Виноват ли Климов в этой своей «ахиллесовой пяте?» — думал Саня. И приходил к выводу — нет, не только Климов виноват в этом. Виноваты и родители его, и учителя в школе, и преподаватели, особенно те, что преподавали ему историю, философию и атеизм.

«То есть виноваты все мы, в том числе и я, — думал Саня. — Не доходим, стало быть, еще до каждого, не становимся «духовниками“, а просто барабаним по учебникам и пособиям. Иначе откуда же такие Климовы? Баптисты–то небось доходят до каждого человека, до его души. С детства, с пеленок внушают мысль о боге. И вот вам результат. Лина Зима прошла через школу, изучила столько по сути своей атеистических наук, сдала на пятерки экзамены и тем не менее осталась верующей. А старшая ее сестра и вуз прошла и осталась верующей. И с Климовым–то «работу“ они начали хитро — заговорили об одиночестве, о смерти, то есть о том, что затрагивает душевные струны… Я же на лекциях и семинарах начинаю с того, что доказываю первичность материи и вторичность сознания. А волнует ли это какую–нибудь девчонку или какого–нибудь парнишку? Сжигает ли его душу вопрос: что же первично, материя или сознание? Так ли уж важно для них, для их непосредственной жизни, что какая–то там материя первична?..»

И снова думает Саня об отце. Хорошо отцу было преподавать, когда он сам выстрадал эту самую диалектику, познал ее, что называется, хребтом!.. Хорошо ему было говорить о значении революции, когда он сам родился в бедняцкой семье, видел живых эксплуататоров. И за новую жизнь ходил в атаку, лез через сивашскую трясину, мок и мерз, истекал кровью и хрипел «ур–ра!» А потом строил, голодный и вшивый, Кузнецкий металлургический. Позже прошагал со своей частью от самой границы до Волги и обратно от Волги аж до Эльбы!

«А я ничего такого не испытал, — не без горечи думал Саня, — я даже родился–то после войны, я только слышал рассказы, только читал да смотрел в кино… А уж что говорить о теперешних моих студентах!.. Оттого, может быть, они и не убеждены до конца, что уже мы, преподаватели, не до конца, не до самой глубины убежденные? Мы только в голове убежденные, а не в крови, не в сердце. Если я еще мог потрогать отца, поговорить с ним, посмотреть его розовый шрам под правой лопаткой, если отец для меня был живой историей, то ведь я‑то своим ученикам даже шрама не могу показать…»

Словом, Саня отчетливо понимал, что пошатнуть веру в бога в такой семье, как семья Лины Зимы, — дело очень и очень нелегкое…

Но самые печальные, даже болезненные мысли вызывала в нем сама Лина Зима. Когда Саня думал об этой девушке, старался понять ее изнутри, войти в ее положение, вообразить, какие чувства раздирают сейчас Лину, то его словно бы касалось предчувствие неизбежной трагедии…

«Вряд ли чем–то хорошим, — с грустью думал Саня, — эта любовь закончится. Никогда ничем хорошим такие истории не кончались… И Монтекки и Капулетти, так сказать, были загодя обречены…»

Но, трезво отдавая себе отчет во всем этом, Саня ни на минуту не сомневался, что борьбу вести все же надо, что любой уход в сторону в таком деле — преступление.

«Вот и настал момент, — чуть даже торжественно думал Саня, — когда нужно скрестить оружие. Вот и настал час проверки наших убеждений… Посмотрим, кто кого. Удар вы нанесли по Климову, он — как некое «слабое звено“, его–то, мол, мы и попробуем заманить в свои сети, разложить, «возродить«… Климов в некотором роде, конечно, «слабое звено“, да только не учли вы, черт бы вас побрал, что Климов не одинок. Что за его спиной я, а за моей спиной — мой отец. А за всеми нами — Ее Величество наука!..»

«Мы тоже будем бить вас по «слабым звеньям“, мы вам докажем для начала, что никакого Христа не было и быть не могло. А коль так, то во что же вы верите? В жупел? В чучело? Тогда, будьте добры, признайтесь публично, что вы, человек далеко не глупый, слепо, без ума, закрывая глаза на факты, верите в несуществующего бога… А такая слепая вера, она не для нормальных людей, она — удел духовно ущербных, трусливых и слабых людей, удел рабов духом… Мы раскроем перед вами самое сущность веры как разновидности болезни духа…»

Никогда еще в жизни Саня не чувствовал в себе столько задора и злости; впервые за его тридцать лет он вступал в настоящий бой с настоящим идеологическим противником. И нет ему, Сане, отныне покоя!.. И Саня ходил и ходил по кабинету, терзая свою рыжую шевелюру и всесторонне обдумывая «тактику» и «стратегию».

Напрягая все силы, Климов главу за главой одолевал Библию, вникал в книги, подобранные для него Саней. Время от времени он появлялся в «штабе», как они окрестили Санин кабинет, и Саня, сидя за письменным столом, тоном экзаменатора вопрошал:

— А ну скажи, почему Иисуса Христа называют богочеловеком?

— Ну… потому, наверное, что отцом Иисуса был бог, а матерью — простая смертная. Дева Мария. Обыкновенный, так сказать, человек.

— А что означает само слово «евангелие»? — спрашивал невозмутимый Саня.

— Буквально это — «благие вести». Добрые, значит, вести.

— Ну, а чем ты докажешь, что Евангелие от Иоанна идет от вероучения кумранитов?

— Чем… Да хотя бы вот чем. По евангелиям от Матфея, Марка и Луки тайная вечеря происходила вечером четырнадцатого весеннего месяца нисана. А по евангелию от Иоанна вечеря происходила за два дня до пасхи, а днем четырнадцатого нисана Иисус уже был распят. Получается противоречие… Но если это противоречие рассмотреть в свете кумранских рукописей, то все становится на свои места. Окажется, что Иоанн не ошибся, он просто вел счет по кумранскому календарю. А значит, он знал вероучение кумранитов, танцевал, стало быть, от него…

— Ну, ну… — одобрительно кивал головой скупой на похвалу Саня. И продолжал: — Коль основное у баптистов — это Библия, коль она у них настольная, так сказать, книга, коль они ее обязаны читать ежедневно и ею жить, то вот по Библии–то мы с тобой и ударим. Тем более, что Лина не раз советовала тебе почитать Библию, считая, что ты придешь в восторг от этой мудрой книги. Вот ты и скажи, что прочитал, обрадуй Лину, мол, начал приобщаться к «священному писанию». А потом скажи, что прочитать–то прочитал, но кое–что тебя, мол, удивило… И с непосредственностью школяра заговори о вопиющих противоречиях канонических евангелий — этого фундамента всего христианства и в частности баптизма. Начни прямо с центральной фигуры евангелий — с Иисуса Христа. И учитывай такую особенность нашего времени. Видишь ли, для нашего научного и трезво мыслящего века мифический Христос–бог как–то уже не подходит. Все стали грамотные, в мифы верить отказываются, грамотному, ученому человеку главное пощупать, убедиться… Поэтому многие цепляются за исторического Христа. Для них проблема стоит так: нет исторического Христа — нет и христианства. Историчность же того или иного явления, той или иной фигуры доказывается, во–первых, письменными, во–вторых, вещественными памятниками. Так вот, вещественных памятников о Христе нет решительно никаких! Это установлено железно. Зато письменных памятников хоть отбавляй, и главное среди них — канонические евангелия от Матфея, от Луки, от Марка и от Иоанна. Какой же образ Иисуса Христа встает из этих евангелий? Ты меня понял?.. — Саня многозначительно смотрел на Климова. — Вот куда мы будем сначала бить!..

— Вы смотрите, какое разночтение Нового завета! — говорил Климов уже отцу Лины. — Церковь проповедует, что евангелия — это произведения святого духа и что Иисус Христос — это сын божий. А вот Лев Толстой говорил об евангелиях, что никакие это не произведения святого духа, а творения рук человеческих. И Христос в этих писаниях, мол, никакой не бог, а просто очень славный, умный и добрый человек. Он впервые в истории понял, как надо людям жить, чтобы они были счастливы… Митрополит Введенский (Помните? Был такой…) категорически отвергал эти мысли Толстого. Толстой, дескать, совершенно исказил образ Христа, у него Христос какой–то непротивленец, а на самом деле это был суровый, сильный боец, бунтарь, даже революционер. Таким же примерно видел Христа и Карл Каутский да и Александр Блок. Помните поэму «Двенадцать»? Красногвардейцы идут на боевое задание, а… «в белом венчике из роз впереди Иисус Христос»… — И радуясь, что у него на сей раз получается складно и убедительно, Климов продолжал: — Есть мнение еще более удивительное. Вот, например, французский католический священник (я подчеркиваю — священник!) Жан Менье считал, что Христос — сумасброд. Потому–де сумасброд, что его проповеди противоречат одна другой, даже уничтожают одна другую… И врач психиатр Бинэ — Сангле подтверждал это. Да, говорил он, Христос был душевнобольным… Далее… Раввин Лео Бек, немецкий историк Эдуард Майер и американец Кармайкл доказывают, что Христос — это один из пророков иудаизма. Польский же историк и писатель Андрей Немоевский и русский революционер–народоволец Николай Морозов были убеждены, что Христос — это олицетворенное небесное светило. Есть целая группа христологов, которые уверены, что Христос не кто иной, как Будда. А русский путешественник и этнограф Потанин считал даже, что христианство — это разновидность шаманизма… И вот позволительно задаться вопросом, — пристально глядя на папашу Зиму, говорил Климов, — почему такое разночтение? Отчего такие умные и даже знаменитые люди столь по–разному прочитали одни и те же евангелия?.. — И, не дожидаясь, пока папаша соберется с мыслями, Климов сам себе и ответил: — Да все дело в самих евангелиях, они сами дают повод… Я вот тоже, когда читал, то и дело спотыкался о противоречия… С одной стороны, действительно, Иисус — это пророк, волевая целеустремленная личность, организатор. Он всего себя отдает пропаганде своего учения, создает группу активистов, своеобразный идеологический штаб. Он не стесняется в выражениях, когда бичует своих идейных противников — фарисеев. Называет их порождениями ехидны, лукавым и прелюбодейным родом и так далее. Он даже не останавливается перед насилием. Например, прогоняет (помните?) менял и торговцев из храма. Он подчеркивает, что принес с собой «не мир, но меч», угрожает страшной карой всем, кто не примет вероучение… Но наряду с этим он не противится злу, прячется, чтобы избежать расправы, молится — «да минует меня чаша сия». То есть обнаруживает слабость. Да и на кресте он ведет себя как слабый, незащищенный человек. Перед смертью восклицает: «Боже мой, боже мой, за что ты меня оставил?» Какой уж тут разговор о волевом, готовом ко всему пророке, бойце?.. — Видя, что папаша Зима глубоко задумался, Климов усмехнулся и, как было условлено с Саней, перешел к конкретным противоречиям евангелистов, иными словами стал их сталкивать друг с другом лбами: — Давайте конкретно пройдемся по евангелиям… Вот в Евангелии от Марка Иисус бывает резок, нетерпим, гневен. Например, в эпизоде с прокаженными или в случае со смоковницей. Ведь надо же! — проклял ни в чем не повинную смоковницу только за то, что на ней не было плодов! Ибо, как написано у Марка, еще не время было собирания плодов. Проклятое Иисусом, дерево погибло, засохло. А вот евангелисты Матфей и Лука совсем не упоминают такие эпизоды. Обходят их. Рисуют Иисуса мягким, прекрасным во всех отношениях. Изображение Иисуса как вспыльчивого и несправедливого колдуна не входило, видно, в их цели… А что уж говорить об Иисусе из Евангелия от Иоанна! Если Матфей, Марк и Лука сильно расходятся в частностях, то в общем–то в их евангелиях Иисус — это все же учитель, врач и чудотворец. Он исцеляет и лечит больных из чувства милосердия, из чувства любви к ближнему. Если у них он типичный вроде бы еврейский пророк, который живет в гуще своего народа, то в Евангелии от Иоанна ничего подобного нет. У Иоанна Иисус — это стопроцентный святой, далекий от мирских дел. И ничего человеческого у него нет. Говорит он только поучениями, высказывает только вечные, великие истины. По сути это уже не человек, это ходячий символ, так сказать, носитель вероучения… И почти никакого сходства с первыми тремя евангелиями. Так кто же тогда из евангелистов говорит правду! Каков же Иисус был на самом деле?.. Я уж не говорю о его речах!.. Ведь он изрекает то одно, то другое, подчас прямо противоположное ранее сказанному. Вот он вроде бы выступает от имени нищих. Лазарь, говорит он, будучи на небе, не должен даже пальца помочить в воде, чтобы охладить язык пылающего в аду богача. Хорошо. Но тут же он выступает на стороне богачей, господ и высокомерно заявляет, что нельзя садить за стол своих слуг раньше, чем сами не поели… Как так?.. Далее. Иудаизм, как известно, придерживался принципа «око за око». И вот этот иудаизм устами Иисуса, так сказать, требует: меряйте тою же мерой, какою было отмерено… Дипломат теми же устами Иисуса учит, что нужно соединить в себе хитрость змеи с кротостью голубя. Сословие ученых через Иисуса напоминает, что ученик не выше учителя. Агитатор в Иисусе утверждает, что ради идеи можно, дескать, отречься от матери и от отца, от братьев и сестер… Политик уверяет, что именно во внутренних междоусобицах причина гибели семейств, городов и государств… Одним словом, устами Иисуса Христа говорят, видимо, представители самых разных политических, религиозных и этических лагерей и школ того времени. И вот все это собрано воедино, свалено в одну кучу авторами евангелий и приписано одному лицу, Иисусу… Он, выражаясь научным языком, явление общественной психологии, потребность того времени… О какой–то цельности этого образа и говорить не приходится. Образ сплошь противоречивый…