— Ну, ты разошелся, студент! — сказал мастер. — Хватит. Солить их, что ли?..

Андрюха глянул — и правда. Целую гору наштамповал прокладок.

— Пойдут? — спросил он, протягивая мастеру одну из прокладок.

— Че ж не пойдут, — сказал мастер. — Пойдут, конечно.

В пятницу под конец рабочего дня Андрюха стал свидетелем того, как поцапались Сеня–школьник и Багратион.

Орудуя гайковертом, закрепляя крышки на ведущем барабане к конвейеру, Андрюха обратил внимает на то, что Сеня щепочкой наталкивает в отверстие на корпусе редуктора загустевшую краску и при этом воровато поглядывает по сторонам.

Вот натолкал он этой краски, взял щуп–маслоуказатель и заткнул его в отверстие. Попробовал — держится?.. Держится.

Это он резьбу в отверстии прослабил, не иначе, подумал Андрюха. И чтобы щуп не выпадал и не болтался, он его — на краску, мол, засохнет, и порядок, никакой контролер не разглядит… А то не понимает, дурная башка, что, как только машина начнет работать, краска раскрошится, и вот она — дыра в редукторе, вот он и песок полез в масло. А тут уж и до аварии рукой подать, потому что песок в подшипники попадет, во все соединения налезет. «Без понятия малый, совсем без понятия!» — Андрюха с досады грохнул гайковертом по гладкому цилиндру–барабану. Сеня обернулся, встретился глазами с Андрюхой и торопливо вытер запачканные краской руки о свои трикотажные штаны.

Неожиданно около сообразительного «школьника» появился разгневанный сварщик. Он выдернул из редуктора щуп, бросил его на верстак перед Сеней и сказал:

— Ты, паразит, уж лучше бы вообще не делал, чем так. Самому бы тебе понравилось?.. Купил бы ты, к примеру, магнитофон, а у него вместо предохранителя — таракан засушенный. Понравилось бы?

— Какое ваше дело? — Сеня вскочил на ноги, круглая физиономия покраснела, пошла пятнами. — Я же не лезу к вам…

— Иди и сейчас же выточи новый щуп, вахлак длинноволосый! — взревел Багратион. — Да чтоб резьба точная была, понял?!

— Черт знает, что за человек такой!.. — провожая грозным взглядом ленивую спину «школьника», ворчал сварщик, обращаясь уже к Андрюхе. — Ни стыда ни совести, ни ответственности. — Багратион сплюнул. — Не знаю… Может, я уже старею, старческая воркотня… Но у нас, помню, в таком возрасте было это чувство ответственности. Гордость рабочая была. Мы как–то понимали — мы вот этими самыми руками делаем все: машины, дома, заводы. Мы. И никто кроме нас, не сделает, не построит, не запустит. Без нас ничего не может быть, жизни не может быть, мы как говорится, — соль земли. Так как же мы можем делать плохо, халтурить? А эти… — Сварщик махну, рукой. — Похабят, понимаешь, само это звание–то — рабочий человек.

«Ого, разошелся старик!..» — подумал Андрюха.

— Не все же такие, Багратион Петрович, — мягко возразил он. — Взять хотя бы вон Гену…

— А что Гена? Что Гена? — поморщился сварщик. — Гена, конечно, слесарь что надо, дай бог каждому. Но ведь он учится. Получит диплом — и поминай как звали. Уйдет. В отдел уйдет. Конструктором, технологом. Цех — это у него временно, перевалка вроде бы.

— Что же в этом плохого, если человек учится, растет? Вы же сами недавно сказали…

— А кто говорит, что плохо? — возразил сварщик. — Хорошо. Да только грустно как–то, знаешь. Утечка мозгов получается. Кто поспособней да поумней, в науку уходят или, на худой конец, в конструктора да технологи. Вот и остаются в цехе такие, как Сеня, как этот головорез Панкратов, ну, да Пашка еще. Эти никуда не уйдут, разве что на другой завод, в другой цех… Им бы побольше заколотить, попить да погулять. Вот такое охвостье и остается в цехе.

«Ну, а что ты на это, интересно, скажешь?..»

— Вы, Багратион Петрович, наверное, давно работаете в цехе? — как бы меняя тему разговора, спросил Андрюха.

— Давно… — ответил сварщик. Он уже заметно поостыл от схватки с Сеней и теперь присел на верстак и достал пачку «Севера». — Лет с шестнадцати. Как ФЗУ закончил, так и… — Багратион в задумчивости вынул из коробки спичку, закурил и продолжал: — Был и токарем, и слесарем, и фрезеровщиком. Молодой, знаешь, все надо попробовать, — он усмехнулся над собой, молодым. — Вот здесь, думаю, наверно, интересно… и пошел в театр. Заведовать механизмами, которые, знаешь, сцену поворачивают, декорации поднимают. А то думаю, как это они мелкоту такую, часы эти ручные ремонтируют? Дай попробую. Работал и часовых дел мастером, и автослесарем. Сейф тебе любой вскрою, если ключ потерян, ружье повороню, рисунок на стали вытравлю…

— Вот–вот, Багратион Петрович, — вставил Андрюха, — столько вы работали, столько умеете, знаете. Почему же вы не продвинулись–то, не пошли дальше? Ведь могли бы, наверное, стать мастером, начальником участка, институт закончить?..

— A‑а, — понимающе протянул сварщик. — Предлагали. Ты что, думаешь — не предлагали? И мастером, и начальником, и учиться предлагали. А я… хоть верь, хоть не верь — не хочу. Я, понимаешь, люблю, когда вот в руках что–то преобразуется, когда я руками что–то делаю. Возьми сборку… Чем она мне нравится? А есть в сборке, как бы это сказать… что–то от игры, что ли… Вот они, железки, никакого в них проку. А взял их, собрал, подключил, отладил, глядишь — задвигались, поползли, завертелись, и вот уже машина или там прибор какой готов. Полезная, одним словом, вещь. Ну, чем я тут не академик?..

На это Андрюха возразить ничего не мог. Слова сварщика о любви к металлу, к машинам, к работе — не пустые слова. Сварщик Багратион может все, только позови его, расскажи, вот мол, Багратион Петрович, вал задевает за раму, надо подрезать, подчистить…

Багратион, хромая, шурша зеленой брезентовой робой, притащит черные шланги, подкатит на тележке баллоны–торпеды с ацетиленом и кислородом, устроится поудобнее и начинает… Не спеша открывает на медной горелке краники, подносит к изогнутому концу горелки зажженную спичку — щелчок! И бешено гудящий, бело–синий язык пламени вырывается, выстреливает из сопла горелки.

— Три тысячи двести градусов, — с достоинством ответит Багратион, спроси его, какова температура пламени.

Ответит, опустит со лба защитные очки, наведет белый огненный язычок на планку, на уголок или швеллер; язык нагреет, размягчит металл, потом прожжет, отрежет, откромсает лишнее. В свете гудящего пламени адски поблескивают стекла Багратионовых защитных очков, снизу, из–под горелки, сыплется огненный град — разлетаются раскаленные добела капельки железа. Жутковато и красиво!

А когда нужно варить, Багратион берет из пучка коричневых прутков–электродов один, вставляет его в трехрожковую вилку–держатель, садится на корточки, нагибается над соединяемыми деталями, и в таком положении он похож на какую–то птицу с клювом–электродом. Долбит, долбит диковинная птица клювом по железу, и вдруг из–под клюва — треск! Взрыв колючего огня — стр–р–р! И вот уже плещется трескучее электрическое пламя, и, словно крыло птицы, протягивается от Багратиона тень, протягивается на пол, на стены цеха — трепещущее крыло большой странной птицы. Трансформатор гудит, дым сгорающей электродной обмазки окутывает Багратионову голову в черной треуголке.

— А блоху, Багратион Петрович, смогли бы подковать?

— Хм, блоху… — усмехнулся сварщик, затаптывая каблуком сапога окурок. — Блоха — это, как бы тебе сказать… символ. Это — придумано. А вот что–нибудь на таком же уровне — пожалуйста!

Этот разговор с Багратионом снова заставил Андрюху крепко задуматься. Ведь по сути сварщик — это славная «старая гвардия», которая столько сделала, столько вынесла на своих плечах, что и подумать страшно. Да и сегодня они еще гвардия, на таких вот Багратионах и держится все. Но, пожалуй, только сегодня. Не завтра. Поставь Багратиона наладчиком на большую автоматическую линию — ничего не выйдет, несмотря на золотые руки. Потому что понадобятся расчеты, знания высшей математики, электроники, программирования… То есть, надо, видимо, навсегда расстаться с представлением, что рабочий — это только умелые руки. Расстаться…