Каспару хотелось бы соврать, но он не смог выдавить слов лжи. Вместо этого он просто кивнул:

— Да, северные племена — страшный враг. Люди там тверды и жестоки, их вырастили для войны и кровопролития. Таких нелегко победить.

— Но ты думаешь, что сможешь прогнать их?

— Честно? Не знаю. Многое зависит от того, что происходит сейчас в Империи. Я слышал, что огромная орда, разрушившая Вольфенбург, отступила на зиму на север и что боярин Куркоз собирает полки на границе Кислевской области.

— Это правда?

— Трудно сказать, гонцов давно не было, но звучит вполне вероятно. Если силы Кургана все еще в Империи, Куркоз может отрезать их отступление и обречь неприятеля на голодную смерть.

— А что случится, если курганцы уже двинулись к северу?

— Тогда они встретятся с армией боярина, клинок к клинку, и из того, что я слышал о Куркозе, я не завидую их судьбе.

Анастасия теснее прижалась к мужчине, пальчики ее пробежали по серебристым волосам на груди Каспара.

— А другие полки? Наверняка еще кто-то из бояр должен пытаться собрать своих солдат.

— Возможно, — признал Каспар, — но основная масса кислевского войска разбросана по области и степи, люди сидят в станицах в ожидании зимы. Собрать их до того, как растают снега, дьявольски сложно.

— Ох, ясно, — сказала Анастасия сонным голосом.

Каспар улыбнулся, прощая женщину, и поцеловал ее в лоб, прежде чем закрыть глаза и самому неизбежно соскользнуть в пучину тяжелого сна.

Несколько часов спустя холодный луч зимнего света разбудил его, и посол заморгал, спасаясь от безжалостной яркости. Он зевнул и вновь улыбнулся, ощутив рядом с собой уютное тепло мягкого женского тела.

Осторожно, чтобы не потревожить ее, он вылез из постели и набросил халат. Легко открыв дверь в кабинет, Каспар бесшумно затворил ее за собой и снова затосковал по знакомому запаху крепкого чая, который Стефан всегда готовил ему по утрам.

Он остановился у окна, глядя на засыпанные снегом крыши Кислева. В любое другое время картина показалась бы ему живописной, даже прекрасной, но сейчас он мог думать лишь о жестоком убийце, захватившем Софью.

Анастасия пыталась подготовить его к худшему, мягко заставляя смириться с гибелью лекарши, но Каспар упрямо сопротивлялся.

Софья где-то здесь, в этом суровом северном городе. Он был в этом уверен.

Вода была благословенно холодна, но Софья заставляла себя сдерживаться. Она отлично знала, что ее обезвоженное тело отвергнет слишком большое количество жидкости, проглоченной к тому же быстро. Глаза женщины давно уже привыкли к мраку чердака, и она больше не замечала смрада гниющего мяса.

Обезображенное тело Герхарда исчезло, но убийца не позаботился смыть зловонные лужи, скопившиеся под висящим телом, так что гибель купца надолго насытила паразитов и падалыциков.

Тело свое женщина ощущала наполненным болью бесформенным комом, жаркая агония раны на месте отрезанного пальца, залитой потом расплавленной смолой, слилась с мучительным голодом и жгучей болью в руках и лодыжках, связанных грубыми веревками. Крысы грызли ее ноги, и, будучи лекаршей, Софья не могла не подумать о возможности заражения крови. Каждый раз, когда она проваливалась в беспамятство, крохотные зубки, отрывающие куски живого мяса, выдергивали женщину в ее кошмар наяву.

Убийца стоял перед ней, маска, как всегда, прикрывала лицо, но поведение его радикально отличалось от прежнего. Даже сквозь завесу боли она заметила, что последние несколько дней он был куда менее агрессивен, чем обычно, словно некий добрый ангел его сути медленно выплывал на поверхность безумия маньяка.

Глиняный кувшин с водой, который он держал у ее губ, служил еще одним доказательством происшедшей в нем перемены. А прежде чем предложить пленнице воду он, как ни странно, неуклюже расчесал ее волосы древней серебряной щеткой, инкрустированной перламутром. Вещь была дорогая — очевидно, когда-то она принадлежала состоятельной женщине, — вероятно, это был трофей, взятый у какой-нибудь предыдущей жертвы.

— Пожалуйста, еще, — прохрипела она, когда он отвел кувшин.

— Нет, думаю, тебе пока достаточно.

— Еще немножко…

Он покачал головой и опустил кувшин.

— Я не понимаю, матушка, — сказал он голосом, так похожим на голосок маленького мальчика. — Почему ты хотела, чтобы я убил тебя? Это нечестно.

— Убить меня? Нет, нет, нет, я не хочу, чтобы ты убил меня, — взмолилась Софья.

— Но я же слышал, — хныкнул он. — Ты сказала.

— Нет, это не я, это был кто-то другой.

— Кто-то другой? Кто?

— Я… я не знаю, но это была не твоя матушка, — ответила Софья как можно мягче. — Я твоя мама. Я. И я хочу, чтобы ты меня развязал.

— Я не понимаю. — Он сильно потер лоб тыльными сторонами ладоней. Затем издал горестный стон, вытащил из живых ножен живота лезвие и провел острием по предплечью, оставляя сочащуюся кровью полосу. Он резал себя и плакал.

— Он любил делать это со мной, помнишь?

Понимая, что ее жизнь висит на тончайшем из волосков, Софья решила подыгрывать фантазиям, что клубились в голове ее мучителя.

— Помню, — ответила она.

— Он любил жечь меня горячими углями из костра, — продолжил безумец, и слезы бежали из-под натянутой кожи его маски. — Он смеялся, когда делал это, и говорил, что я мелкий сопляк, ублюдок и что я — его проклятие.

— Ты не виноват, он был злым человеком. — Софья надеялась, что фраза получилась нейтральной и что она не шагнула за границы ожившей в его памяти истории.

— Да, да, он был злой, так почему же ты оставалась с ним? Я видел, как ты лежала без сознания, а он бил тебя мечом плашмя. Он снова и снова заставлял меня осквернять твое тело, а ты ничего не делала. Почему? Почему ты так долго не помогала мне?

Софья поразмыслила и выпалила:

— Потому что я боялась того, что он может сделать с нами, если я стану сопротивляться.

Он уронил нож и рухнул перед ней на колени, уткнувшись лбом в бедра женщины.

— Понимаю, — тихо сказал он. — Тебе пришлось ждать, пока я не стану достаточно силен, чтобы восстать против него. Чтобы убить его.

— Да, чтобы убить его.

— И с тех пор я убиваю и убиваю его. Это все ради тебя, — гордо произнес он.

— Убиваешь — кого? — спросила Софья и в душе охнула, осознав, в какую опасность она поставила себя этим вопросом.

Но он, казалось, не заметил ее отклонения от роли и ответил:

— Моего отца, боярина.

Он протянул руку и дотронулся кончиками пальцев до кожаной маски, слова срывались с его губ с едва сдерживаемой яростью:

— Вот почему я ношу его лицо; каждый раз, когда я вижу его отражение, я вижу человека, которого должен убить. Когда-то я убил его для тебя и буду продолжать убивать, пока мы не окажемся в безопасности, матушка. Мы оба.

Тяжесть зашевелилась в груди Софьи, ей было трудно притворяться, но другого шанса направить его безумие в нужное русло могло больше не представиться.

— Но теперь мы в безопасности, мой храбрый сын. Я знаю, ты страдал, но угрозы уже нет, только помоги мне сделать одну вещь.

Он поднял голову и умоляюще заглянул в ее глаза:

— Что? Скажи мне, что я должен сделать.

— Развяжи меня и позволь пойти к послу фон Велтену, он может помочь нам, — сказала Софья.

Безумец вздрогнул и окаменел, словно охваченный приступом сильнейшей боли. Затем убийца рывком вскочил на ноги и подхватил с пола нож.

— Нет! — взревел он и прижал клинок к ее животу. — Не пытайся провести меня!

Софья вскрикнула, когда возле острия показалась кровь.

— Я не пытаюсь провести тебя. Я только хочу, чтобы мы были в безопасности, я хочу, чтобы мы жили.

— Я… это… то есть, если так… — забормотал он, снова роняя нож.

Маньяк заскрежетал зубами и принялся мерить, чердак огромными шагами, пиная балки опоры и в кровь сбивая о бревна костяшки пальцев.