Там, на ящиках, сидела Лена и длинноволосый усатый парень. Даже не парень, а уже мужик. На ней была короткая шуба из «чебурашки». На ее скулах снова играл румянец, только уже не настоящий, а нарисованный. В ушах красовались чудовищного размера пластмассовые клипсы в виде фиолетовых кривых звезд. Глаза Лена обвела черной тушью, а на веки нанесла тени цвета морской волны, губы накрасила перламутрово-розовой помадой, волосы обесцветила, но у основания, у макушки, они уже были каштановыми, такими, какими должны быть на самом деле. Бедра ее обтянула взрослая кожаная мини-юбка, а ноги – колготки в крупную клетку, напоминающие невод.

Помню, Лена достала пачку «Явы явской», отвесила по дну коробочки щелбан и накрашенными губами вытянула сигарету, затем протянула пачку мне. Я принял угощение. Мы закурили.

Усатый предложил выпить. Я отказался, сказал, что у родителей нюх слишком чувствительный. Все, кроме меня, приложились к бутылке.

Короче, Лена что-то рассказала про свою непростую жизнь, про изгнание из школы, про грядущую учебу в ПТУ. Я слушал ее голос и не мог понять, как она оказалась в подвале рядом с бутылкой дешевого портвейна, возле этой облупленной железной кровати с порванным матрасом.

Усатый говорил, что недавно демобилизовался и хочет начать вываривать и продавать джинсы, потому что фарцевать у гостиницы у него не получилось – не позволили бандиты, захватившие все прибыльные точки района.

Одна его рука держала сигарету, а вторая, перекинутая через шею Лены, крутила горлышко зеленой бутылки. Лена о чем-то хмуро думала и раскачивалась из стороны в сторону. Я смотрел на нее и ничего не мог понять. Да вообще ни хрена в этом мире ничего не понятно. Наливай.

Странное дело. Сегодняшний семинар о работе с одаренными детьми во мне эти мхом заросшие воспоминания пробудил. Один выступающий говорил о том, как важно одаренным малолеткам развивать у себя коммуникативные навыки, а точнее, навыки так называемого «эффективного общения». А то, мол, у юных талантов с общением часто проблемы, поэтому их потенциал полностью не реализовывается, и как итог – благо Отечества в пролете. И вспомнился мне один эпизод из моей юности, когда мне так не хватило этих самых навыков.

Это сейчас я журналист и раскрепостилась так, что дай бог каждому, только что актрисой не стала. А в пятнадцать лет все мои навыки общения со сверстниками сводились к умению постоять за себя. Например, если ты идешь по школьному коридору и какой-то наглый пацан, проходя мимо, щиплет тебя за мягкое место, надо изловчиться и дать ему ребром ладони между лопатками так, чтобы у него дыхание перехватило. Если не получится, хотя бы ногой под зад (ноги-то у меня всегда длинные были).

Нет, были, конечно, и скромные пацаны. С одним из таких я даже дружила, очень тихий мальчик, добрый, безотказный. Сейчас в тюрьме сидит. Оружие товарищ попросил на балконе подержать, а он не смог отказать. Вот его и посадили, и не только за хранение, а еще и за участие в разбойном нападении, в котором это оружие применено было. Но наши тогдашние отношения с тем мальчиком были чисто товарищеские, лишенные романтического флера, он вообще в нашу старосту был влюблен, а я просто соседкой его была по лестничной площадке, и со мной дружить было удобнее. Трепета никакого он у меня не вызывал, мне просто тоже было с ним дружить как-то сподручнее.

О любви я тогда только мечтала, а еще больше, как многие девчонки, мечтала стать актрисой. И вот мама как-то увидела на столбе объявление о наборе юношеской группы на курсы при ГИТИСе. Требовались юные Ромео и Джульетты – так в объявлении было написано. Был конкурс, настоящий, «взрослый». Я рассказала стихотворение Заболоцкого «Некрасивая девочка», спела романс «Не уходи, побудь со мною», станцевала какую-то импровизацию под предложенную мелодию, и меня сочли вполне себе одаренной.

Но вскоре пришло разочарование, ни о каких Ромео и Джульеттах на курсах речи не заводилось, и вообще, до «человеческих» ролей нас не допускали. Изображали мы в основном предметы (чайники, кастрюли, фены, часы и прочее), а также животных. И еще игры были коллективные на развитие внимания: хлопнуть – топнуть – голос подать в предназначенный тебе момент. Не слишком весело. Веселило другое. Ребята, которые занимались вместе со мной, были совершенно не похожи на тех, с кем я общалась ранее. Они были очень раскованны, будто им не пятнадцать, а все двадцать пять. Девочки флиртовали с мальчиками, мальчики делали девочкам комплименты. Они болтали на самые разные темы, шутили на грани пошлости, но не переходили этой грани. А я смотрела на все это разворачивающееся передо мной два раза в неделю действо и хотела, но не могла принять в нем участие. Видимо, потому, что совсем уж недоразвитые у меня были эти самые навыки эффективного общения.

И понравился мне мальчик Степа. Худенький совсем, фигура типа «соплей перешибешь». Но мне в пятнадцать лет почему-то именно такие нравились. Глаза карие, небольшие, но яркие, да и вообще все такое небольшое, аккуратное в лице и улыбка обаятельная. Но эта симпатия, а может и влюбленность, была настолько глубоко в моей душе запрятана, что я понятия не имела, как же ее на божий свет из себя выудить.

Как-то иду я в очередной вторник на курсы, а Степка стоит и курит. Я ему, видимо, невнятно так кивнула и пробежала мимо. А он мне, когда мы уж все перед занятием у аудитории собрались, смотрит прямо в глаза и спрашивает:

– Ирочка, а почему ты со мной не поздоровалась?

Я сразу стушевалась, а точнее, просто затормозила, у меня ж навыки были не развиты…

– Да ты, – говорю, – стоял, курил, весь в своих мыслях, я тебя решила не отвлекать от них.

Когда я шла на курсы в следующий раз, Степка опять курил у входа в здание, где проходили наши занятия. Увидел меня еще издалека и, когда я подошла ближе, широким жестом отбросил сигарету, протянул мне руку и сказал:

– Здравствуй, Ирочка!

Руку-то я его, конечно, пожала. А дальше-то что делать, не знаю… У меня ж навыков не было…

Когда я рассказала маме о нем и назвала его фамилию, она сказала, что он, наверное, внук того красавца из фильма «По тонкому льду». Так оно и оказалось. Герой его деда-актера воплощал в себе идеал благородства и мужества настоящего советского человека. Не сказать чтобы Степка воплощал для меня какой-то идеал, идеал я себе представляла иначе. Но мне было так приятно на него смотреть. Особенно он мне понравился в роли чайника, у него просто потрясающе получалось кипеть и выкипать – действительно похоже.

А сыгранные мною курицы, кролики, лягушки и змеи не особо преподавателей впечатляли. От первых неудач я приуныла, и как-то мне все это разонравилось быстро. Только на Степку смотреть и нравилось. Может, только из-за него я год на эти курсы и отходила. А на следующий уже не стала ходить.

Однако вспоминать о нем мне всегда было приятно. Хотя я давно его уже не вспоминала. Столько времени прошло. Ни разу не видела его по ящику. Вот двух девчонок с тех занятий – видела в сериалах. Одна играла в эпизоде медсестру, а другая даже жену главного героя, которая через несколько серий умерла, и герой женился на другой. Хотя где-то Степка вроде снимался и в каких-то спектаклях играл, но славы деда не снискал пока. Ну, может, еще есть время, ведь Смоктуновский в сорок только прославился…

Дина шла, преисполненная непривычной смелости. Рыжий тигр, появившийся на правом плече три дня назад, заявлял о своих правах. Он точил когти и показывал зубы. Ей хотелось быть похожей на него. У животных нет правил приличия. Они такие, какими их создала природа, они – настоящие.

Гордо подняв голову и звонко стуча высокими каблучками, Дина шагала по Остоженке. Красивая, решительная и очень обиженная.

Свернув во двор уютного особнячка, она остановилась и посмотрела на часы – до начала обеденного перерыва еще минут двадцать. Этого она и опасалась. Есть время, чтобы передумать, проявить слабость или поддаться голосу разума. Главное, что будет покончено с бессонными ночами и антидепрессантами, пусть даже ее схватят на месте. От постоянного употребления таблеток голова все время болела, а на душе легче не становилось.