«Ага, — подумал Климов, — основной кормилец в семье, значит, папа. Постоянные командировки в тайгу — это, конечно, не «Рио–де–Жанейро“, но оплачиваются они наверняка неплохо…»

— А вот и наш дом, — указала Лина на светло–серое пятиэтажное здание, стоящее торцом к улице и образующее с другими точно такими же домами четырехугольный двор с детской площадкой посередине. — Спасибо… — Она слегка улыбнулась и протянула руку, чтобы забрать у Климова свой портфель.

— Знаете что, Лина… — сказал Климов, отдавая и не отдавая портфель. — Есть на Земле такое чудесное место… Называется Заячий лог. Это в Заречном бору. Горки там — сплошное удовольствие. Давайте с вами рискнем, а? Встретимся, скажем, послезавтра в четыре на остановке «Бор», встанем на лыжи, и!.. — Климов сделал рукою такой жест, что, мол, и говорить нечего о том, как все будет здорово!..

— Не знаю… — нерешительно произнесла Лина, отступая в освещенный подъезд.

— Подумайте… А я буду ждать вас независимо от того, что вы надумаете…

— Спасибо. Я подумаю… До свидания. — И снова сдержанная улыбка, и знак рукой, мол, всего доброго!..

И все. Больше ничего не было. Но Климов шел домой и улыбался, и чувствовал себя так же, как чувствовал себя давным–давно, когда в первый раз проводил Машу Куликову…

«В детство впал, старик!» — подтрунивал он над собою. И от этой мысли ему стало еще веселее, и крепло ощущение, что в жизни может наступить пора чего–то нового, чистого и молодого…

«Как будто мальчишкою стал снова я!» — вспомнились Климову слова где–то слышанной песенки.

«А что? — спорил он с собою, взрослым и ироничным. — А что, старик? Мы с тобой вообще–то еще ничего… Есть еще порох в пороховницах!.. Только бы она пришла послезавтра, а уж в Заячьем–то, на лыжах–то мы покажем себя! Уж блеснем, как говорится, заставим смотреть на нас во все глаза!..»

Только бы она пришла…

Легко перепрыгивая сразу через две ступеньки, Климов поднимался к себе на пятый этаж и на одной из площадок нос к носу столкнулся с Саней.

Да, поднимаясь к себе на пятый этаж, Климов встретил своего друга Саню Устинова.

— Ну ты дае–ешь! — нараспев воскликнул своим высоким голосом Саня. — Битый час жду его, а он где–то… На работе, думаю, — так сколько можно работать? Ночь уже. Не иначе, думаю, ловеласит где–нибудь, донжуанит…

— Ловелашу, ловелашу, старик, ты как в воду глядел! — смеясь, соглашался Климов, обнимая приятеля за плечи. — Пошли, пошли, дружище, сейчас все узнаешь…

Хотя работали Климов с Саней в одном институте, познакомиться им довелось не на работе, а на Кавказе: волей случая купили в месткоме турпутевки на один и тот же маршрут. И когда группа, преодолев снежный перевал Донгуз — Орун, спускалась в ущелье речки Накра, Саня оступился и подвернул ногу: не разглядел между камнями щель, заросшую травой, ухнул так, что, по его словам, в ступне что–то щелкнуло, а в глазах от боли искры запрыгали. Сгоряча–то Саня еще пробежал немного, но потом стал припадать на вывихнутую ногу, и по бледному его лицу было видно — дело худо. Сначала Климов отнял у Сани рюкзак, а затем и самого Саню, как тот ни упирался, взвалил на закорки и понес. Проводник сван и парни из группы сменяли Климова, но, измотанные многочасовым спуском по крутой каменистой тропе, все реже предлагали свои услуги; хорошо хоть рюкзаки Климова и Сани волок на себе проворный сван…

Так и дотащил Климов Саню до спасительного Южного приюта, дотащил, хотя порой у самого темнело в глазах от напряжения. С тех пор и подружились.

Жил Саня с матерью в центре города в большой полногабаритной квартире; отец у Сани был крупным военным политработником и умер от инфаркта, когда Саня заканчивал школу. От отца Сане осталась большая библиотека, и он не только не разбазаривал ее, но и старательно пополнял новыми книгами. Бывая у приятеля, Климов всякий раз поражался: книги, среди которых было много таких, о которых Климов и не слыхивал, стояли на полках от пола до потолка по всему периметру просторного кабинета.

— Ну что, сразимся в шахматишки?.. — раздевшись в прихожей и потирая руки, спросил Саня. Носил он большой черненый полушубок и огромную пушистую лисью шапку и когда снимал свои «меха», то из коренастого, почти квадратного мужчины превращался в узкоплечего, худенького подростка, чем–то напоминающего собою дятла: тяжелый, отставленный далеко назад затылок и острое, как бы устремленное в большой нос лицо, с которого сквозь большие очки поглядывали внимательные, узко поставленные глазки. Сходство с черным дятлом усиливали красноватые волосы и невероятно черный, всегда идеально отутюженный костюм.

— Что же, сразимся! — задорно согласился Климов, скрываясь на кухне. — Расставляй пока фигуры, а я тут кофейку сварганю.

В шахматы оба играли без особого азарта, случалось даже забывали, чей сейчас ход; шахматы были лишь поводом… Сидя в удобных креслах возле журнального столика, приятно пить кофе или вино и неторопливо беседовать.

Вот и сейчас Климов, делая ходы, рассказывал Сане о несколько странной студентке по фамилии Зима и о том, как он, Климов, нечаянно проводил эту очаровательную «колючку» до ее дома…

Саня делал ответный ход, отхлебывал кофе, внимательно слушал приятеля, понимающе улыбался, а сам в это время думал: «Везет же Климову на женщин!.. Есть же у него какая–то Галя. Так одной ему, видите ли, мало, завел роман с хорошенькой студенткой…»

А вот ему, Сане, положительно не везет в этом деле. Пятилетней давности какая–то скоропалительная женитьба на некой экстравагантной особе, столь же скоропалительный развод… И все. Этим его, Санин, практический опыт в любовных делах исчерпывался. И столь давно это было, что временами Сане кажется — да не приснилось ли мне?.. Ведь снова он как мальчик, снова эта проклятая робость перед женщинами, снова смущение, неуверенность и нерешительность… Конечно, что–то идет и от сознания никчемной своей внешности — что поделаешь, не удосужилась госпожа Природа потрудиться как следует над его, Саниным, лицом, над его фигурой… Вон Климова небось одарила всем. Не красавец, но сбит, сколочен что надо; именно про таких говорят — ладный! Да и в лице есть та самая энергичность, жестковатость, которая привлекает. Лоб — тугой, разлет бровей — смелый, губы и подбородок — твердые. Лицо мужчины, черт побери!..

«Но не во внешности одной, конечно, дело, — думал Саня. — Энергичнее, смелее Климов, даже беспечнее, что ли… А беспечные нравятся женщинам…»

«Старик, не пренебрегай этим…» — не раз советовал ему Климов в ответ на сетование насчет невезучести у женщин. При этом пощелкивал пальцем по бутылке с вином и многозначительно подмигивал. Саня соглашался, что «этим», действительно, пренебрегать не стоит, что вино делает мужчину смелее, а женщину — раскованней. Соглашаться–то Саня соглашался, но знал, стоит ему выпить, как он становится еще более мягким и деликатным…

Была, однако, у Сани, когда он сравнивал себя с Климовым, и своя гордость. Он знал, что в чем–то он тоньше и глубже Климова, богаче внутренне. И это, по его мнению, уравнивало их с Климовым, пусть не перед женщинами, пусть только в его, Саниных, глазах, но уравнивало. И потому черной зависти к Климову, зависти, которая могла бы разрушить их дружбу, не было. Да к тому же многое в «шалопае» Климове по–настоящему и нравилось Сане. Он, например, высоко ставил преданность Климова своей специальности, своему делу, его способность жертвовать собою ради товарищей — ведь тащил же он Саню по этому чертову ущелью на Кавказе, тащил, хотя у самого глаза из орбит вылезали!..

— Ваш ход, ваш ход, гроссмейстер, не забывайте… — вывел Саню из задумчивости голос Климова. Мельком взглянув на Саниного ферзя в расположении своих фигур, Климов быстро сделал ответный ход и сказал: — Так что, старик, девочка, можно сказать, всем хороша, но «формалистка». Пожалуйста, говорит, буду делать все как надо, только любить эти железяки вы меня не заставите…