– Так дело в деньгах, Василий Карлович? Я заплачу его долг ныне же.

– Деньги что? Подождут деньги, заплатит он, я не сомневаюсь. Да ведь коли генерал Рот узнает? Бестужеву что – ну, переведут куда-нибудь…

При этих словах Сергей болезненно поморщился.

– … а мне неприятности, от полка отставят… Сами знаете, не положено семеновцам ездить. Не серчайте, подполковник, не могу никак просьбы вашей выполнить…

– Но брат болен, он просит меня…

Тизенгаузен покачал головой.

– Не могу, увольте, не могу…

Выйдя от Тизенгаузена, Сергей поехал к Мишелю. Друга он застал на квартире: Мишель лежал на кровати и лениво читал книгу. Увидев Сергея, он изумленно поднял глаза.

– Сережа, ты?

– Скажи мне, – произнес Сергей с порога, забыв даже поздороваться, – что за история с лошадью? Почему ты не заплатил за нее? Почему мне не сказал – я бы дал денег.

– Я… я, – Мишель встал с кровати, – Видишь, думал я – все обойдется, не отпишут они в полк… А они отписали, почтмейстеры проклятые… Деньги за лошадь я сам отдам… старику обещал, и отдам… Думаешь мне лошади не жалко?!

– А ездил ты куда? Почему мне об сем не сказал? Не в моих правилах от тебя таиться, а ты, видно, по-другому мыслишь…

– В Хомутец ездил, к Катеньке… – Мишель залился краской.

– Тебя же расстраивать не хотел. Думал, за неделю управлюсь. Поеду туда, увижу ее, обниму – и тут же назад буду. Матвей разве не писал к тебе? На обратном уже пути лошадь пала.

Сказал, и еще больше покраснел: он просил Матвея не писать брату о поездке, убеждал, что сам все расскажет.

– Не хотел расстраивать?… – Сергей опустил глаза, смиряя гнев. – Воля твоя, Миша. Только ныне ты меня больше расстроил. И боюсь, что не уговорить мне полковника впредь отпускать тебя даже и в Васильков. Я же от батальона отлучаться надолго не могу. Так что…уж не знаю, что и делать.

Мишель взял Сергея за руку.

– Прости меня, я тебе больно сделал… Я несчастный человек… Мечтаю, чтобы всем было хорошо, а на поверку выходит – плохо всем. Тебе, мне, Катеньке… Не видеть тебя для меня смерти подобно. Но и ее не видеть не могу. Если не отпустит Тизенгаузен – сбегу, дезертирую, пусть ловят и судят меня потом. Родит скоро Катенька.

Сергей понял, что Мишель готов расплакаться; ему стало жалко друга, запутавшегося в сердечных привязанностях своих.

– Я завтра с утра вновь буду говорить с полковником. Можно остановиться у тебя?

– Разумеется! – Мишель открыл дверь в гостиную и жестом указал Сергею на диван. – Вот, в полном твоем распоряжении!

На другой день, рано поутру, он вновь отправился к полковнику. Тизенгаузен был насторожен, боялся новых просьб за Мишеля. Но Сергей не заводил речь о вчерашнем, рассказывал старику светские новости, почерпнутые из петербургских писем, сплетничал о знакомых дамах, сказал, что жена подполковника Гебеля уродлива и некрасива – что, впрочем, было неправдой – не то, что Феодосия Романовна. Наконец он почувствовал, что Тизенгаузен успокоился, понял, что возвращаться к разговору вчерашнему Сергей не намерен.

– Как служба ваша, Василий Карлович? Говорят, государь доволен был вами на последнем смотре…

Сергей знал, что сие было не так; Полтавский полк не сумел понравиться его величеству, и от того Тизенгаузен не получил ожидавшийся награды.

– Какой там…, – полковник безнадежно махнул рукой. – Как ни трудился я, приводя полк свой к совершенству, и даже солдат два раза в день учил во дворе своем… И начет на меня, по провианту, свыше тысячи рублей. Благодарности же не дождаться мне… Вы, верно, понимаете меня…

Сергей кивнул. Он понимал Тизенгаузена. С тех пор, как сам он принял батальон, служба отнимала почти все его время. Благодарности же и вправду не было; были же одни начальственные выговоры. Но неудача Тизенгаузена ныне давала шанс Мишелю…

– Вы не повинны в сем, Василий Карлович. Начет на себя нынче может получить всяк, кто честен и в карман солдатский руки не запускает. На хорошем счету лишь те, кто воровать, следовательно, и скрываться умеет. Зато у вас – доброе имя, вы чисты перед Богом. И солдаты любят вас.

– Вы так думаете?

На лице Тизенгаузена появилась довольная улыбка. Сергей кивнул.

– Вы – прямой отец для них. Я знаю, сам под начальством вашим имел счастие служить. Что же до смотра касаемо, то генерал Рот, верно, не отрекомендовал вас как должно государю. Рот завистлив, об этом все знают…

Сергей помнил, что полковник не жалует корпусного командира. Тизенгаузен горько усмехнулся.

– Да отчего же держат в службе таких людей? Отчего в наш век добрые и честные не надобны?

– Люди, полковник, везде одинаковы, в любое время, и честные всегда потребны. Плохо то, что подобные Роту государю угодны.

– Государю?

– Да. Давно уже думаю я, что беды наши – от самовластного правления. Сами посудите: будь на месте государя не один человек, а несколько, или, к примеру, власть его была бы конституцией ограничена, можно было бы справедливости искать. А так – кому жаловаться на Рота? Государь лично поставил его на сию должность. Ему самому на него же и жаловаться.

Тизенгаузен выпучил глаза: таких речей он никогда и ни от кого доселе не слышал. Сергею показалось, что даже горб его стал больше.

– Вот, к примеру, в Англии, – продолжал он, чувствуя, что заронил сомнения в сердце собеседника, – добродетель награждают, а порок наказывают. Вы спросите, отчего сие? Отвечу вам, Василий Карлович – оттого, что британский монарх твердыми законами ограничен и не может переменить их.

– А что, в Англии и ошибки никакой не может быть, и все власти хороши, от мала до велика?

– Нет, – Сергей улыбнулся. – Все власти хороши быть не могут. Но там, ежели что, можно в суде искать справедливости. У нас же суд продажен. Там каждый солдат знает, что он, защитник отечества, сам защищен от произвола. У нас же не только солдаты, но даже и офицеры – рабы начальства. И вы, и я… Вы ведь согласны со мною?

Тизенгаузен встал и прошелся по комнате.

– Согласен. Конечно, желательно бы было осчастливить все народы правами, подобными английским.

Сергей внутренне возликовал.

– А что скажете вы, ежели открою я вам тайну?… И в России есть общество умных и честных людей, не желающих терпеть самовластья. И я в их числе.

Тизенгаузен, до того мерно шагавший по комнате, остановился как громом пораженный.

– И чего, – спросил он хрипло, – хотят люди сии? Вы сами чего хотите?

– Ничего, кроме того, чтобы добродетель была вознаграждена. Согласны ли вы войти в наше общество?

– Я? – Тизенгаузен закашлялся и густо покраснел. – Я?

– Вы.

– Право, я не знаю… Мне нужно время… подумать…Не скрою, вы смутили меня.

Мучительные раздумья полковника прервал стук в дверь, затем дверь открылась и вошел полковой адъютант.

– К вам курьер с казенными бумагами, Василий Карлович!

– Не могу ныне… сами видите… служба.

– До свидания, полковник, надеюсь, мы скоро с вами увидимся.

Заехав по дороге к Мишелю и предложив ему ожидать решения своей участи, Сергей отправился в Васильков. Он понимал: еще немного, и старик сдастся.

Прошла еще неделя; Сергей опять собирался в Ржищев, уговаривать Тизенгаузена, когда к дому его подкатила знакомая коляска. Пестель, опираясь на трость, осторожно ступая на больную ногу, взобрался на крыльцо.

– Давно не виделись, здравствуй… Решил проведать тебя. Вижу, что здоров …

– Здравствуй, Поль. Рад тебя видеть.

Пестель принялся рассказывать о своей петербургской неудаче.

– Не поняли они меня. Кузен твой Никита не понял, и особливо князь Трубецкой. Показалось мне, что меня он главным препятствием мыслит в деле нашем. Жаль, что так случилось… Право, жаль. Это отдаляет время действия нашего.

Сергей согласно кивал головой: по письму от Трубецкого он знал и о ходе переговоров, и о северных подозрениях. Сам он в подозрения эти не верил и считал, что Трубецкой заблуждается и что время сие заблуждение рассеет. Заговорили о «Русской Правде» – и о том, что в ней северным не нравилось. Сергей вспомнил, что обещал Полю написать главу о финансах.