. В Казахстане она побывала дважды: сначала как завроно в Балхаше, потом – в качестве з/к в Карабасе. Она оставила воспоминания, в том числе и о своей первой любви, которую она пронесла через всю жизнь.

Мне было шестнадцать, когда грянула Октябрьская революция. Ее лозунги вошли в мою плоть и кровь. Вернувшийся с фронта брат порекомендовал мне читать Маркса, Ленина, брошюрки Каутского, «Азбуку коммунизма» Бухарина.

В 1919 году мне и моим товарищам пришло в голову, что и школе нужны революционные изменения, и мы преобразовали ее в школу трудового воспитания: добились отмены экзаменов, что освободило нас от обязанности готовить уроки. Нашим основным учебным пособием по всем предметам стала энциклопедия Брокгауза и Эфрона. Преподаватель литературы И. Х. Боборыкин читал нам рассказы классиков, другие учителя ушли от нас. Мы старались изо всех сил, но знаний не прибавлялось. Единственное, в чем мы преуспели, это в трудовых процессах: мы работали в ремесленных мастерских, а весну и лето использовали для сельскохозяйственных работ. Выхлопотали участок земли за городом и необходимый инвентарь. Часть урожая использовали сами, остальное сдавали в детские дома. Наши дела были замечены властями. Председатель исполкома распорядился выдать нам все, что потребуется, и прислал педагога – да такого, что нам и во сне не снился. Им оказался член бюро губкома[2], редактор «Полесской правды» Рафаил Янковский.

Был жаркий летний день. После обеда я лежала в саду на шинели и читала, когда меня позвали в барак. Я увидела молодого, очень серьезного человека: среднего роста складный крепыш с ежиком пепельных волос. Умные карие глаза. Я рассказала ему о нашей коммуне, о целях и планах. Он внимательно выслушал и сказал: «Я не чувствую себя способным удовлетворить ваши запросы, но буду к этому стремиться и учиться вместе с вами».

Когда мы его провожали, он обернулся и потом рассказывал мне, что я стояла босая, в полотняной юбке и косоворотке с пояском, в шинели на плечах и сияла так, что глазам было больно.

И вот каждый день после работы он у костра читал нам лекции: история революционного движения, политэкономия, мироздание, астрономия – благо над головой вместо наглядного пособия было небо, – рассказывал о географических открытиях, о недрах земли. Говорил четко, выразительно, так, что все укладывалось в голове, запоминалось. Как же он нас обогатил!

Как-то мы с ним гуляли по берегу реки. Была лунная ночь, трава сияла светляками.

Вдруг он взволнованно сказал:

– Я уеду! Я должен уехать.

– Но почему? – спросила я.

– Я боюсь сломать вашу жизнь. Вы слишком молоды. А я не могу жить без вас.

– Если из-за меня, то я буду очень несчастна, когда вы уедете.

И вот началась новая жизнь – яркая, наполненная до краев всепоглощающим счастьем. Но двойная: время было напряженное, всякое личное чувство казалось изменой Родине. Рафаил был для меня идеалом, ТАКОЙ человек не мог совершить ничего недопустимого! Я не решалась поделиться с ребятами, но не могла и молчать и рассказала Иде Г. о своей любви, а та рассказала всем… Ребята меня осудили. Я ответила, что ничего поделать со своей душой не могу, забрала вещи и ушла в город.

Дома меня считали еще маленькой, никому в голову не приходило, что я могу выскочить замуж. Узнав о нашем решении, моя бедная мамочка начала плакать. Я тоже плакала и говорила, что если она против, то не выйду замуж, хотя и умру без него! Конечно, мамочка не хотела, чтобы я умирала. Рафаил поговорил с моими родителями, пообещал, что я непременно буду учиться, и семья моя смирилась.

Осенью 1920 года мы поженились. Рафаил стал не только моим мужем, но и дорогим другом, учителем и воспитателем. Ему было двадцать пять лет, но он был разносторонне образованным, культурным человеком.

В 1921 году Рафаила направили в Почеп организовать партшколу. Город был – большая деревня: сплошь деревянные дома с садами, а кругом поля, поля. Однажды он участвовал в ликвидации банды белополяков. Я с душевным трепетом спрашивала раненых, которых к нам привозили, о том, кто выжил, кто погиб. Отряд вернулся примерно через неделю. Увидев мужа, я заплакала – от радости, что жив.

После выпуска совпартшколы мужа вернули в Гомель, поручили организовать рабфак. У нас родился сынок Володя. Это был настоящий дистрофик – сказалось мое голодание во время беременности. Но мы уже жили лучше, и сыночек быстро набирал вес.

Однажды Рафаил заболел и, чтобы не заразить меня и ребенка, ушел болеть на рабфак, в комнату рядом с его кабинетом. Я тосковала и беспокоилась о нем. Через несколько дней проснулась в пять утра, и какая-то сила погнала меня к мужу. Я попросила его вернуться домой, он, не возражая, стал собираться. И вот в такую рань, без стука, вошла какая-то рабфаковка и спросила, как он себя чувствует. Получив ответ, ушла, и мне тогда совсем не показался странным ее ранний визит.

У нас с Рафаилом было заведено оставлять на столе в кабинете или в ящике стола шутливые ласковые записочки вроде: «Потерялась жена в полосатых носочках. Нашедшего прошу вернуть за приличное вознаграждение». Как-то, открыв стол, я обнаружила начатое письмецо, но не мне, а той рабфаковке, которая приходила к нему на рассвете. Он описывал, как ходит по вечерам под окнами общежития в надежде увидеть ее стриженую черную головку. Что сам не понимает, как это случилось, но она заполнила его жизнь настолько, что к моим страданиям и к ребенку он стал равнодушен.

На этом записка обрывалась… Но для меня этого оказалось достаточно: от потрясения меня парализовало. Встать я не могла, еле-еле сползла со стула и поползла к порогу. Добралась до большого стенного шкафа, открыла дверцу и кое-как забралась внутрь. Там я дала волю рыданиям.