– Если это сделает моя тень, будем считать, что это сделал я.

– Это нечестно! – кричали остальные.

– Здесь правила устанавливаю я! – И Тут прекращал разговор. Точно так же он повел себя с маленьким Инуйей, которому пригрозил: – Хочешь, чтобы я сказал отцу, что ты осмелился на меня напасть?

Все замолчали, отвернулись и пошли играть на нижние террасы. После несчастного случая Тут их избегал. Я, конечно, не мог пойти вместе с ними без разрешения моего света.

– Ну, пошли. Посмотрим, кого нам удастся подстеречь.

И мы до вечера бродили по бесчисленным залам дворца или резиденции.

Сумерки были любимым временем Тута, но он боялся говорить об этом отцу, потому что тот ужасно сердился и обзывал его вероотступником. Мой свет особенно любил дни праздников или приемов (которых было больше, чем обычных дней). Проскользнув незамеченным в свое тайное убежище, он ощущал ту же радость, что я на берегу Нила.

Порой мы весь вечер искали лучшее место, где мы могли бы подслушать самые интересные разговоры, или наблюдательный пункт, откуда обеспечивался наилучший обзор. Нельзя передать, как наслаждался Тут, глядя на дам, соревнующихся в роскоши нарядов, но все же неспособных сравниться с Нефертити, озарявшей собой ночь, как ее супруг – день.

Мы старались угадать, какое положение в обществе занимает тот или иной человек. Я задыхался от ярости при виде прежних жрецов Амона, сохранивших свое положение на общественной лестнице ценой мнимого признания Атона и отречения от Амона. Я‑то прекрасно знал, что они тайно подчиняются верховному жрецу Амона, который никогда не отрекался от своего бога, из‑за чего был вынужден находиться в Фивах.

Мы дружно улыбались, когда какой-нибудь чужеземный сановник входил в зал в своем пышном наряде, казавшемся нам невыносимо смешным, хотя никто не смеялся. Надев поверх туники тяжелые одеяния, плащи из толстой кожи и грубые украшения, послы обливались потом, как будто их варили на пару, а некоторые даже падали без чувств, и наши истерические приступы смеха, которые мы старались подавить, тонули в ропоте неодобрения.

Мы выбирали самую красивую даму и даже старались угадать, которая из них показалась таковой другому, – так хорошо мы знали друг друга. Я предпочитал скромных, в простых нарядах, без лишних драгоценностей, со спокойным выражением лица, неспешной походкой, но с высоко поднятой головой. Тут – ярких, порочных, с характером. Его привлекали чужеземные принцессы, на которых он смотрел свысока, чуть ли не с презрением. Так что он считал красавицами женщин, казавшихся мне диковинными существами, которым место в клетке; тех же, кто нравился мне, Тут считал заурядными простушками. Обмениваясь подобными замечаниями, мы, нисколько не обижаясь друг на друга, умирали со смеху.

В тот день мы отправились в ту часть дворца, где находились помещения для слуг и чиновников, особо приближенных к царю и царице.

Тут действовал с осторожностью, поскольку все уже знали о наших вылазках и никому не хотелось иметь под боком маленького соглядатая, особенно в такие непростые времена.

Одна из стратегий Тута состояла в том, чтобы спрятаться где-нибудь в пустом зале и терпеливо ждать, так как войти незамеченным туда, где кто-то уже есть, невозможно, если только это не большой царский зал. Мы прятались за какой-то мебелью, заранее ее передвинув.

Тут всегда говорил, что это гораздо интереснее, чем ловить в реке какую-нибудь скользкую тварь, которая ни на что не годится, тем более что обед во дворце в тысячу раз вкуснее пресной рыбы.

Ожидание было долгим, мы заскучали и уже решили сдаться, когда послышались шаги. Тут задрожал от возбуждения. В такие моменты я всегда испытывал угрызения совести и принялся истово молиться Маат, принося ей наши извинения. Наконец в зал вошли два человека, тщательно затворив за собой дверь. Наверняка они пришли сюда поговорить без свидетелей.

Когда мы решились посмотреть на пришедших, у нас широко раскрылись глаза от возбуждения. В наши сети попалась крупная рыба! Стольник Переннефер и главный лекарь Пенту.

– Болезнь обостряется, а я не знаю, как ее лечить, – начал Пенту. – Приступы участились и стали тяжелее. Каналы, по которым движется кровь, лопаются, хотя тело у него еще сильное. Но тело будет слабеть и терять энергию и рано или поздно не сможет восстановить разрушенное сильным приступом, кровь выльется вовнутрь и он погибнет.

– Но ты можешь отсрочить конец?

– Могу, но ненадолго. Я хотел, чтобы ты узнал об этом первым. Ведь мы друзья.

– Спасибо. Ты правильно сделал. Сколько времени у него, по-твоему, есть?

– Год. Быть может, два.

Я всмотрелся в лицо доброго Пенту. Этот приветливый человек был большим знатоком своего дела, мудрым и стойким, к тому же близким другом фараона и сторонником его учения. На его глазах, обведенных темными кругами, блестели слезы.

– Я все время упрекаю себя в том, что больше ничего не могу для него сделать, – сказал он.

– Он сын Атона и подчиняется его воле, как и мы.

– Да, верно, только Атон его не слишком жалует.

Мы вздрогнули, как и Переннефер.

– Что ты имеешь в виду?

– Сейчас для этого неподходящий момент, и в ближайшие два года ничего не изменится. Юный Тут пока не готов взять на себя ответственность за государство, а Великая супруга, хотя, несомненно, готова, навряд ли сможет справиться со жрецами.

– Когда этот день настанет, все побегут из города. – Переннефер схватил Пенту за руки. – Что нам тогда делать? Я не такой умный, как ты. Если Темные захватят власть, у нас не останется выбора. Придется бежать.

Пенту высвободил руки.

– Я не верю своим ушам! Он не только твой фараон, Перен, он твой бог! Ты не можешь бросить ни того ни другого.

Переннефер обхватил голову своими огромными руками.

– Знаю. Ты и на этот раз оказался прав. Прости мою слабость. Я никогда вас не брошу. Просто у меня нет твоей веры.

Теперь Пенту обнял друга.

– Не оправдывайся. Ты хороший человек. Когда настанет время, слушай свое Ка и делай то, что оно тебе подскажет. Я не стану осуждать тебя, если ты сбежишь, но будь уверен, я этого не сделаю.

– Кому еще мы об этом скажем?

– Кроме Нефертити? Мы можем положиться на Эйе.

– А на его сестру, мать Эхнатона?

– На старую Тейе? – ужаснулся Пенту. – Забудь об этом! В жизни не встречал столь взбалмошной женщины. В свое время она отчаянно противилась почитанию Атона, хотя потом, похоже, смирилась. Даже фараон не знает, принимала ли она участие в неудачной попытке покушения Темных, повлекшей за собой падение Амона. Он поручил Нефертити приглядывать за ней, но у той ничего не вышло. – Оба рассмеялись. – Если Тейе о чем-нибудь узнает, она тотчас примется интриговать, но ведь никогда не поймешь, на чьей она стороне. К тому же у нее есть собственные источники информации, в том числе среди моих лекарей, так что считай, что они уже все знают, она и Темные.

– Мы должны быть очень осторожны.

– Ты прав. Я отослал лекарей и остался с одним Марнутом, ему можно поручить заботу о здоровье царской семьи. А я займусь Эхнатоном. Ни у кого нет доступа в мои помещения и к моим лекарствам. Страшно подумать, что кто-то может что-нибудь подмешать в мои снадобья и отравить фараона.

– Пойдем поговорим с Нефертити.

И они ушли.

Тут сидел неподвижно, переваривая услышанное. Я готов был расплакаться, потому что фараон в каком-то смысле заменил мне отца, которого у меня никогда не было, и я любил его, как сын. Я думал, Тут испытывает те же чувства и попытался его обнять, но он с яростью вырвался.

– Почему этот глупый лекарь говорит, что я еще не готов?

Я внимательно посмотрел на него. Я не мог себе представить, чтобы он думал об этом.

– Тут! Ты что, ничего не слышал? – не выдержал я. – Твой отец умирает!

– А они плетут заговор, чтобы лишить меня трона! Безмозглые прислужники! Они не знают, с кем имеют дело!

– Тут!

– Не беспокойся, Пи. За два года можно много чего придумать.