– Пожалуйте, господин подполковник…

Кузьмин от смущения покраснел еще больше, рыжие брови на кирпичном лице, прорезанном жесткими складками, казались совсем белесыми.

– Анастасий Дмитриевич, – Сергей осторожно поднял рюмку, – если я еще раз увижу или узнаю, что вы солдат бьете, я сам с вами стреляться буду…

– Помилуйте, Сергей Иванович, как можно?! – воскликнул Кузьмин, – да у меня на вас и рука-то не поднимется! Да и с братом вашим, признаю, погорячился! Вы же знаете – я человек горячий! Непорядку всякого не терплю!

– Вот и отлично, – улыбнулся Сергей, – значит, все улажено? Так, Анастас?

Кузьмин опрокинул стопку в горло, резко выдохнул, крякнул.

– Твое здоровье, батальонный! – молодцевато, по-солдатски гаркнул он, – много я встречал людей, но такие, как ты, мне раньше не попадались…

Сергей вернулся к себе на квартиру поздно. Грубый, тяжелый хмель гудел в голове. Отмахнувшись от Никиты, сам стянул сапоги, отстегнул шпагу.

– Матвей! – крикнул он, – Матюша! Кузьмин тебе просил передать, что он… погорячился.

Матвей устало пожал плечами.

– Значит, не будет дуэли… Ложись спать, Сережа, ты пьян…

Сергей беззвучно рассмеялся, глядя на Матвея.

– Какой ты смешной, Матюша! Неужели ты думал, что я позволю Кузьмину тебя убить? Ты меня совсем не знаешь… Господи, какой же ты серьезный! Брат! Родной мой, милый…

Он с нежностью протянул к Матвею руки.

– Ложись спать, – пробормотал Матвей, отвернувшись, – завтра поговорим…

– Нет, погоди, я сегодня хочу… – Сергей с трудом обогнув стул, подошел к брату, обнял его, пьяной тяжестью повис на плече. – Вот помру я… вспомнишь… все вспомнишь…

– Сережа, прекрати, Бога ради… Пойдем, я тебя уложу…

– Я здесь лягу, – Сергей опустился на диван, где лежала все еще неубранная постель, – я здесь хочу…

Он положил голову на подушку, закрыл глаза.

– Ну, спи здесь, – Матвей укрыл брата одеялом, подобрал валяющиеся на полу сапоги, – спокойной ночи, Сережа.

Сердито дунул на свечу, взялся за ручку двери.

– Матюша! – окликнул его Сергей.

– Чего тебе?

– Ты прости, что я пьян… Это мы с Кузьминым мирились… Не уходи… Сядь… Посиди со мной…

Матвей с едва уловимым вздохом присел на краешек дивана.

– Ну что тебе? – повторил он устало.

– Ничего… просто так… Я вот что хотел сказать тебе, брат. Ты не думай… не думай плохого про меня… Я, конечно, дурной человек, у меня в душе столько всего мерзкого, грязного… передать невозможно. Только все равно, все равно… я тебя люблю… а Мишель – сие страсть, сие ненадолго, я знаю. Такое долго вытерпеть нельзя. А тебя я всю жизнь… и потом, когда помру… любить буду. Прости… брат… брат… не уходи, не беги от меня… посиди еще. Дай руку… вот так…

Сергей схватил руку брата, судорожно сжал ее, поднес к губам, принялся целовать. Матвей осторожно высвободил свои пальцы.

– Ты гибнешь, Сережа, – произнес он глухо, – так нельзя. Это немыслимо. Уходи в отставку, хватит уже, довольно… Сколько можно ребячиться, ты уже не мальчик… О жизни пора думать, о детях, о старости…

Сергей фыркнул в подушку, раз, другой, третий, и вдруг пьяно расхохотался:

– Какая отставка? О чем ты? Кто меня отпустит? О какой старости, Матюша? Какой старости? Я до нее не доживу! Мы с Мишелем… погибнем скоро… может быть…

– Спи! – прикрикнул Матвей на брата, – спи, Бога ради! Господи, что за безумие ты затеял? На что ты надеешься?

– Ни… на… что, – сонно промычал Сергей, – vivere di speranze[2] … умереть в дерьме…

За месяц до выступления в Бобруйск в Васильков прибыл новый командир – подполковник Густав Иванович Гебель.

Въехал Гебель торжественно, во главе целого обоза из трех подвод, набитых доверху разным домашним скарбом. Сам подполковник ехал впереди обоза, в открытой коляске; рядом восседали жена его и двое малолетних детей.

Заняв под постой лучший дом в Василькове, он велел звать к себе всех офицеров.

– Ваш прежний командир, господин Ганскау, – сказал он, когда все собрались, – распустил полк, дисциплину ослабил. Имею приказ из штаба армии: дисциплину и фрунт подтянуть. Сего буду добиваться, не глядя на прежние заслуги, чины и звания… Ныне, когда въезжал в город, ротное учение видел: солдаты носки не по форме тянут, амуниция не подогнана как должно… Кто командир роты сей?

– Рота поручика Кузьмина, второго батальона, – встав с места своего, отрапортовал майор Трухин.

– Моя рота, – согласился Кузьмин, краснея. – Должен заметить вам, господин подполковник, что в последние месяцы нареканий по службе не имею…

– А ныне, для начала, выговор объявляю вам.

– Простите, господин полковник, – Сергей тоже поднялся со своего места, – рота сия в моем батальоне состоит. Отступлений от правил службы со стороны поручика Кузьмина я не видел.

– Я не принимаю возражений, – отрезал Гебель.

Недели через две, уже перед самым выходом в Бобруйск, часов в одиннадцать, к Сергею пришел Кузьмин.

– Горилка есть у тебя, батальонный? – спросил он с порога. – Выпить имею надобность.

Когда стакан горилки оказался внутри, Кузьмин рассказал Сергею историю. Нынче днем Гебель нагрянул вдруг на его ротную квартиру, в село Трилесы, устроил учение и отчитал ротного, как показалось Кузьмину, грубо. Поручик думал завтра же вызвать его на дуэль и приехал специально, чтобы просить Сергея быть секундантом.

– По неписаному закону дуэльному, – сказал Сергей, улыбнувшись, – за выговоры по службе вызывать начальника своего не положено. Да что хотел-то он от тебя?

– Чухна есть одна… рекрут, – Кузьмин махнул рукою. – Четвертый месяц в полку, право-лево отличить не знает. Унтера мои учат его, устали уже, я сам раза три учил… Ничего не понимает, мать его… Гебель сказал – в отставку меня отправит, ежели ружейным приемам он не научится. Отчитал прямо перед ротою. А его высечь велел, несмотря на запрещение рекрут бить… Привязался ко мне Гебель, теперь не отвяжется, пока не проучу его.

– Ладно, иди спать, посмотрю завтра чухну твою…

Наутро Сергей приехал в Трилесы. Рота была собрана на ротном дворе. Вызванный перед фронтом солдат, высокий, худой, с белыми негнущимися волосами, стоял, опустив голову.

– Начинайте, поручик, – Сергей кивнул Кузьмину.

– Давай, – обратился Кузьмин к солдату. – Как учил я тебя… На караул!

Солдат вскинул ружье, повернул его стволом от себя, положил на плечо.

– Черт… – Кузьмин сплюнул. – На караул я сказал! Команду «на караул» исполнять следует в три приема. Кистью левой руки приподнять ружье…

Солдат повернул ружье дулом вниз.

– Что прикажете делать с ним, господин подполковник? Не понимает… Ничего не понимает.

– Отчего ты не делаешь, что говорят тебе? Ты не понимаешь меня?

Солдат тупо молчал.

– Отвечай! – Сергей повысил голос.

– Не понимайт… – пробормотал солдат. – Не приказывай бить… Не понимайт…

– Смотри, – Сергей взял из рук солдата ружье. – Команда «на караул» вот так исполняется…

Он взял ружье, прижал к груди слева, затем вынес вперед, опустил.

– Ты понял?

Солдат закивал.

– Я-а. Понимайт!

– Повтори, – Сергей сунул ему ружье в руки.

Солдат прижал его к груди справа и опустил на землю.

– Нет, не так.

Сергей снова показал прием. Солдат внимательно смотрел за его руками.

– Повтори.

На сей раз вышло правильно.

– Ну вот, – сказал Сергей, одобрительно хлопнув его по плечу. – Иди в роту.

Ротное учение было в разгаре. Кузьмин, красный от напряжения, следил, как унтера выкрикивали команды, разучивая с солдатами ружейные приемы. Учение не удавалось. Солдаты сбивались с ноги, ружья двигались как попало. Чухонец стоял посреди плаца и блаженно улыбался, глядя на Сергея.

– Это они тебя боятся, батальонный, – тихо сказал Кузьмин. – Вчера Гебель был, страху навел. Думают, верно, что сегодня ты бить их прикажешь…