На суде председательствовал Усермонт.

Мой добрый друг, несмотря на явно самое низкое положение среди фиванских судей, вершил суд серьезно и обстоятельно, выслушивая стороны и с уважением относясь к комментариям участников, словно это были граждане, обладающие полными правами, самые уважаемые в городе.

Все следили за процессом очень внимательно. Сердце у меня упало, и меня захлестнула такая печаль, что я беззвучно расплакался.

Усермонт так низко пал из‑за дружбы со мной.

Немного успокоившись и вытерев слезы, я протиснулся сквозь толпу и оказался на открытом месте. Не забывая посматривать по сторонам, я целиком сосредоточился на судье, стоя напротив него и стараясь ничем не выделяться из публики (для чего мне пришлось пригнуться).

В этот день он меня не заметил, но суд еще не был закончен. Суть дела была в том, что один слуга, не еврей, заявил, что с ним плохо обращался хозяин и не заплатил ему. Было множество свидетелей, которых надлежало выслушать, прежде чем признать правоту слуги или хозяина.

Я вернулся на следующий день рано утром и занял то же место, что и накануне. Судья все так же обстоятельно разбирал дело, но к концу дня по его лицу стало заметно, что он устал. Показания одной из свидетельниц, старой служанки, больше занятой собственными измышлениями, чем самим судом, которая, казалось, была счастлива тем, что привлекла внимание стольких людей, были такими нудными, что сам судья с трудом удерживался от того, чтобы не зевнуть.

Слушая эти дурацкие разглагольствования (думаю, другой судья немедленно прервал бы ее), Усермонт смотрел в небо.

В конце концов он принялся разглядывать публику. Я занервничал: вдруг он меня узнает? Возможно, Тут, зная о нашей дружбе, приставил к Усермонту своих шпионов в виде охранников.

Я молился, чтобы знакомый мне с детства Усермонт меня увидел, а стражники этого не заметили. Похоже, мой добрый друг был доволен тем, что подверг их этому испытанию скукой.

Я отметил, что Усермонт стал совсем взрослым, и не только в физическом смысле. Мелкие морщинки, вызванные озабоченностью, собрались в уголках его глаз, необычно серьезных и печальных для его возраста, несмотря на то, что в них светилась гордость питомца Маат, воплощающего в жизнь ее закон.

Но он не заметил меня. Подперев щеку рукой, он, без сомнения, скучал, но все же продолжал с напускным интересом слушать бесконечные излияния этой женщины.

Я спрашивал себя, до каких пределов может дойти его терпение… как вдруг он увидел меня.

Его взгляд равнодушно скользил по ряду голов перед ним. Скользнул и по мне, но тут же вернулся. Глаза его расширились, хотя он не изменил позы, словно застыв от удивления.

Я весело засмеялся, наблюдая такую его реакцию. Он делал вид, что таращит глаза, чтобы справиться с одолевающей его сонливостью, это было комично. Я восхитился его сдержанностью, хотя такая реакция меня огорчила: эти меры предосторожности свидетельствовали о том, что за ним внимательно наблюдают.

Его взгляд, светящийся умом, снова встретился с моим. Усермонт подозвал слугу и стал что-то шептать ему на ухо, сжав ему руку, как бы подчеркивая этим серьезность своих слов, хотя на лице его оставалось все то же скучающее выражение.

Я покинул первый ряд, освободив место другому зеваке, и стал протискиваться сквозь толпу. Ждать пришлось довольно долго на самом отдаленном краю небольшой толпы. Я почувствовал чье-то прикосновение и медленно, не привлекая к себе внимания, отошел от собравшихся людей и скользнул в переулок, где подождал своего проводника, который тут же подошел и зашептал мне на ухо:

– Следуй за мной шагах в двадцати. Если заметишь слежку, скройся, но не беги, а завтра я буду ждать тебя на этом же месте.

Я молча кивнул. Он протянул мне тунику из льна, чтобы я накинул ее, и пошел. Я подождал, пока он отошел на два десятка шагов, и последовал за ним с бьющимся сердцем, отвечая на каждый взгляд и каждый звук рассеянным взглядом.

К счастью, нас никто не преследовал. Мы дошли до другого квартала, который, хотя и был приличнее того, что мы покинули, тоже был уж слишком скромен для судьи, и это в очередной раз меня взбесило.

Мы сделали круг, чтобы проверить, не следят ли за нами, и в конце концов подошли к небольшому, но чистому и ухоженному дому. Мой проводник поманил меня, удостоверившись, что никто на него не смотрит, и быстро вошел в дом через дверь для слуг. Когда я оказался внутри, он тут же обратился ко мне:

– Не переживай, в этом районе, хотя он и кажется бедным, живут хорошие люди, которые сообщат, если кто-то следит за нами. Судья Усермонт, пусть Амон хранит его, известен тем, что осуществляет правосудие в пользу простых людей, и они платят ему преданностью.

– Не слишком полагайся на это. Существуют такие вещи, как голод и подкуп. Все имеет свою цену.

Добрый человек вздрогнул, удивленный моей прямотой, и я чуть не рассмеялся, потому что вдруг увидел в себе черты, присущие моему отцу, но поблагодарил своего проводника за то, что он пренебрег опасностью, которой подвергался из‑за меня, и отдал себя в его распоряжение.

Меня накормили и помогли помыться и сменить грязные повязки. Я провел несколько дней на улице, и хотя, на мой взгляд, это не было для меня большой жертвой, этот добрый человек, очевидно, полагал, что я был близок к смерти, судя по тому вниманию, какое он мне уделял.

Я ждал недолго, а после того, как сменил одежду и слуга-нубиец сделал мне массаж, почувствовал себя аристократом.

Вскоре появился Усермонт, и мы молча обнялись.

– Дорогой мой друг! – в конце концов воскликнул он. Голос его дрожал.

Я тоже был взволнован так, что едва мог говорить. Усермонт обхватил мою голову ладонями и стал рассматривать мои многочисленные еще не зарубцевавшиеся раны и шрамы.

– Пи, с тобой все в порядке? Что с тобой произошло? Что с тобой сделали?

Я не стал отвечать подробно, только сказал:

– Меня возмущает и огорчает то, что ты как судья занимаешь по моей вине такое место.

Усермонт засмеялся:

– Не огорчайся. Я не сетую, что оказался в этих кварталах и занимаюсь делами простых людей. Я среди них гораздо счастливее, чем среди благородных.

– Твой слуга сказал мне…

– Да. Но не обижай их. Здесь они не слуги. Никто не унижается и не получает плату. Они мои друзья. Они делают для меня, что умеют, а я, в свою очередь, делаю то же самое для них.

Я озабоченно посмотрел на него, и он, казалось, меня понял.

– Только когда они правы, Пи! Я не отдаю предпочтение никому из‑за того, что он принадлежит к какой-то группе. Видишь ли, они не привыкли к тому, что судья может признать их правоту, и поэтому ухаживают за мной и дарят мне свою дружбу.

– Но таким образом ты наживаешь себе врагов!

Усермонт снова рассмеялся.

– Эти люди добились, чтобы меня назначили сюда судьей. Они вне опасности, пока я работаю здесь.

– А теперь и я тебе помогу, если сумею.

– Конечно! Теперь ты аристократ, с именем почти таким же длинным, как у самого фараона.

Мой взгляд сказал ему, что в эту область не стоит вторгаться.

– Я отказался от этого имени. Предпочитаю быть забытым, но не делить имя с этим подлецом.

– Извини.

Я состроил смешную рожицу, как делал, когда мы были детьми.

– Я повторю твое имя столько раз, что Маат придется заткнуть уши, – пообещал Усермонт.

Я засмеялся и снова обнял его.

– Много всего произошло, – сказал я ему.

– Давай поговорим об этом.

Мы проговорили всю ночь. Он рассказал мне, что стал судьей в городе Солнечного Диска, как и хотел, по меньшей мере так ему казалось, но это длилось недолго. Вскоре все переселились в Фивы, где царило взяточничество, и он стал непопулярен, так как его не удавалось подкупить, а его приговоры были непререкаемы и могли служить образцом правосудия.

Он спускался все ниже, пока не оказался на самой нижней ступени в иерархии фиванских судей. Ему предоставили жилье, не подобающее его рангу, его постоянно преследовали, но он не проявлял малодушия.